— Твои новые туфли, — шептала Клэр, — они не должны продавать летние туфли зимой.

Не сбросив одеяла, Клэр подползла к матери и положила голову ей на колени.

— Пожалуйста, останься, пожалуйста, останься, пожалуйста, останься, я так по тебе скучаю, — взмолилась Клэр.

Мать осторожно, двумя руками подняла голову Клэр с колен, как будто она была сделана из стекла, и обошла ее, перешагнув через одеяло. Клэр смотрела на нее и ждала.

— О, Клэри, — сказала мать терпеливо и ласково. — Курорт. Ты же помнишь.

Клэр отрицательно покачала головой.

— Курортная одежда. Она продается. Всегда. Даже зимой.

Мать Клэр вышла, громко стуча каблуками по деревянному полу коридора, затем по лестнице.

Клэр сидела на полу как в тумане. Какое-то время в голове было пусто, затем она начала вспоминать вечеринку для детей, на которой она побывала прошлой весной перед окончанием занятий б школе. Там были две популярные девочки двенадцати лет, с выщипанными бровями и длинными развевающимися волосами. Они решили сыграть в игру под названием «Макияж» и выбрали себе в жертву самую некрасивую девочку, с которой Клэр училась в школе с четырех лет и чья ужасная робость останавливала даже самых строгих учителей, и ее почти никогда не вызывали. Звали ее Роза, и имя это настолько ей не подходило, что детям казалось: так к ней обращаться будет жестоко, поэтому почти никто этого и не делал. Старшие девочки намазали лицо Розы ужасным кремом и разрисовали дикими красками — оранжевой, розовой и синей. А потом запутали ее жиденькие волосы.

— Ты великолепно выглядишь, Роза. Совсем как кинозвезда, — любовно говорили девицы Розе и оглядывались, призывая других девочек поучаствовать в забаве. Некоторые так и сделали, сгрудились вокруг Розы и принялись ее хвалить, а раскрасневшаяся Роза, потеряв дар речи, только счастливо хлопала намазанными липкой тушью ресницами.

Клэр, сидя на полу в спальне матери, вспомнила, как ей было стыдно и больно, оттого что Роза безропотно позволяла над собой издеваться. И она не выдержала.

— Заткнитесь вы, подруги! Вы знаете, что выглядит она ужасно. Почему бы вам не оставить ее в покое?

Все девчонки уставились на Клэр, а одна из заводил заявила:

— Что?! Думаешь, ты самая крутая? Посмотри, заставила ее плакать!

И это было хуже всего — Роза поняла, что над ней с самого начала потешались. Выходя из комнаты, чтобы позвонить маме и попросить забрать ее, Клэр заметила, как эти двенадцатилетние девицы обнимали Розу, утешая, и девочка позволяла им это делать.

Клэр не следовало вмешиваться, она это знала, но то, как девчонки разговаривали с Розой, их тон, взбесило ее. Такая жестокость за ласковыми словами, причем направленная тому, кто безмерно нуждался в любви.

Хуже, чем ударить. Самое плохое, что можно сделать. И снова она вздрогнула, как человек, которому приснилось, что он падает. И снова она слышала голос матери, говорящей «О, Клэри», заманивающей ее в доверие и надежду. Клэр какой-то частью своего сердца не верила ей, но разум восставал при мысли, что мать злая и ненавидит ее.

Она вернулась в свою комнату, легла и услышала, как хлопнула входная дверь. Клэр выглянула в окно и увидела, что мать идет через лужайку — шаг упругий, почти танцующий. Пальто на ней не было. Она размахивала длинными обнаженными руками, как будто стояло лето, в одной руке у нее была корзинка для пикника, в другой термос. Она вошла в лес, отделяющий их дом от соседнего строения.

Мать вернулась поздно ночью. Клэр забылась в глубоком, тревожном сне, так что хлопок тяжелой входной двери она не расслышала.

Клэр исполнилось одиннадцать лет, и она была одна в беде, из которой не видела выхода. На четвертый день, в воскресенье, она встала с постели и продумала распорядок предстоящего дня.

— Сначала душ, потом завтрак, — твердо приказала она себе, как будто могла отказаться. Как только она встала под душ, сообразила, что все перепутала. Голова болела уже несколько дней, но под теплой струей воды головная боль расцвела, как роза, красная, со множеством лепестков. Боль билась внутри ее головы, ушей, шеи. Клэр закрыла кран и присела на край ванны. В ушах звенело. Еда. Ей нужно поесть.

