Но этим и закончилось дело, а управляющего перевели на другое место работы.

Бесплодна была и его борьба против преступлений в армии, ведь воровали чуть ли не все, что было доступно украсть… «Да он фактически, уже будучи в Польше, махнул рукой на эту бесплодную борьбу, – писал Тарле, – и при нем, очень честном и ненавидящем казнокрадов начальнике, грабеж – например, при постройке крепостей в царстве Польском – доходил до гомерических размеров. Инженеры строили в царстве Польском крепости в 30-х и 40-х годах так, что на отпущенные и истраченные ассигновки можно было бы рядом с каждой выстроенной ими крепостью построить точь-в-точь такую же другую… Но, признав это обстоятельство, т. е. свое полное бессилие в борьбе с грабителями, и примирившись с ним… аракчеевщина продолжала процветать во всей силе, Паскевич гораздо менее оптимистически судил о мощи русской армии, чем Николай. Но он молчал. И тогда молчал, когда увидел, что из солдата хотят истязаниями и муштрой приготовить не воина, а акробата или артиста для кордебалета; и тогда молчал, когда злостный, наглый, полуграмотный и тупой фельдфебель Сухозанет умышленно разрушал военную академию и насаждал невежественность среди командного состава.

«Красота фронта, доходящая до акробатства» всегда отталкивала Паскевича, как он неоднократно признается в интимных записках: «Я требовал строгую дисциплину и службу, я не потакал беспорядкам и распутству; но я не дозволял акробатства с носками и коленками солдат. Я сильно преследовал жестокость и самоуправство… Но, к горю моему, зкзерцирмейстерство все захватывало… У нас зкзерцирмейстерство приняла в свои руки бездарность, а так как она в большинстве, то из нее стали выходить сильные в государстве… Регулярство в армии необходимо, но о нем можно сказать то, что говорят про иных, которые лбы себе разбивают, Богу молясь… Оно хорошо только в меру, а градус этой меры – знание войны, а то из регулярства выходит акробатство».

Так всегда думал Паскевич, фельдмаршал русской армии, и ровно ничего не сделал, чтобы фактически бороться с этим злом, о котором так хорошо писал для самого себя в своих записках».

Тарле здесь сформулировал то, о чем современники Паскевича, в том числе и Дмитрий Милютин, догадывались, знали и писали.

«Огромное, поистине безмерное самолюбие» Паскевича – вот что помешало ему быть полезным императору и России и в эти памятные дни накануне войны, и во время войны.

Паскевич иронически относился к князю Меншикову, посланному в Константинополь для дипломатических переговоров с турецким султаном.

«Как можно посылать человека, который прославился в свете только своими анекдотами и каламбурами», – любил повторять в Варшаве прославленный фельдмаршал. Но он вовсе и не предполагал, что Николай Первый и послал Меншикова для того, чтобы разорвать отношения с Турцией: Николай Первый ожидал только победоносную войну против «больного человека», вовсе не предполагая, что Франция и Англия поддержут воинственные лозунги Турции, окажут ей не только дипломатическую помощь, но возьмутся, как и Турция, за оружие.

Приведу еще одно суждение о начавшейся войне и Николае Первом современного исследователя Бориса Тарасова в книге «Николай Первый. Рыцарь самодержавия» (М., 2007): «Прозревая грядущую ситуацию еще в ноябре 1853 года, Ф.И. Тютчев писал: «В сущности, для России опять начинается 1812 год; может быть, общее нападение на нее не менее страшно теперь, чем в первый раз… И нашу слабость в этом положении составляет непостижимое самодовольство официальной России, до такой степени утратившей смысл и чувство своей исторической традиции, что она не только не видела в Западе своего естественного и необходимого противника, но старалась только служить ему подкладкой». Через сто лет современный английский историк как бы вторит русскому поэту, отмечая, что «до 1854 года Россия, быть может, пренебрегала своими национальными интересами ради всеобщих европейских дел.

Действительно, верность данному слову, принятым обязательствам, сложившемуся порядку в Европе, в какой-то степени заставляли Николая Первого действовать чересчур прямолинейно и терять гибкость в отстаивании собственных интересов. Видя, однако, как поворачивается дело и затягивается узел враждебной коалиции, он замыслил провозгласить действительную независимость порабощенных Турцией народов и придать готовящейся войне освободительный характер, что могло обеспечить не только моральную поддержку славян и освобождение их от политической изоляции, но и расширение и укрепление военной базы. Тем не менее канцлер Нессельроде воспротивился этому плану, находя его несовместимым с традиционными «принципами легитимизма» во внешней политике России.

Дипломатические просчеты, потери союзников, излишняя самонадеянность, слабая военная и техническая ослабленность войск, отсутствие необходимых дорог и коммуникаций привели к тому, что, несмотря на героические действия армии, Россия потерпела поражение в Крымской войне. Осада Севастополя, завершившаяся в августе 1855 года, истощила силы союзников, не рисковавших более предпринимать активные наступательные действия. Обе воюющих стороны заговорили о мире, который они и заключили в Париже уже после кончины Николая Первого в марте 1856 года на невыгодных для России условиях» (Тарасов Б. Николай Первый. Рыцарь самодержавия. М., 2007. С. 54).

1 октября Турция объявила России войну, у наших границ накапливались турецкие полки, начались стычки, порой переходящие в серьезные сражения.

20 октября появился императорский манифест «О войне с Оттоманской Портой». В Вене по-прежнему предпринимались посреднические усилия вступить Турции в мирные переговоры с Россией. Англия, Франция, Австрия и Пруссия гарантируют Турции безопасность ее границ. Одновременно с этим Франция и Англия готовились к серьезной войне.

Еще в Париже Наполеон Третий любезно принимал русского посла Н.Д. Киселева, он описывал любезности императора, а турецкая флотилия из 16 боевых и транспортных судов шла из Константинополя в Батум с экспедиционным корпусом и военным снаряжением, где особенно силен был Шамиль. А французско-английский флот стоял в Мраморном море с готовым десантом.

Вышедшая из Севастополя эскадра вице-адмирала Нахимова внезапно напала в Синопской гавани на турецкую эскадру и полностью разгромила ее, потопив все вражеские корабли.

Императорский двор в России ликовал, Николай Первый тут же наградил Нахимова орденом Святого Георгия 2-й степени, награды получили и все участники сражения. Отличились войска и в Азии, двор и император были полны радости и удовлетворения, а участники сражений также были награждены.

После Синопа Англия и Франция твердо решили действовать в крепком союзе, еще более интенсивно начали готовить десантные войска.

А Николай Первый продолжал упиваться первыми победами и упустил момент, когда нужно всерьез подумать об армии. «Император Николай Первый, – писал французский посол в Петебурге маркиз Кастельбежак, – государь чрезвычайно эксцентричный. Его трудно вполне разгадать, так велико расстояние между его хорошими качествами и его недостатками… Его прямодушие и здравомыслие иногда помрачались лестью царедворцев и союзных государей… Он обижается, если ему не доверяют, очень чувствителен, не скажу к лести, но к одобрению его действий». Точная характеристика качеств русского императора, приведших его к стольким ошибкам, военным и дипломатическим.

Император Николай Первый, получая успешные реляции, с ликующим восторгом планировал обширные операции своих корпусов, предполагая войти в Болгарию, связаться там с сербами, поднять восстание во всех христианских областях Балканского полуострова. В обсуждении планов принимал участие и фельдмаршал Паскевич, который признавал планы императора «новыми и блестящими», вовсе не предполагая, что через два года оба они скончаются, так и не доведя своих «гениальных» планов.