Корнелия прижала Клэр к себе, поглаживая ее худенькие плечи.

— Ох, Клэр, — говорила она сквозь слезы. — Ох, Клэр, мне так жаль, но твой отец умер.

Прежде чем я расскажу что-то еще, я должна заявить следующее: смерть Мартина — не часть моей жизни.

Разумеется, я горевала, я была потрясена. Но его трагическая смерть не моя трагедия и даже не трагедия Клэр, хотя история довольно печальная и может тронуть любого. Я близко знала его в течение трех месяцев, но сорок четыре года он принадлежал себе. Мартин был ребенком, поворачивающим голову на свое имя, затем подростком, изучающим мир, потом он стал мужчиной. Понимаете, о чем я? Забудьте о космическом единстве. Мартин слишком рано потерял свое право на жизнь. В этом трагедия. Не думаю, что я сказала что-то новое. Мне просто нужно было выговориться.

Но я должна вернуться к себе (опять «я, я, я», как стук мотора или биение сердца), к моей истории, потому что она моя и мне ее рассказывать.

Кем я была в те дни после телефонного звонка? Трудно сказать. Многие считали меня почти вдовой. Я присутствовала на похоронах, которые мне помогли организовать секретарша Мартина Тереза Блам и его адвокат Вудс Роулингс, держа за руку Клэр, и представляла себе, что думают люди (а их собралось довольно много), глядя на меня — ростом с ребенка, прямая спина, вся в черном, разбитое сердце, но держусь. Меня почти тошнило. Кроме детей, никто так не вызывает жалость, как хрупкая маленькая женщина, и эта жалость, казалось, вытекала из всех глаз, прилипала к моей руке, когда ее пожимали, и слышалась в голосах, когда высказывали соболезнования. Если вы думаете, что это меня раздражало — так нет. Мне было просто досадно и хотелось все объяснить.

Есть люди, чья смерть заставляет вас глубоко горевать. И есть люди, чья смерть мешает восходу солнца, смерть, которая красит стены в черный цвет в каждой комнате, смерть, которая посылает грозовые тучи, и вы лишаетесь возможности слышать музыку и не узнаете собственную мебель и свое лицо в зеркале.

Я не любила Мартина Грейса. Не любила. Если стремление держаться за этот факт покажется вам бессердечным, особенно в тот момент, когда играют траурный марш Шопена, представьте, насколько было бы хуже притворяться перед всеми и особенно перед собой, что я его любила. Докатиться до такой лжи было бы неприлично и непростительно.

Но Мартин любил меня, и не думайте, что я этого не ценила. Я не хвастаюсь, просто знаю. В любви есть некая святость, не важно, востребована эта любовь или нет, и тот, кто не воспринимает эту любовь с благодарностью, просто эгоист. И в последние секунды я прошептала ему о своей благодарности, и она полетела, как птица, и я надеюсь, что она нашла Мартина.

Помню, что мне было холодно, что мои глаза и сердце были сухими. Но многое стерлось из моей памяти, еще тогда, когда превратилось в мутное пятно, освещаемое вдруг яркими четкими вспышками.

С адвокатом солидной юридической фирмы Вудсом Роулингсом мы встретились в его кабинете. Адвокат повернул ко мне свою круглую голову, вытаращил синие круглые глаза, показавшиеся мне двумя фарами, и спросил через блестящее озеро стола, почему Клэр жила у отца.

— Не совсем обычно, согласитесь. Затянувшийся визит. Миссис Хоббс куда-то уехала? Надеюсь, она здорова, — сказал он элегантным голосом.

— Она здорова, — ответила я, сохраняя спокойствие. — Ей потребовалось побыть одной, попутешествовать и подумать. Мартин, естественно, не мог отказаться, поскольку она столько лет воспитывала дочь одна. Откровенно говоря, я не знаю точно, где она сейчас, хотя она и упоминала Испанию как одну из целей своей поездки. — Я не отвела глаз. Даже не моргнула.

В дверях стояла Линни в красной ковбойской рубашке.

— Корнелия, — сказала она растерянно, — как мы будем с этим справляться? Как нам себя вести?