Накинув пушистый халат, пошла на кухню и схватила первое, что увидела, — банан. Клэр с жадностью съела его. Ее тут же вырвало в раковину. Тогда шоколадное молоко. Ей стало лучше. Потом Клэр сделала два тоста, разрезав хлеб так, как она любила, по диагонали, намазала их маслом и съела, закрыв глаза. Клэр собиралась с силами. Она верила в кусок хлеба, в соленость масла на языке; она почувствовала, что ее душа ожила, во всяком случае, настолько, что она сможет подняться по лестнице, как следует вымыться в душе и одеться. Когда она чистила зубы, она взглянула на себя в зеркало.

«Та же старушка Клэр. Прежнее лицо», — сказала она своему отражению, пытаясь вселить в себя уверенность, и это было почти что правдой. Кожа натянулась на скулах, небольшие круги под глазами, но в целом то же самое, что и раньше.

«Та же старушка Клэр», — повторила она и едва не рассмеялась от облегчения.

Клэр положила блокнот, два карандаша и за компанию книгу «Анна из Эвонли» (книга про Анну, где было мало печальных событий) в свой рюкзак. Затем направилась в библиотеку, где по непонятным ей причинам мать теперь спала по ночам.

Она и сейчас была там, лежала на диване, укрывшись старым коричневым кашемировым пледом с кистями, свернувшись калачиком и повернувшись лицом к спинке. Клэр обрадовалась, что не видит ее лица, но стояла и смотрела на волосы матери, которые волной свисали с дивана — даже в полутьме они казались медовым сверкающим водопадом. Такая уж у нее была мама, она привлекала к себе весь свет в комнате и делала его частью себя. Внезапно на Клэр навалилась тоска. Она была всюду, целиком заполнила комнату. Клэр даже задержала дыхание, как человек, оказавшийся под водой. Затем огляделась в поисках сумочки матери. Она аккуратно стояла на полке. Клэр достала бумажник, вынула банковскую карточку матери и, даже не взглянув на спящую женщину, выбежала из комнаты. Отдышавшись, Клэр позвонила и вызвала такси.

Она попросила водителя подъехать к дому ближайших соседей. Кохены были пожилой парой, лет под семьдесят, которые проводили зимы на острове в Карибском море, название которого они держали в большом секрете, но мистер Кохен однажды назвал его Клэр, потому что она ему очень нравилась.

— Смотри не проболтайся, сестренка, — сказал он и подмигнул. — Если туда притащится весь город, нам придется искать новое место. — Клэр все удивлялась, что Кохены делают на этом острове и почему они не хотят, чтобы соседи узнали. Тем не менее она хоть и записала название в блокнот, никому об этом не сказала. Кохенов сейчас не было, но несколько рабочих меняли черепицу на крыше дома. Один из них помахал Клэр. Молодой, лицо загорелое, волосы желтые, как у серфингиста, и Клэр даже подумала, что человеку, выглядевшему так по-летнему, должно быть особенно холодно там, на крыше. Она помахала в ответ.

Водитель такси оказался человеком небольшого роста. Клэр подумала, что он слишком молод, чтобы водить машину, но потом разглядела водительскую лицензию на стекле и попросила отвезти ее в банк в центре города. Во время поездки они не разговаривали, а слушали оперную певицу, исполняющую арию. По тому, как голос певицы сначала поднимался, а потом внезапно опустился, Клэр догадалась, что с женщиной что-то случилось — что-то сначала разозлило ее, а потом опечалило.

Мать Клэр обычно расплачивалась кредитной карточкой, когда что-нибудь покупала, но если они направлялись куда-то вместе, она разрешала Клэр снимать наличные с карточки в банкомате, Клэр была еще достаточно юна, чтобы этот процесс казался ей волшебным. Кодом служила дата рождения Клэр. Клэр ввела цифры и замерла, уставившись на экран: 0212, второе декабря. Сегодня было третье.

Клэр почувствовала острую жалость к самой себе, но тут же пожала плечами. «Подумаешь», — сказала она, обращаясь к четырем цифрам. Это выражение дети употребляли постоянно, и именно по этой причине Клэр предпочитала его избегать, но в данный момент она почувствовала его силу. Она нажала другую кнопку и все цифры исчезли. За всю свою жизнь у Клэр редко бывали основания для жалости к самой себе, но, стоя перед банкоматом, она поняла, что чувство это нависает над ней, грозит ее поглотить. Оно напоминало ей дремучий лес, на опушке которого она стояла. Если она туда войдет, может так случиться, что ей никогда не удастся оттуда выбраться.