— Да я разве за себя испугался? Когда один и нет никого за тобой, то и умирать легче, ну не легче, спокойнее, что ли. А у меня дети. Младшему еще только три года.

— Верно говоришь, — подумав, согласился Сапрыкин. — Ради них живем.

— С собой туда ничего не захватишь, — раздумчиво сказал Изотов. — Все останется им, нашим ребятишкам.

— Эй, мужики, хватит философствовать, — остановил их Сушков. — Деревья на плот валить надо. И Лохова зовите. Хватит ему там штаны просиживать. Пусть разомнется малость.

21 июня

Случилась беда, утонул Изотов. Я до сих пор не могу опомниться. Все произошло нелепо.

Утром мы погрузили на плот имущество. Лохов потребовал, чтобы он с грузом был на одной стороне плота, мы — на другой. Я пробовал его убедить, что груз надо разместить в центре плота, но он уперся как бык. Кое-как погрузились и отплыли. Минут через сорок показался порог. От первого камня мы отвернули, потом плот стало заносить, и Никифор с шестом бросился на другой конец, к Лохову. Тот, как и в самолете, заорал: «Не подходи!». Никифор не сдержался, замахнулся на него шестом, Лохов — за пистолет. В это время плот налетел на камень. Изотов не умел плавать. Утонуло все золото и мыло в придачу, в котором обнаружились золотые россыпи. У меня разбита нога, кажется, вывих. Кое-как доплелись обратно до самолета.

Сушкова искали до осени, в основном охотники-промысловики. Выделить для этого самолет не представлялось возможным — шла война, на учете был каждый килограмм бензина. А к зиме, когда упал снег, поиски были прекращены. Вскоре самолеты были переданы в распоряжение Государственного Комитета Обороны, и летчиков гидроотряда перевели в Забайкалье, на маленькую станцию. Место не ахти какое, голая степь да небо. Есть еще заросшее травой, похожее на заржавевшую тарелку озерко, да на железнодорожной станции хорошо видимый с воздуха ориентир — прокопченная паровозным дымом водокачка.

Круглые сутки гудят на станции рельсы, идут на запад эшелоны, пиликают гармошки. Ситцевой волной выплескивают к вагонам приезжающие на станцию из окрестных деревень бабы, ребятишки — ищут среди солдат родных, знакомых.

Прошел год, и о пропавшем самолете стали забывать. Но тут произошло неожиданное: на Кодарском перевале, почти рядом с аэродромом, с земли был обстрелян самолет Михаила Худоревского. Летал он в Бодайбо с особым заданием — возил с приисков золото, необходимое стране не меньше, чем вольфрам; на него в Америке покупали самолеты, которые, как слышали летчики, скоро начнут перегонять на фронт через Аляску. По всей трассе до самой Чукотки началось строительство взлетных полос, аэропортов. Михаил мечтал попасть на эту линию, а пока почти каждую поделю через горные ущелья и перевалы добирался до Бодайбо, получал несколько необыкновенно тяжелых деревянных ящичков, упакованных в брезентовые мешки, грузил в самолет и брал курс обратно. В порту он сдавал груз представителям банка, те на специальной машине увозили золото на станцию.

Все шло у него как по маслу, вплоть до того дня, когда после посадки техник Коля Опарин обнаружил в плоскости крохотную дырку. Сверху на выходе было рваное отверстие величиной с кулак.

— Какой-то шалопай сдуру пальнул в белый свет и попал в самолет, — предположили летчики, разглядывая пробоину.

Но командование группой рассудило иначе. Через день на аэродром нагрянули из особого отдела. Они дотошно расспросили летчика о полете, интересовались, не подходят ли к нему на аэродромах посторонние люди, где и как он сдает груз под охрану в случае вынужденной задержки по трассе. Дальше — больше. Из Иркутска прилетели военные с собаками, а с ними майор Ченцов, который когда-то занимался делом Сушкова.

— Диверсанты в нашем районе орудуют, — шепотом говорил всезнающий Опарин. — Крупное дело затевается. Облава. Ченцов, этот зря не приедет.

И верно: сразу же после прилета Ченцов зашел к командиру авиагруппы Буркову, попросил списки личного состава.

— Кто это Немых? — спросил он, сделав пометку на листе бумаги.

— Так это Гриша-тунгус, — торопливо ответил Бурков. — Помните, Сушкова искали, он проводником ходил.

