— Да, все непросто, — сказала она. Я никогда еще не видела такого тоскливого, одинокого отчаяния.

Там, где Клэр жила с мамой, каждый дом хранил свою тайну. Они были отделены друг от друга широкими дорожками, лужайками, рядами деревьев. «Как будто живешь в корзинке», — думала Клэр. Чтобы перебраться от одного дома к другому, можно было идти коротким путем, через вечнозеленые кустарники, потому что основная дорога, которая соединяла дома, была узкой, извилистой и без тротуаров. Иногда люди ходили по этой дороге или ездили на велосипедах, но мама запрещала Клэр это делать. Клэр, ощущая опасность, и сама особого удовольствия от такой прогулки не испытывала. Безусловно, она никогда бы не пошла по этой дороге после наступления темноты.

Но когда Клэр возвращалась из дома Сандовалов в дом Браунов, она совсем не боялась. На улице горели фонари, и все дома купались в неярком свете. К тому же на каждом крыльце и вдоль подъездных дорожек тоже светились лампы. Даже среди кустов прятались маленькие лампочки. Даже не понадобился фонарик, который ей дала с собой Ингрид.

— Мы всегда так делали, когда Корнелия или кто-нибудь из детей возвращались домой в темноте, — сказала Ингрид своим необыкновенным голосом. — Брауны делали то же самое для наших детей, так что фонарики кочевали из дома в дом многие годы. Господи, а ведь кажется, что это было вчера. — Так что, получив этот фонарик, Клэр почувствовала себя частью не только настоящего, но и прошлого. Когда она водила лучом фонарика по домам, лужайкам, стволам деревьев, под которыми она проходила, или сквозь их ветки, она чувствовала себя уютно и надежно, как будто район принадлежал ей и она была одной из его детей.

Сначала она увидела машину. Машину, а затем людей на крыльце — Элли, Корнелию и кого-то еще. Она увидела их раньше, чем они ее заметили. Прежде чем Клэр поняла, что это ее мать, она это почувствовала. Потому что вдруг оказалось, что она бежит по траве, и воздух, сквозь который она бежит, поет в ее ушах все громче и громче. Не добежав футов тридцати до крыльца, она остановилась и застыла, словно не могла больше дышать.

— Мамочка, — прошептала она.

Она прижала руки в перчатках к губам, как человек, пытающийся докричаться до кого-то вдали.

— Мамочка, — снова прошептала она.

Она уже собралась повторить это слово, это главное слово, но мать вдруг обернулась и увидела ее.

— Мама! — закричала Клэр. Ей хотелось броситься к матери, но она как будто приросла к месту.

Мать Клэр охнула и бросилась через лужайку к дочери. Когда руки матери обняли ее, Клэр охватило чувство, какого она еще не знала раньше, очень сложное чувство — восторг, освобождение от страха, который давил ее, как тяжелое пальто, и еще что-то, похожее на печаль. Но когда мать прижала голову Клэр к своему телу, когда она наклонилась и Клэр ощутила ее дыхание на своей щеке, к этому сложному новому чувству прибавилось еще одно: знакомый покой. Вселенная наконец вернулась на свое исконное место. Это чувство было таким знакомым, что Клэр впервые ощутила его как чувство — ведь всю жизнь оно было частью ее существования, как, например, биение сердца или сокращение зрачков от солнечного света.

— Клэри, — прошептала мать ей в волосы. — Клэри. Моя девочка, моя девочка, моя девочка.

Через некоторое время она немного отстранилась и долго смотрела в лицо Клэр.

— Твои волосы, — наконец сказала она. Затем улыбнулась. — Как же я рада тебя видеть, моя красавица.

— Я тоже рада тебя видеть, — тихо сказала Клэр, и ее мать начала плакать. Слезы ручьем потекли по лицу.

Клэр было больно смотреть, как плачет ее мама, поэтому она перевела взгляд на Корнелию, которая все еще стояла на крыльце. Элли выглядывала из-за ее спины, и Клэр увидела, как она обхватила Корнелию рукой, и та прислонилась к ней, как бы ища защиты.

— Мам, — тихо сказала Клэр, — пожалуйста, не плачь. Я хочу, чтобы ты познакомилась с моей подругой Корнелией.

Ее мать кивнула и вытерла лицо обеими ладонями.

Пока они шли к крыльцу, подъехала другая машина — длинная, низкая, красного цвета, с неглубоким грузовым кузовом. Она остановилась, и из нее выскочила женщина. Побежав к Корнелии, она взяла ее лицо в свои ладони. Клэр узнала длинное красное пальто женщины. Линни.

