Скрипнула дверь, вышел Ефим Михайлович.

— Ты чего выскочил? — дыхнул он сзади. — Один захотел побыть?

Полкан поднял уши, угрожающе заворчал. Ефим Михайлович на всякий случай отступил за меня.

— Я вчера с директором школы разговаривал, — зевнул он. — Бумаги в детдом пошлет на ребятишек. Тебе только заявление написать.

И тут у меня будто сорвалась пружина, я схватил дядьку за рубашку, рванул к себе.

— А меня ты спросил?

— Ты что, сдурел! — отшатнулся Ефим Михайлович и в следующее мгновение взвизгнул: — Убери собаку, убери, а то порешу!

Полкан вцепился дядьке в штанину. Ефим Михайлович пинал его свободной ногой.

— Полкан! — крикнул я. — Пошел вон!

Собака тотчас отскочила в сторону.

— Ты почему ее без меня похоронил? А-а? Пять рулонов толи достал! Благодетель!

Ефим Михайлович хрипло дышал. Согнувшись, он прикрыл голову рукой. Я отпустил его. Открылась дверь, высунулась Фрося. В сенях на полу легла полоска света.

— Вы чего это там? Давайте в избу, а то простынете.

— Закройся, — махнул на нее Ефим Михайлович. — Разговор тут серьезный.

Фрося скрылась, вновь стало темно.

— Узнаю, в отца. Такой же заполошный был, — отдышавшись, сказал он. — Ты пойми меня правильно, Степа. Я к себе их взять не могу, у самого двое ребятишек, а Фрося — какой из нее работник! Всю жизнь по больницам. Того и гляди вслед за твоей матерью отправится. Жизнь, она короткая, а жить хочется. Ты тут меня укорил. А знаешь ли, как они без тебя жили? На улице дождь, а в комнате тазы, кастрюли стоят — крыша протекает. Толем бы крышу покрыть, да нет его нигде. Нет, понимаешь! И в магазине не купишь.

Горячая волна неизвестной доселе жалости и стыда окатила меня.

— Прости, Ефим Михайлович, — пробормотал я.

— Да что там, это горе в тебе бродит, выхода ищет.

Я нащупал дверную ручку, вошел в дом. Снова сели вокруг стола. Все молча смотрели на меня. Галстук Ефима Михайловича сиротливо висел на боку, из-под воротника высунулась засаленная, в узлах резинка.

Мне стало противно и стыдно за себя. Они были рядом с матерью, плохо ли, хорошо ли, но что-то делали для нее и последний долг отдали, и вот сейчас не уехали, как другие, а сидят рядом со мной, хотят чем-то помочь. Спасибо и на том.

— Что молчишь, Степа? — спросил Ефим Михайлович. — Ты старший, как скажешь, так и будет.

— Ребятишки останутся со мной, — сказал я.

— Зачем тебе, молодому, такая обуза? — коротко вздохнула Фрося. — Ты сейчас герой, все можешь! А потом что запоешь? От родных детей отцы бегают, алименты платят, а ты сам в петлю лезешь.

— Помолчи, Фрося, — остановил ее Ефим Михайлович. — Еще раз узнаю в тебе отца, царство ему небесное. Но подумай хорошенько. Улетишь в рейс, кто за ребятишками смотреть будет? Может быть, их в этот… как это сейчас называется? — Ефим Михайлович с опаской посмотрел на меня, не решаясь сказать.

— Интернат, — подсказала Фрося.

— Вот, вот. Обуты будут, одеты, накормлены…

— Нет, я уже все решил. В городе у меня есть комната. Поживу пока у Зинаиды Мироновны, а там видно будет, может, аэропорт квартиру даст.

— Костя у вас крученый, ох и крученый! Трудно тебе с ним будет, — сказала Фрося, тыкая вилкой в блин.

— Вот что, Степа, — вдруг заговорила тетя Надя. — Мы тебя не принуждаем. Добра тебе все хотят. Давай так: Наташку я себе заберу. Куда ты с ней денешься, мала еще. Пусть у меня пока поживет. Где пятеро, там и для шестой место найдется. Сейчас не война, жить можно. Захочешь взять обратно — воля твоя. Федор у меня неплохо зарабатывает — три сотни выходит.

— А Вера с нами жить будет, чего уж там, потеснимся как-нибудь, — решилась Фрося.

«Чтоб она тебе полы мыла», — подумал я.

Ефим Михайлович тяжко вздохнул, покрутил головой, оглядел потолок, стены, постучал ногой по половице. Деловито нахмурился.