— А-а, припоминаю, — нахмурился Ченцов. — Он же никакого отношения к вам не имеет. Зачем держите?

— Жалко парня, — вздохнул Бурков. — Куда ему деться? Один как перст, да и рука у него покалечена. Дело-то так было. Охотился он, а тут рысь его собаку рвать стала. Стрелять не захотел, боялся собаку поранить. Он бросился на зверя, ну она ему руку и покалечила. Мы его у себя оставили, в охране работает. Службу несет не за страх, а за совесть. Тут мы курсы парашютистов открыли. Готовим попутно кадры для фронта. Так он первым записался. Уже сделал пять прыжков.

— Вот что! — скрипнул сапогами Ченцов. — Кстати, как у вас обстоит дело с огневой подготовкой личного состава.

— В конце июля стреляли, — заморгал глазами Бурков. — У нас книга есть, где все отмечено.

Он порылся у себя в столе, затем встал, постучал в стенку.

— Худоревский! — крикнул он. — Принеси майору книгу, ту, что в столе лежит.

— Э, так дело не пойдет, — вновь нахмурился Ченцов. — Распорядитесь установить щиты, а летному составу приготовиться к стрельбам. И охранникам тоже.

Стреляли по силуэтам из винтовок с расстояния сто метров. Бурков стрелял неважно, из пяти патронов — всего одно попадание. Отличился Гриша, все пять пуль легли одна к одной рядом с десяткой.

— Вот вам и инвалид, — усмехнулся Ченцов. — Парашютист и стрелок отменный. На фронт его давно пора.

Вечером состоялся разбор полетов, который проходил в жарко натопленной избе, переоборудованной в штурманскую комнату. Посреди комнаты, вокруг длинного, грубо сколоченного стола, расположились летчики. Они тихо переговаривались, смотрели на Буркова. После того как от него ушла жена, постарел Бурков, осунулся, лицо потеряло прежний лоск, стало будто вылинявшим.

Первому дали слово Худоревскому. Он коротко доложил о случившемся.

— Ты скажи, может, заметил на земле машину, людей? — спросил его Ченцов.

— А кто их знает, товарищ майор, — ответил Худоревский. — Я в полете на землю не шибко заглядываю. Что там смотреть? Я как раз снижаться стал, обороты прибрал. Вдруг слышу — хлопок, ну точно кто за спиной бутылку шампанского открыл. И самолет дернулся. Грешным делом подумал, воздушный баллон лопнул. На приборы посмотрел — все в порядке. Ну а остальное вы сами видели.

— Кто, кроме вас, мог знать, что вы везете? Когда вы прилетаете, кто подходит к самолету?

— Нас всегда первыми техники встречают, ну, естественно, охрана рядом. Им по долгу службы положено.

— Кстати, в тот день Немых был на аэродроме?

— Нет, он на озере уток промышлял.

— Я иногда разрешаю им поохотиться, — поднялся Бурков, — с продуктами у нас плоховато.

— Ясно, — вздохнул Ченцов. Он поднялся, поправил гимнастерку, поглядел поверх голов на стену, где висела карта района полетов. — Товарищи! — громко сказал он. — Вы сами видите, какая сейчас в стране сложная обстановка. Немцы подошли к Волге. Тяжело, я вам скажу, там. Здесь у нас под боком японцы. На границе неспокойно. Можно всего ожидать. Поэтому именно сейчас мы должны быть особенно бдительны. Нельзя расхолаживаться.

— Почему нас на фронт не отпускают? — загудели летчики.

— Я думаю, этот вопрос лишний. Вы сами знаете, почему нас здесь держат.

Руки у Ченцова потянулись к груди, пальцы отыскали пуговицу на гимнастерке, покрутили ее несколько раз.

— А вы не можете сказать, что слышно о Сушкове? — подал голос Худоревский. — Говорят, будто он с золотишком и не в Иркутск полетел, а в Маньчжурию подался.

По комнате волнами прошелся гул голосов, все зашевелились, впились глазами в Ченцова: что на это ответит чекист?

— Откуда у вас такие сведения? — быстро спросил летчика Ченцов.

— Да так, говорят, — замялся Худоревский. — Лично я этому не верю. Не мог он туда сам улететь. Могли заставить. Вроде бы как один из пассажиров бывший офицер.