Линни повернулась и шутливо погрозила пальцем матери Клэр.

— Ну и быстро же вы ездите, леди, — сказала она.

Клэр сидела в гостиной Браунов, грея руки о кружку горячего какао, которую ей тут же вручила Элли, и радовалась, что Линни здесь, радовалась ее болтливому, жизнерадостному присутствию. Хотя мать сидела с ней рядом, обняв за плечи, в комнатном вечернем свете и тепле, идущем от камина, Клэр чувствовала себя более отчужденной от матери, чем на лужайке. И хотя она знала всех присутствующих, кроме мужчины, которого звали Хейс (он сидел в углу с несколько смущенным видом и совсем не походил на ковбоя), Клэр заробела. «Я их всех стесняюсь, — подумала она, — даже Корнелию». И ее удивило, что она подумала «даже Корнелию», а не «даже мою маму». Она невольно вздрогнула.

Линни что-то рассказывала. Клэр, как фонарик, направила свое внимание на Линни, поместив ее в центр света и оставив остальных в тени.

— Я зашла, чтобы полить твои цветы, Корнелия, что я постоянно забывала делать, так что вполне вероятно, что без нас они засохнут в горшках к твоему приезду, — сказала Линни.

— Да ничего, — ответила Корнелия, — мне все равно эти растения никогда не нравились. — По тому, как Корнелия смотрела на Линни, Клэр поняла, что она очень радуется ее приезду.

— И она там стояла, уставившись на дверь, как человек, который не достучался и не знал, что делать.

— Очень точное наблюдение, — тихо вставила мать Клэр.

«Ох, где же ты была, мамочка?» — подумала Клэр. Этот вопрос висел над всеми присутствующими в этой комнате. Другие вопросы тоже, но Клэр не хотела их задавать. Она не хотела услышать ответы, пока не хотела.

— Благодарю. И я вас узнала. Я узнала Вивиану. По ее бровям. Ты же знаешь, я специалист по бровям, Корнелия, — заявила Линни.

— Знаю, Линни. Ты коллекционируешь брови.

— Ой, — сказала Клэр, — как Тео — акценты.

— Брови Тео, — провозгласила Линни с видом человека, оглашающего невероятно важную новость, — произведение искусства. Поэмы. Сонеты!

Клэр взглянула на Хейса, который, вероятно, был другом Линни, чтобы проверить, как он прореагировал на это заявление. Он тайком улыбнулся Клэр и поднял глаза к потолку, как бы говоря: «Уж эта старушка Линни». Клэр улыбнулась в ответ. Хейс был тоже довольно симпатичным, с сияющими глазами, слегка горбоносый, что добавляло ему шарма, так что, возможно, он не обижался на Линни за ее слова о Тео.

«Моя мама сидит здесь, а я размышляю о форме носа Хейса», — подумала Клэр.

— У Вивианы тоже красивые брови, хорошей формы, и они спускаются к уголкам глаз. Совсем как у… — Линни повернулась к Клэр.

— У меня, — подсказала Клэр.

— Но как же наша записка? — удивилась Корнелия, обращаясь к Вивиане. — Мы с Клэр напечатали записку и прикрепили ее клейкой лентой к двери моей квартиры. Там был номер телефона моих родителей и адрес. Господи, вы не получили записку?

— Никакой записки не было, — сказала мать Клэр. Голос у нее был усталый. — Я нашла записку в своем доме, поэтому и позвонила в вашу квартиру. Когда никто не ответил, я туда поехала. Я ездила туда дважды. Линни увидела меня во второй раз.

— И я сразу же попыталась позвонить тебе на сотовый, но ничего не получилось, Корнелия, — сказала Линни.

— Бермудский треугольник, — простонала Корнелия. — Это по поводу мобильных телефонов — мои родители живут в Бермудском треугольнике.

— Твои родители живут на Счастливой улице. Поскольку улицу с таким названием забыть невозможно, я и не забыла. И в каком городе, я тоже знала. Но номера их телефона у меня не было. Его нет в справочнике.

Мать Корнелии вошла в комнату, неся на подносе кофейные чашки и тарелки с печеньем. Клэр видела, что она напряжена. Еще когда все стояли на крыльце, Клэр заметила, что Корнелия и Линни переглянулись — карие глаза встретились с голубыми, карие о чем-то спрашивали, голубые отвечали, затем Корнелия повернулась и пригласила всех в дом.