— С домом как порешишь?

— Продадим, зачем он мне.

— Старенький дом, за участок могут две сотни дать, а дом на дрова.

— Отремонтировать, жить можно, — возразил я.

— Конечно, все можно, — подтвердил Ефим Михайлович, — но только деньги на все нужны. Сейчас в город народ уезжает, заколачивают дома и уезжают. Помнишь, как вам этот дом достался?

Я молча кивнул головой, вспомнив все сразу.

Рядом с нашим домом был старенький бревенчатый сарай, в котором соседи хранили сено для своих коз. Возле сарая росла густая крапива. Провинившись, я скрывался там от матери. Возле стены всегда было тепло и сухо. Между бревен серыми усами высовывалось сено, где-то внизу бегали мыши. Там я мастерил игрушки, делал сабли, пистолеты и тут же пробовал их. Как-то смастерил пугач и, чтоб не напугать спящих ребятишек, пошел испытывать его за сарай. Набил трубку головками от спичек, забил отверстие ватой и выстрелил в стену. Горящая вата попала в щель, и сено тотчас вспыхнуло. Я некоторое время ошалело смотрел на синий дымок, потом схватил палку и принялся сбивать крохотный огонь, но сено разгоралось сильнее. Я заскочил в дом, схватил кружку с водой и выбежал обратно. Поздно. Сарай окутался дымом, огонь точно посмеивался надо мной, показывал красные языки пламени. Пожар перекинулся на наш дом.

Я вспомнил, что в кроватке спит Костя, бросился обратно, разбудил Веру и выбежал на улицу. Сарай превратился в костер. Горела и крыша нашего дома. По улице, охая, бегали люди. Меня с Верой оттащили в сторону, спрашивали, где Костя. Я молчал, испуганно смотрел на дом, который сухо потрескивал, точно внутри что-то жарилось на сковородке.

Прибежала мать. Она, как безумная, лезла в огонь, ее держали, кто-то из соседей, облив себя водой, бросился в дом. В это время принесли Костю. Он, как только я ушел стрелять из пугача, уполз в огород и уснул между грядками.

День был жаркий, дул ветер. Тогда сгорел бы весь поселок: пожарные машины застряли в болоте, но выручили проезжавшие мимо солдаты. Они прибежали в поселок и быстро растащили остатки дома, затушили огонь.

Бревна на склад привезли с Ангары. Когда проходили большие дожди, по реке плыло немало леса. Мужики, жившие ниже по течению, только и ждали этого момента. Добрая половина домов в поселке была из бревен с лесозавода.

Соседи организовали помощь, за два дня сколотили стены, настелили пол. Остальное отец доделал вместе Ефимом Михайловичем, но вскоре дом стал тесен, отец решил построить новый, бревенчатый. Работал он как раз на лесозаготовках, привез машину бревен, а в другой раз привезли самого…

— Здесь вот мост строить начали. Мне предлагают работу завскладом. А со станции ездить далеко. Может, поживем пока у вас, — сказал Ефим Михайлович.

— Конечно, живите.

— Вот и договорились, — обрадовалась Фрося. — Дом мы подладим, отремонтируем. Ты в гости приезжать будешь. Все память о родителях.

— А Веру мы все-таки заберем, — добавил Ефим Михайлович.

— Ну ладно, посидели, мне ехать надо, — сказала тетя Надя. — Я бы еще побыла, да дома скотина осталась. Я телеграмму получила, все бросила, ребятишек по соседям распихала. Федор в командировке, из Тулюшки до перевала зимник пробивают.

Обхватив Костю с Верой, тетя Надя прослезилась. Ребятишки, привыкшие к ней, начали было снова реветь, но она тут же их успокоила:

— Летом ко мне приедете. Молока попьете вдоволь. Только учитесь хорошо и не обижайте друг друга.

— Ну ты и характерный, весь в отца, — ластилась ко мне Фрося. — Поначалу я и не знала, как с тобой разговаривать. А в поселке что только про тебя не говорят! «Мать выучила, а он похоронить даже не приехал». Завтра всем скажу, чтоб не болтали зря.

— Ехать надо, — вздохнув, сказала тетя Надя.

— Я вас провожу, — сказал я и подошел к вешалке.

Собрали Наташку, она обрадовалась, что придется куда-то ехать, посидели на дорогу и пошли к автобусу.

Я посадил сестру к себе на плечи, она была легкой, болтала ногами, что-то пыталась говорить, но тетя Надя завязала ей рот платком, чтоб не простыла. Вместе с ними уехали Ефим Михайлович и Фрося.