Если вы не слишком верите в знаки судьбы, то знайте, то у нас с вами много общего. Если вас почти до тошноты раздражают люди, бесконечно рассказывающие вам истории про совершенно незначительные совпадения, которые они считают (после многозначительной паузы) знаками свыше, мы с вами по одну сторону баррикад. И если вы заметили, что такие люди обращают внимание только на те знаки, которые указывают им направление, в каком они и без того собираются двигаться, не обращая внимания на уйму других вполне отчетливых знаков, то тогда, друг мой, мы с вами вместе.

Например, Лука, парень с прилизанными волосами, завсегдатай нашего кафе, который, как-то приехав из Нью-Йорка и дрожа от эмоций, поведал, что встретил там женщину, которую назвал своей «половинкой». После этого он сделал паузу, как будто выдал что-то новое и необыкновенное, а не стандартное определение, которое абсолютно ничего не значило для человека, обладающего хотя бы одной извилиной. А закончил он свой рассказ об этой идиотской истории так: они оба оказались в этот вечер в одежде коричневого цвета. Коричневые рубашки, коричневые брюки, коричневые носки, коричневые туфли. Даже коричневые ремни! И коричневые ремешки у часов! (Именно эти «кожаные детали» произвели на него наибольшее впечатление.) После паузы Лука торжественно заключил:

— Это был знак, что мы предназначены друг для друга.

Самое печальное, что по меньшей мере пять человек уже слышали эту историю, и ни один из них не обозвал его идиотом. Наоборот, они сидели, как бы потеряв дар речи, улыбались и медленно кивали ему. Луку никто не любил, потому что любить его было абсолютно не за что, но некоторые относились к нему с трепетом, потому что он был самым богатым человеком, которого мы знали лично. Сам он занимался тем, что выгуливал собак; его прадедушка обеспечил несколько поколений, изобретя какую-то хитрую штуковину. Но я должна была выступить, поэтому, пробившись сквозь денежный туман, сказала:

— А как насчет того, что она замужем и у нее двое маленьких детей? Этот знак о чем говорит?

Так что вы можете представить себе мое смущение, когда на следующий день после встречи с Мартином я стала собирать свою собственную коллекцию знаков. Рада доложить, что коллекция получилась небольшой. Всего три знака. Но зато третий был очень серьезным.

Первый знак я даже поначалу как знак и не восприняла, пока на следующее утро, то есть примерно через двадцать четыре часа после того, как этот знак проявился, я не вошла с моей подругой Линни в антикварную лавку. Я имею в виду мое упоминание о матери, когда Мартин пригласил меня поехать с ним в Лондон.

Я практически ни с кем не разговариваю о своих родителях. Они замечательные люди. Я их люблю. Не ждите, что я открою вам какой-нибудь мрачный секрет из детства. И надеюсь, что я не из тех отпрысков-неудачников, которые винят родителей за свою неудавшуюся карьеру, или за подаренные дорогие туфли, которые жмут, или за сломанный тостер (туфли у меня, кстати, всегда удобные). Просто с довольно раннего возраста домашняя жизнь казалась мне съемочной площадкой, на которую я забрела случайно. Если вы видели Кэтрин Хепберн в роли китайской революционерки в фильме «Потомство дракона», вы поймете, о чем я говорю. Благие намерения, талантливые актеры, все очень стараются. Но неудачный кастинг.

Так или иначе, но то, что я заговорила с Мартином о вещах, о которых говорю только с самыми близкими людьми, знаменательно. Я посчитала это знаком.

— Я считаю, что это знак, — сказала я Линни.

— Это знак того, что у тебя крыша поехала, — громко произнесла подруга в прохладной тишине магазина. И постучала пальцем по своей голове. На голове Линни был ужасный, чудовищный синтетический шарф, заляпанный водяными лилиями Моне.

— Ш-ш-ш, — прошипела я, заметив, что мистер Фрингер бросил на нас строгий взгляд поверх очков. Его магазин не относился к числу элегантных, таких как на Райн-стрит, и в его витрине не красовался секретер восемнадцатого века, напоминающий балерину на пуантах. Ничего такого. Но хороший магазин, мой любимый. Хлам, но симпатичный, соседствовал с потрясающими вещицами — если не обращать внимания на оборванный подол, отсутствие ручки, жирное пятно, порванную обложку. Все эти предметы объединяло одно: в какой-то период жизни мистер Фрингер их любил.