— Значит, Хейс сказал тебе, где купить рубашку, — заметила я, тронув одну из перламутровых застежек.

— Сказал, но… — она подмигнула, — эта рубашка его. — И она одарила меня легкой, кокетливой ухмылкой, такой для нее типичной, что я съела ее, как свежее яблоко, и она подкормила мою душу.

В утро похорон появился Тео в синей куртке и брюках цвета хаки. От него пахло дождем.

Еще мне пришлось встретиться с потрясающей рыжей девицей, которая бросилась мне на шею с рыданиями.

— Простите меня, — всхлипывала она, — мне не следовало вам этого говорить, ведь это закончилось много лет назад. Но, Боже, как же я его любила!

Я готовила вафли для Клэр и слышала мягкий, теплый голос Мартина за своей спиной. Слышала его, как бывало, всем своим телом. Его голос был настолько живым, что я обернулась, чтобы увидеть его, и уронила на пол коробку яиц.

— Твоя неподвижность, — сказал он, — твоя слушающая неподвижность.

И еще была Клэр. Клэр, окруженная мною, Тео и Макс (она вырядилась с ног до головы в пурпурное и давала руку людям, которые до настоящего момента даже не ведали о ее существовании).

Клэр среди ночи, распахнув глаза, спрашивала меня голосом, которого я не забуду никогда:

— Корнелия, я теперь сирота, Корнелия? Я сирота?

— Ты когда-нибудь читал «Маленькую принцессу»? — спросила Клэр из-под груды пальто.

Они с Тео выбирали для него в магазине новое зимнее пальто. Это было на следующий день после похорон. День выдался холодный и ясный, солнце только слепило, но не грело.

— Пронзительное солнце, — сказала Корнелия, когда они утром втроем выходили из дома, где была ее квартира.

Корнелия с заговорщицким видом наклонилась к Клэр.

— Я очень на тебя надеюсь, Клэр. Если он направится в сторону армейских или морских магазинов, я разрешаю тебе пристрелить его.

— Ведь знал, что нельзя появляться стриженым, — простонал Тео. — Дай ей палец, она всю руку отхватит.

— Клэр, не могла бы ты объяснить Тео, что красота налагает на человека определенную ответственность? Он никогда не мог принять этот факт, во всяком случае, полностью, — сказала Корнелия, качая головой. Клэр заметила синие полукружия под ее глазами. Она подумала, что это игривое препирательство с Тео только кажется непринужденным.

— С красотой приходит ответственность, Тео, — серьезно сказала Клэр.

— И ты еще можешь добавить пару слов про дырки, — предложила Корнелия.

Клэр показала на дырочки в куртке Тео.

— Это дырки от моли, — сказала она.

— Целых три слова, — проворчал Тео.

Ему предложили на выбор бутик модной мужской одежды и большой магазин, и когда Тео начал что-то бормотать про аллергию и чистящие жидкости, чего Клэр напрочь не поняла, Корнелия сочувственно сжала его руку и написала на бумажке адрес бутика.

— Бутик, — тупо повторил Тео.

Но там оказалось совсем неплохо. Более того, Клэр там понравилось. Бутик располагался в старом доме с красивой лепниной — цветы и виноградные лозы. И еще с подсвеченной цветной фреской на высоком потолке.

Продавец, низенький, гладкий и элегантный, напомнивший Клэр тюленя, поинтересовался, что именно им нужно, затем смерил Тео взглядом больших темных блестящих глаз. Когда Тео снял верхнюю одежду, чтобы точнее определиться с размером, продавец сказал:

— Не обязательно, но мне будет приятно… — И он протянул руку, сжав пальцы, чтобы Тео мог повесить на нее куртку, как на вешалку.

Он поставил Тео перед тройным зеркалом и предложил им несколько моделей на выбор. Тео мерил, выслушивал мнение Клэр и затем бросал пальто ей на колени.

Как раз в тот момент, когда она спрашивала его о «Маленькой принцессе», продавец снова возник с непроницаемой улыбкой.

— Я читал, — сказал он. — А как у нас дела с пальто?