Но и там поначалу маялся, не находил себе места. В Грузновке осталась у него зазноба — Аня Журавлева, которая никак не хотела ехать за ним в город. Он написал письмо девушке и решил отправить его с Павлом Михайловичем. Через несколько дней Жигунов прилетел обратно, подозвал к себе Погодина:

— Вот что, Коля, — улыбаясь, оказал он, — завтра лечу в Бодайбо. Садись с нами, сам поговоришь с ней.

— Неудобно как-то, — замялся Николай. — Денег на билет нет.

— Ты слушай, что тебе старшие говорят, — поддержал Жигунова Василий Сушков. — О каких деньгах речь! Мы сватать пойдем, будь спокоен — не устоит!

И верно. Не устояла Аня перед натиском летчиков, дала согласие. В пригороде подыскали молодым дом, Жигунов помог купить его.

От воды несет свежестью, на тросах, будто рыбы на кукане, поблескивая ребристыми боками, плескались самолеты. По речной глади скользила приземистая тень монастыря. Налетел слепой дождь, поднял фонтанчиками пыль на откосе, погрыз деревянный причал, побарабанил на тугих боках самолетов, потом взялся за монастырь. Серебристые стрелы неслись мимо тлеющего на солнце креста, жалили кровельную жесть купола.

— Плохая примета, — сказал кто-то из провожающих. — Дождь при солнце.

Проверив загрузку самолета, Жигунов подозвал к себе Худоревского.

— Опять ты, Михаил, за свое. Что на сей раз везешь?

— Так на Север летим, Павел Михайлович, — заюлил Худоревский. — Кто его знает, когда обратно попадем. Вдруг цинга начнется, а у нас все свое: захотел лучку, чесночку — пожалуйста, ешь сколько хочешь. Да и заказывали мне.

Михаил приехал в гидропорт раньше всех, сгрузил с телеги три мешка с чесноком, сунул извозчику сотенную и по-быстрому, пока не приехало начальство, перетаскал груз в самолет.

— Знаю я твой Север, — усмехнулся Жигунов. — Здесь чесноку на весь район.

— У нашего Миши размах как у настоящего коммерсанта, — заглянул в кабину Глухарев. — Будь его воля, он бы весь самолет мешками загрузил.

Худоревский расстегнул тугие крючки кителя, набычившись, повернулся к Глухареву:

— Ты, Дима, рассуждаешь как враг народа. Я, можно сказать, государственное дело делаю. Мне люди за это только спасибо говорят.

— Чтоб это, Михаил, было в последний раз, — поймав недовольный взгляд жены, примирительно сказал Жигунов. — Перегрузил самолет.

Подошедший катер утянул самолет вверх по течению к новому ангарскому мосту. В сторону города пополз синий шлейф дыма, и самолет пошел на взлет. Обычно самолеты отрывались у первого поворота напротив польского костела. Но на этот раз он почему-то не оторвался, подняв водные усы, мчался дальше. Поровнявшись с монастырем, самолет вдруг подпрыгнул, встал на дыбы, чиркнул крылом воду. Рыкнул напоследок двигатель — все смолкло.

На берегу засуетились, столкнули на воду лодки. К месту происшествия поспешил катер. Успели спасти только троих — Худоревского и Глухарева с сыном Жигунова Сережей. Спас их бакенщик Косачев, первым подоспевший на лодке от острова. Глухарев, почти захлебываясь, держал на руках Сережу. Валентину выловили в тот же день чуть ниже поселка Жилкино, за нефтебазой, а вот Жигунова вытащили вместе с самолетом, у него была разбита голова. Самолет налетел на полузатонувшее бревно, которое вынесло из Иркута (есть такая река — Иркут, которая впадает в Ангару). Оно пробило днище, застряло в кабине. Самолет подняли со дна, отбуксировали на остров и, так как восстановить его было невозможно, оттащили на свалку в песчаный карьер.

На похоронах народу было немного, уже второй день шла война, собрались самые близкие: летчики, техники, жители близлежащих улиц. День выдался пасмурный, шел дождь. Со стен монастыря хмуро смотрели лики святых, пахло краской, пихтой, полевыми цветами.

— И надо же так — сразу оба, отец и мать, — шелестел в толпе разговор. — Ребенок сиротой остался.

— Что верно, то верно. А у Сапрыкина сразу двое сирот, и сама, говорят, больна.