Мистер Фрингер был суровым, но он нравился мне по двум причинам. Первое — он был абсолютно без ума от своей жены, развесил ее фотографии в позолоченных рамках над письменным столом и умудрялся упомянуть о ее красоте в любом разговоре. Она действительно была красива — тип Ингрид Бергман, широкоплечая и царственная. Самое удивительное в любви мистера Фрингера к жене заключалось в том, что она не была мертва, как можно было предположить. Я даже пару раз ее видела. Меня трогало, что мужчина способен сохранить любовь и верность жене, к которой возвращался каждый вечер после работы.

Вторая причина, почему мне нравился мистер Фрингер, заключалась в том, что он был человеком разумным, с ним можно было торговаться. Однажды я уговорила его продать мне за двести долларов большую люстру времен Депрессии, за которую он просил пятьсот. Люстра была в плохом состоянии, но ее можно было спасти, во всяком случае, я так решила, хотя абсолютно не разбиралась в антиквариате. И я оказалась права. Я не хвастаюсь, но есть вещи, относительно которых интуиция меня не подводит. Я отполировала бронзу, разыскала подходящие хрустальные подвески и уговорила квартирного хозяина повесить ее на мой высокий потолок. И теперь вечерами я любуюсь, как она сверкает, будто моя собственная галактика. Так что если мистер Фрингер хотел, чтобы в его драгоценном магазине было тихо и торжественно, я рада была подчиниться.

— Ты правильно поступила, что отказалась. Может, он маньяк-убийца, — театральным шепотом произнесла Линни.

Я взяла в руки черное, асимметричное, перевернутое вверх ногами торнадо из фетра.

— Может. Только он не маньяк. Ты же не знаешь, ты не видела его глаз. Они карие, — прошептала я.

— Чего же ты мне раньше не сказала? — фыркнула Линни. — Ты дала ему номер своего телефона? И что это такое, черт побери?

— Шляпа. Дала. Написала прекрасным почерком. — Я положила шляпу на место. Очень оригинально, но, я не Грета Гарбо. Кроме того, некоторые вещи не в состоянии совершить прыжок из прошлого в настоящее, и эта шляпа в число прыгунов явно не входила.

Молодой человек в одеянии, которое можно было только назвать блузоном — нечто разрисованное, с широкими рукавами на резинке у запястья, — вошел в магазин с таким видом, будто прогуливался. Он тащил битком набитый походный мешок, который он, наверное, называл рюкзаком. Я увидела, как загорелись глаза у мистера Фрингера. Он не отрываясь следил за рюкзаком, который находился в опасной близости от хрупких предметов. Мистер Фрингер откинул голову и расправил плечи — словно готовая к броску кобра.

Взгляд молодого человека остановился на Линни. Он явно ее узнал, лицо его потемнело, и он приблизился, вздувая рукава.

— Ваша поэзия — только для птичек, — заявил он, подняв брови. Несколько лет назад Линни отложила свое поступление в юридический колледж и работала в книжном магазине.

— Чирик-чирик, — громко прочирикала Линни, выдержав паузу нужной длины. Линни у нас специалист по паузам. Парень удивленно уставился на нее, затем выскочил из магазина. Мистер Фрингер одобрительно улыбнулся Линни. Она улыбнулась в ответ, скромно пожала плечиками, и затем с улыбкой повернулась ко мне.

— Его рубашка, — только и сказала она.

Я даже глаза закрыла, чтобы не вспоминать.

— Я от нее в восторге, — заявила подруга.

Я открыла глаза и внимательно посмотрела на Линни: шарф, полосатый рабочий комбинезон и вышитые китайские тапочки. Меня окатила волна любви. Линни в самом деле единственный человек, который носит то, что ей заблагорассудится. Если она когда-нибудь поступит в юридический колледж, преподаватели, возможно, отправят ее домой переодеться. А может, и нет. Вполне вероятно, что одним прекрасным утром она скатится с постели, потянется, под настроение сдаст вступительные экзамены в юридическую школу и получит оценки, которые заставят всех пускать слюни, как бассет.