Непредвиденная посадка[2]

Сегодня наш бортмеханик Николай Григорьевич Зверев, или проще дядя Коля, летит со мной в последний раз. Через два дня он, уходит на пенсию. На вылет дядя Коля пришел раньше обычного, в коридоре долго разговаривал с диспетчерами о зимней рыбалке, «бормаше», крючках, прежде чем отправился на стоянку.

На стартовом медпункте, который летчики называют между собой «будь здоров», врач посчитала мне пульс, осторожно, точно совершая ритуальный обряд, поставила на полетное задание штамп. Сверху — моя фамилия, чуть ниже — второго пилота Вадика Куликова, затем — штурмана Барабанова, бортмеханика дяди Коли и самая последняя — бортпроводницы Ольги Рыжиковой. Внизу номер рейса — сегодня мы летим в Якутск — и минимум метеорологических условий, при котором нам разрешаются полеты.

Подписав задание у диспетчера, мы втроем — штурман, я и второй пилот — пошли на стоянку. На улице было холодно, ветрено, через дорогу текла поземка. Из трубы котельной черными охапками срывался дым, рассыпался между аэродромными постройками.

Дядю Колю мы заметили издали. Едва мы подошли к самолету, он захлопнул створку, заспешил нам навстречу.

— Матчасть исправна, замечаний нет. Бортмеханик к полету готов, — проговорил скороговоркой.

Дядя Коля невелик ростом, глаза смотрят чудно: один вроде бы на меня, другой куда-то мимо — прищурился от ветра. На бортмеханике старая, видавшая виды собачья куртка, швы на рукавах потерлись, побелели, цигейковый воротник выцвел, порыжел от солнца. Мы обходим вокруг машины, делаем так называемый круг почета: самолет к полету готов. Дядя Коля достал очки, оглядел шариковую ручку, в которой замерзла паста, зыркнул на стоящего рядом шофера топливозаправщика, ожидавшего, когда ему выпишут требование на керосин, и мрачно пошутил:

— Вот долетался, даже паста вся кончилась. Как говорил мой дед: «Вроде бы недавно в бане парился, а уже три года прошло».

Дядя Коля грустно улыбнулся, подышал на шарик авторучки. Я протянул ему свою… Требование выписано, шофер захлопнул дверцу кабины, серый топливозаправщик тяжело двинулся с места.

— Может быть, еще полетаешь, дядя Коля, — тронул я бортмеханика за плечо.

Он рассмеялся и, как о давно решенном, сказал:

— Купил бы себе самолет, но не имею возможностей. Могу купить козу, но не хочу. Буду в огороде копаться, а то жена говорит: меня домовой не любит. Все время на аэродроме.

Это он точно сказал. Мы редко бываем дома. Весной и летом у людей, как и у птиц, начинается массовый перелет, только успевай перевози их, зимой — командировки на Север. Многие рейсы выполняются эстафетой: сутки летишь в одну сторону, сутки обратно. Среди летчиков нередко можно услышать: вот, мол, хорошо быть рабочим на заводе. Уходишь к восьми, а вечером в пять часов уже дома. Но, насколько я помню, еще никто из моих знакомых авиаторов не сменил профессию.

Из багажника выглянула бортпроводница Ольга Рыжикова, приветливо помахала нам рукой, а затем улыбнулась одному Вадику. Он поймал эту улыбку, смущенно потоптался на месте и направился к Ольге. Вадик летает со мной недавно, а познакомился я с ним два года назад при любопытных обстоятельствах.

Мы прилетели под Новый год в Ленск спецрейсом, привезли яблоки и елочные гирлянды. Там совсем некстати случилась задержка: аэропорты на трассе закрылись из-за снегопадов. Ожидая погоду, мы с дядей Колей сидели на метеостанции. Синоптик — пожилая якутка — сочувственно поглядывала на нас, время от времени ходила в радиобюро, приносила оттуда бланки и, как бы оправдываясь, читала:

— «В Киренске видимость тысяча, в Витиме снегопад, восемьсот…»

До Нового года оставалось десять часов. Где-то рядом беспрерывно звонили телефоны, люди приглашали друг друга в гости — праздничная суета выходила на последнюю прямую. В другой раз мы бы перенесли вылет на следующий день, но Новый год всегда хочется встретить дома. Мы сидели грустные, поглядывали на часы. Неожиданно взвизгнула дверь. В комнату ввалился молодой летчик. И куртка, и собачьи унты на нем были новехонькими — видимо, совсем недавно вылупился парень из курсантской одежды. Од повертел головой, определяя, кто же из нас старший, и робко спросил ломающимся баском:

— Скажите, сегодня улетим?

