Сушков отстегнул ремни, поднялся с кресла, но прежде чем вылезти наружу, заглянул в грузовую кабину. Вода заполнила хвост самолета, промочила брезентовый чехол, который лежал в конце кабины, подступила к ногам Лохова. Он сидел на ящиках, крутил в руках пистолет.

— Чего расселся, — хмуро сказал ему Сушков. — Давай вылазь.

Через несколько минут они вытащили из самолета все, что могло пригодиться на берегу: бортовую сумку о документами, ракетницу, подушки из-под сиденья, груз. Из чехла соорудили палатку. С Лоховым не разговаривали. Он, постояв на берегу, вновь перетаскал золото в пилотскую кабину и остался ночевать там. Сушков некоторое время наблюдал, как Сапрыкин осматривает самолет, грустно пошутил:

— Почти что цел, можешь сдавать дежурному медведю. Вместе с охранником.

Они забрались под чехол, легли на землю, приткнувшись поплотнее друг к другу. Было прохладно, сыро, пахло мхом и бензином. От реки шел густой шум, который, казалось, существовал сам по себе, и ни тайге, ни реке, ни падающему с неба дождю не было до людей никакого дела: они проглотили и растворили их в себе.

Сушкова разбудила вода. Вернула его из полудремоты — на какое-то время он забылся, спрятался от жгучего сознания случившейся о ними беды. Он сделал слабую попытку вернуть или хотя бы задержать сон, но сердце тоже проснулось, забухало глухо и зло.

Сушков услышал шум дождя, дыхание спящего рядом Сапрыкина, ощутил мокрую, прилипшую к телу одежду и тотчас разом, от начала до конца, восстановил в памяти вчерашний полет, затем поподробнее, уже с каким-то другим, оправдывающим себя чувством, вспомнил посадку.

«Эх, если бы не груз, тогда бы выцарапались!» — с запоздалой горечью подумал он. Лежать было неудобно, Сушков поднял брезент, выполз наружу. По пути ему попались самолетные формуляры, он вытащил бортовой журнал и, устроившись под разлапистым деревом, раскрыл его, стал читать записи. Ему хотелось отыскать ответ на мучивший его вопрос. Может, в каких-то предыдущих полетах уже случались отклонения в работе двигателя, но в бортжурнале все было в порядке.

«Нужно продолжать записи, — подумал он, — начнут разбираться, будет хоть на что сослаться».

Он достал химический карандаш и аккуратно вывел:

13 июня.

12 июня вечером при возвращении из Бодайбо попали в грозу и сели на вынужденную. Причина: падение мощности двигателя.

Капли дождя, залетая под карандаш, раскрасили буквы в яркий фиолетовый цвет.

«Подумают, что плакал», — усмехнулся Сушков. Он послюнил карандаш и добавил: «Спали плохо, всю ночь шел дождь».

Он захлопнул бортжурнал, запихал его обратно в сумку и, придерживаясь за кусты, стал спускаться к реке.

— Стой, кто идет? — донесся от самолета голос Лохова.

В жаркий июньский день сорок первого года работники гидропорта высыпали на берег Ангары провожать Павла Михайловича Жигунова. Командование управления гражданской авиации срочно отозвало Жигунова из отпуска, дало ему вместе с семьей день на сборы. Все знали: Жигунова переводят работать в Якутск, но не догадывались, что такая спешка вызвана тем, что несколько дней назад в районе Бодайбо пропал самолет Василия Сушкова.

Поначалу в гидроотряде не поверили, что Сушков потерялся, не такой это был человек. Если бы кто другой, но чтоб Сушков! К нему прочно прилипло слово «счастливчик». Там, где другие сломали бы себе шею, Сушков выходил сухим из воды. За примером далеко ходить не надо. Совсем недавно между Леной и Ангарой отказал у него двигатель. Так он ухитрился примоститься на крохотное озерко. Пролетая над ним, летчики качали головой. Десять метров недолет, пять метров перелет — конец самолету. Счастливчик Сушков!

Павел Михайлович приехал в гидропорт вместе с женой и сыном. Он оставил их на причале, а сам зашел к командиру отряда Константину Буркову. В кабинете одно узкое полукруглое окно, оно что тоннель в толстой стене, в конце его, за пыльным стеклом, стоит рыжее утреннее солнце.

Увидев Жигунова, он кивнул на свободный стул, развернул к Павлу Михайловичу полетную карту.

