Сверчок поет. Окрест из шелка

молчанье соткано, и льнет

к далеким звездам тополь колкий,

сверчок меж тем поет, поет…

Махина кружится вселенной

в зловещем зареве колец,

о, где-то здесь самозабвенно

ее сверчком заводит денно

и нощно астроном-творец.

За горизонт шло солнце, угасая,

и наступал уже разлуки час.

Прощанье — как всегда… Но в этот раз

я понял ясно, как люблю тебя я.

Ты это поняла, не сознавая…

Настал разлуки миг? Сиянье глаз

твоих опять соединило нас.

Не в силах мы расстаться, дорогая.

Мы оба, удивленные, молчали,

но в наших душах не было печали,

и вздохи были радостно легки.

Твои уста горели жгуче-ало…

Душа твоя в ладонях трепетала,

как умиравшей розы лепестки.

Пора настала — опадает снова,

подобно дням, листва в саду моем,

но осенью сильней, чем вешним днем^{101},

льют розы аромат в тиши садовой.

Печален ты, душа твоя готова

лишь увядание узреть во всем,

но оглянись же в сумраке сыром:

пылают розы^{102} поздние пунцово.

Без страха осень надобно встречать.

Цвет облетел — осталась ветвь живая.

Осталась ветвь — чтобы гнездо создать.

И ты гнездо грядущее не тронь.

Костер из мертвых сучьев разжигая,

припомни роз пылающих огонь.

Вновь осень надсадно

шуршит за окном

лозой виноградной,

горящей огнем

пурпурным. И охрой

каштан окроплен.

Воробышек мокрый

летит на балкон.

Листва под ногами

грустна и мертва.

Все в прошлом. Мы сами —

как эта листва.

Уже наступила

пора вспоминать.

Что было, то было,

не будет опять.

Уже все позднее

рассвет настает,

и все холоднее

блестит небосвод.

Мир ярок — как в призме.

Свет тихий в душе.

И скоро у жизни

ты спросишь: «Уже?»

— Чтоб от любви умирали, —

это не боле чем вздор.

— Вы никого не любили,

наверное, до сих пор.

— Никто от любви не умер

из тех, что влюблялись в меня.

— Ни разу они не познали

истинной страсти огня.

— В меня влюблены вы, конечно…

— Тайну любви своей

похороню я в сердце, —

так будет всего верней.

Печально вздохнула дама,

и тихо сказала она:

— Любви совершенство — в смерти.

Я так понимать должна?

Пальмы ствол — ее стан,

гибка и крепка на диво;

волосы — жаркая грива,

взметнувшийся ураган.

И — мгновенье лови

на лезвии черной ночи —

поют роковые очи

о смерти и о любви.

Акация в белом цвету

ветвь над скамьею склоняет,

она твою созерцает

цветущую красоту.

Любовью дышала весна,

и сердце — в сладостной муке.

Ты мне протянула руки —

в них расцветала луна.

Сверкающая в выси небосклона,

прекрасная в сиянии своем,

звезда ночная знает ли о том,

что смотрится она в морское лоно?

А безмятежное морское лоно

хранит покой, уверенное в том,

что отражает в зеркале своем

звезду, взирающую с небосклона.

Жемчужина, что в раковине зреет,

сверкая потаенной красотой,

осознает ли в глубине морской,

что властью над людьми она владеет?

Но счастием и властью тот владеет,

кто достает из глубины морской

сверкающую тайной красотой

жемчужину, что в раковине зреет.

Вот почему я, от любви страдая,

всегда ищу и верю, что найду,

свою жемчужину, свою звезду

в тебе — одной навеки, дорогая.