— Если откроются аэропорты, — ответил дядя Коля.

— Третий день сижу здесь. А мне вот как в Иркутск надо, — с отчаянием зачастил парень. — Девчонка у меня там бортпроводницей летает. Полгода не видел.

Для большей убедительности он достал фотографию.

Я мельком взглянул на нее и чуть не рассмеялся. Бывает же такое: на меня смотрела соседка по квартире Ольга. Я часто ходил к Рыжиковым звонить по телефону. Я еще раз взглянул на фотографию, повернул обратной стороной. И надпись, как полагается: «Вадику от Оли».

— Жди, — сказал я. — Если Витим до захода солнца не откроется, то пойдем пролетом до Иркутска.

— Я буду в соседней комнате, — повеселел Вадик и тотчас принес нам полный пакет крупных желтоватых яблок. — Берите, берите, у меня целый ящик.

Вадик ушел, а в комнате остался тонкий, душистый запах, напоминавший об осени, о том, что где-то есть тепло…

Ко мне подошла синоптик и сказала, что в Витиме снегопад прекратился. Я заглянул в соседнюю комнату. За столом сидел пожилой летчик. Повернувшись ко мне серым, задубевшим от морозов лицом, он приветливо произнес:

— Заходи, друг.

— Спасибо, сейчас вылетаем.

Я вышел на улицу и чуть не задохнулся. Холодный, пахнущий сыростью воздух тугой обжигающей пробкой влез в легкие, выбил слезы. Возле аэровокзала меня догнал Вадик. На нем была потертая куртка с меховым капюшоном, совсем как у видавшего виды воздушного волка.

В Витиме, где мы совершили посадку, Вадик неожиданно исчез. Пассажиры уже сидели в самолете, дядя Коля беззлобно ругался у трапа.

— Двигатели стынут, а этот чертушка упорол куда-то!

— Может, он здесь остался, а мы ждем.

Наконец из-под самолета, засыпанный снегом, вынырнул Вадик. В руках он держал две елки: одну огромную, пушистую, другую маленькую, ровненькую, как ежик. Он протянул малютку дяде Коле и, едва разжав замерзшие губы, проговорил:

— Не сердитесь. Вот, возьмите на память.

«Другую ей везет», — догадался я, и мне тоже захотелось сделать что-нибудь для него. Сюрпризы — так уж всем!

В Киренске я позвонил в Иркутск Рыжиковым. К телефону подошла Ольгина бабушка. Слышимость была плохая: бабушка то и дело переспрашивала меня.

— Пусть Ольга встретит самолет, везем елку, — кричал я в трубку. — Да, да, ровненькую, высокую, под самый потолок.

Когда я вернулся в самолет, Вадик нетерпеливо спросил:

— Когда прилетим?

— Не переживай, успеешь.

— Да я боюсь, что ее дома не застану.

В Иркутске перрон был пуст. Пассажиры заторопились к выходу. «Неужели не пришла?» — волновался я, оглядывая привокзальную площадь. И тут вынырнула из зала ожидания, заспешила к нам навстречу… Ольгина бабушка.

Через некоторое время Вадик перевелся в Иркутск, я взял его к себе в экипаж. Ольга частенько летала с нами, по-моему, ее ставили в эти рейсы специально.

Пассажиров сегодня много — целый автобус, они сразу же делятся на два потока: те, кто летит налегке, спешат к входной двери, с чемоданами — идут к переднему багажнику. В салоне становится шумно, перед глазами мелькают дубленки, плащи, куртки. В дубленках и летних куртках летят до Усть-Кута. В основном это вертолетчики и строители Байкало-Амурской магистрали. Вертолетчики синей кучкой располагаются впереди, чуть сзади них в рыжих меховых шапках — пассажиры, летящие до Якутска. Эти ведут себя спокойно, добравшись до кресла, закрывают глаза.

По проходу, тычась в спины людей, мечется толстощекий пассажир, раздраженно выговаривая бортпроводнице:

— Почему вы садите меня вперед? Это места для женщин с детьми. Вот летит женщина в положении. Это ее законное место.