— Придется тебе Сушкова искать, — хмуро сказал Бурков. — Для розысков уже выделены два самолета. Его по Лене ищут да по Витиму. А он наверняка где-нибудь на маленькой реке сидит. Не мог же он от воды далеко уйти. — Бурков посмотрел на Жигунова, погладил ладонью голову. — Сегодня же добирайся до Киренска. Там тебя встретят. Руководит поисками Афанасьев — секретарь райкома. Дело, я тебе скажу, заварилось нешуточное: привлечена милиция, работники НКВД. В тайгу ушли поисковые отряды. Но пока что, увы, — Бурков развел руками. — Семью разрешаю взять с собой. Найдешь Сушкова, двигай дальше к новому месту службы.

Бурков замолчал. В комнату, где они сидели, вошла его жена Тамара. Она потерянно замерла около дверей, пустыми, невидящими глазами скользнула по лицу мужа, остановилась на Жигунове. Павлу Михайловичу стало не по себе от ее взгляда.

Год назад привез Константин Бурков из отпуска красавицу москвичку. И сразу же по устоявшейся, закрытой от посторонних глаз жизни гидроотряда будто прошелся вихрь.

Тамара устроилась работать медсестрой. К ней тут же образовалась очередь. У одного насморк, другому нужны таблетки, третьи заходили просто так, поболтать. Чаще других на медпункте околачивался Сушков.

— Как бы тебе Бурков не выписал касторки, — смеялись летчики.

Сушков отмалчивался. Ласково и весело смотрел он на Тамару. И таяла, терялась под его взглядом молоденькая медсестра. Но потом неожиданно Василий написал заявление о переводе в отряд изыскателей, который базировался рядом, около стен монастыря. Одни говорили, что Васька позарился на большие деньги, другие многозначительно щурили глаза…

Бурков сгреб со стола бумаги, торопливо сунул Жигунову руку:

— Долетишь до Якутска — напиши, как устроился, — и, сутулясь, вышел из кабинета.

— Павел Михайлович, ты Васю обязательно разыщи, — прикрыв лицо руками, сказала Буркова. — Одна надежда на тебя.

Она опустила руки, набежавший было румянец съела пепельная бледность.

— Павел Михайлович, ну скоро ты там? — донесся с улицы басистый голос бортмеханика Дмитрия Глухарева. — Давай побыстрей, а то без тебя отчалим.

— Сейчас иду, — отозвался Жигунов.

Он молча глядел на Буркову, не зная, что сказать, что посоветовать. С Василием Сушковым они были закадычные друзья, вместе заканчивали летное училище, после приезда в Иркутск некоторое время жили на одной квартире. Поэтому все, что касалось Сушкова, он принимал близко к сердцу. Так и не отыскав нужных слов, Жигунов вышел из комнаты. Вслед за ним плеснул тихий женский плач.

На причале обычная в таких случаях суета: толпились провожающие, пиликала гармошка. Играл на ней Николай Погодин — слесарь аэропорта. Глаза полузакрыты, на губе прилипла погасшая папироса. Ходили ходуном доски на причале, выгибаясь, плясала Анна, жена Погодина, вокруг нее вприсядку винтом ходил моторист Колька Опарин. Чуть в стороне с ребенком на руках стояла Валентина — жена Жигунова. Теплый ветер трепал на ней платье, бросал в лицо завитки волос.

— Павел Михайлович идет, — высунувшись из форточки, громко крикнул второй пилот Михаил Худоревский.

Погодин бросил играть, сунул кому-то гармошку, с пьяно расплывшимся лицом, растопырив руки, бросился к Жигунову:

— Павел Михайлович, родной! Как же мы здесь без тебя!

Жигунов смущенно похлопал Николая, ему и самому жаль расставаться с Погодиным.

Два года назад сел Жигунов в Грузновке, где жил Николай, на вынужденную посадку. Работал в то время Погодин в деревенской кузнице подручным у своего деда. За одну ночь выковали они для самолета швартовочные якоря, которые летчики утопили при посадке, выправили вмятины на самолете. Павел Михайлович долго рассматривал работу деревенских мастеров, стучал пальцем по обшивке. Он помнил, как маялись на авиаремонтном заводе, придавая кольчугалюминию нужную форму, нагревали, купали в селитровой ванне, как после неосторожного удара коварный металл давал трещины. Вечером он пошел к Погодиным и уговорил парня лететь в Иркутск. В городе отвез его на завод. Недолго пробыл там Николай — потянуло в аэропорт к Жигунову. Он забрал в отделе кадров документы, спустился с горки на речку Ушаковку и по берегу прошел до стен бывшего женского монастыря, где размещался аэропорт.