— Про Сапрыкина помолчи, — обрезала Анна Погодина. — Может, еще найдутся. В тридцать седьмом вот так же летчики потерялись. Через два месяца нашли. Ничего, живы, только исхудали сильно. Дай бог, и этих найдут.

— Да мы ничего, мы только говорим, что сейчас не до них, — оправдываясь, зачастила женщина. — Вон какая беда навалилась. Немцы-то, говорят, бомбят и бомбят. Сколько еще сирот останется. Ох, горюшко-то какое. Что с нами будет!

16 июня

Дождь не перестает. Река прибывает, вода холодная, видимо, недалеко горы. После обеда держали совет. Я предложил соорудить плот и, пока держится большая вода, сплавляться по реке. Изотов поддержал меня. Никифор против. Говорит: нельзя уходить от самолета. Подумав, я согласился. Есть в авиации, такой закон — сидеть на месте, пока тебя не найдут. Прежде всего будут искать самолет, человека в тайге найти, что иголку в стоге сена. Никифор нарезал бересту и соорудил балаган, чем-то похожий на эвенкийский чум, сверху прицепил подковку, которую возит с собой на счастье. Смеется, что только благодаря ей мы уцелели.

Жить можно. Нас уже, наверное, ищут. Ходил на хребет, хотелось узнать, где мы сели. Кругом горы, видны заснеженные гольцы. Тайга сорная, не продерешься. Устал как черт, промок. Лохов сидит в кабине. Подсчитали наличие продуктов. В самолете был ящик с неприкосновенным запасом: консервы, сгущенка, галеты. Кое-что оказалось у Изотова. Пожалуй, на неделю хватит. Слушаем небо — не пролетит ли самолет. На всякий случай собрали хворост. Никифор держит его под брезентом, сушит. Чуть что — запалим костер.

Ночью Сушкову приснилась Тамара. Она стояла на берегу Ангары и смотрела на воду.

— Я тебе больше не верю, — не поднимая головы, тихо сказала она. — Ради тебя я пошла на все, а ты оставил меня одну на суд людям, а сам спрятался в тайге. Разве можно так, Вася? Чем так жить, уж лучше в воду. — И она сделала шаг к реке.

Сушков хотел подбежать, удержать ее, но берег с Тамарой вдруг ушел под воду, и он почувствовал, как кто-то тормошит его за плечо.

— Вася, вставай. Да проснись ты, наконец! — кричал Сапрыкин. — Самолет уносит.

Сушков вскочил и, путаясь в поддерживающих брезент веревках, выкарабкался на воздух. Сапрыкин схватил его за рукав и потащил куда-то в темноту.

— Берег подмыло, и сосна, за которую мы привязали самолет, повалилась в реку, трос оборвался, — на ходу возбужденно говорил Сапрыкин. — Изотов побежал уже туда, а я за тобой.

— Мужики, давайте сюда! — раздался из темноты голос Изотова. — Я его держу. Здесь вроде бы течение послабее.

Не разбирая дороги, Сушков бросился на голос, ветки больно хлестнули по лицу. Уже рядом с рекой ноги потеряли опору, и он кубарем скатился в низину, прямо на стоявшего в воде Изотова.

— Осторожнее, медведь, — чертыхнулся тот. — Держи конец, уносит. Не могу больше.

Сушков схватился за трос и тут же почувствовал, как ожгло ладони, самолет тащило по течению.

— Упрись, упрись, дальше обрыв, — предостерегающе крикнул Изотов.

Сушков выставил вперед ноги, выгнулся дугой, трос перестал скользить. Наступило шаткое равновесие.

— Ребятки, потерпите минутку, — молил сзади Сапрыкин. — Я сейчас сплаваю, привяжу другой конец.

Он сбросил куртку, сапоги и, держа в руке веревку, поплыл к самолету. Привязал веревки к подкосу, вернулся на берег. Через несколько секунд трос в руках Сушкова ослаб, Сапрыкин утянул самолет с русла. У берега течение было слабее.

— Холодная, сволочь, — выругался Сапрыкин. — Как у нас в Ангаре.

— Ты давай подтягивай, сил нет, — буркнул Сушков.

— Мы его, голубчика, сейчас в низинку подтянем, — весело ответил бортмеханик. — Там он никуда не денется. Ишь ты, самостоятельность проявил. Я тебе покажу, как от меня бегать.

— Иди помоги Никифору, — сказал Сушков Изотову. — Я один подержу.

Изотов отпустил трос, бросился к Сапрыкину. Вдвоем они подтянули самолет к берегу и привязали веревку к дереву.