— Жена и двое детей.

— Понятно. — Тара выпрямилась и некоторое время следила, как белая полоса мчится им навстречу и исчезает за спиной, как будто машина стирает ее.

— Ты когда-нибудь слышал о Дорине Свинг? Она преподает Ники живопись, она и сама художник и, кроме того, как я поняла, занимается реставрацией.

— Нет.

— Ты когда-нибудь слышал о галерее «А есть А»?

— Нет.

— Леон, что-нибудь случилось?

— Нет.

Тара снова откинула голову на спинку сиденья. Поменяй тему, начни говорить о чем-нибудь приятном, приказала она себе. Может быть, лучше помолчать?

— Я в восторге от «Весеннего цветка»! — помимо своей воли воскликнула она. — Если ты был способен на такое в пятнадцать лет, я даже представить не могу, что ты делаешь сейчас. Жду не дождусь, так хочется увидеть твои работы. Из заметок, которые ты сделал на полях статьи Димитриоса, я поняла, что ты ваяешь обнаженные модели. Но этот «Весенний цветок» — просто дух захватывает.

— Ты очень расстроишься, если окажется, что я больше не леплю обнаженных? — перебил Леон с таким же холодом, какой стоял в его глазах. Правильно ли он поступил, что повез ее к родителям? Он предвидел, что они ей понравятся, что она придет в восторг от «Весеннего цветка». Именно поэтому он позвонил родителям и напросился на приглашение. Но он также знал, что эти точно рассчитанные движения по созданию у нее тщательно продуманного образа себя самого резко контрастировали с его настоящим образом. Он не сможет очень долго скрывать от нее правду. Придется ждать подходящего момента — больше рассчитывать не на что. Сложная получилась хореография, этот балет совращения. Потому что все стало реальным. Когда речь шла только о пари, он действовал легко и уверенно. Теперь же, когда он понял, как много она для него значит, он ощущал неловкость и сомнение.

Таре показалось, что ей дали пощечину.

— Нет, конечно, нет, — тихо сказала она. — Дело в том, что… понимаешь, как-то странно получается — ждать открытия музея, чтобы увидеть твои «взрослые» работы. — Она искоса следила за ним. — Я знаю, ты объяснил мне насчет масштаба работ и необходимости смотреть на них в особой обстановке. Но ты представить себе не можешь, как безумно я хочу их поскорее увидеть. Ты скрываешь от меня главное, Леон. Мы же не случайные знакомые.

— А как насчет того, что мы с тобой спим? Разве не это главное? — В глазах его она не увидела ни намека на юмор.

Тара не ответила, и шутка тоже не показалась ей смешной. Они пересекли мост, ведущий в Манхэттен. Черт бы его побрал! Она разозлилась. Если у него есть причина для плохого настроения, она имеет право ее знать, если же никакой причины нет, то он не должен так себя вести. Стараясь успокоиться, Тара сосредоточилась на дуге огней над мостом.

— У Ники, моего брата, проблемы с некоторыми вопросами по искусству, — сделала она еще одну попытку наладить отношения: слишком уж дорог был для нее этот день, чтобы его терять. — Ему сейчас девятнадцать, и он здорово запутался. Но он невероятно талантлив, поэтому мне не хотелось бы, чтобы путаница в его мозгах повлияла на его работу. Не мог бы ты с ним поговорить или познакомить со своим агентом, чтобы тот мог оценить его картины? Мне кажется, ему нужен свежий взгляд.

— Разумеется, я с ним поговорю. Он будет на вечеринке в честь Дня благодарения?

— Да. — Тара вздохнула с облегчением. Похоже, он стал помягче. Или ей показалось?

— Кстати, — ровным голосом заметил Леон, — совсем необязательно было приглашать на этот праздник моих родителей.

— Да? — Она снова расстроилась. — Извини. Мне показалось, что им хочется пойти?

— Возможно. — Он съехал с Вест-Сайд-драйв, три раза проехал на красный свет и въехал в гараж. — Действие второе. Остороженее, — сказал он сухо.

— Но ведь это же магазин подержанных вещей! — воскликнула Тара, входя в затрапезный подъезд.

— Именно. — Леон провел ее через магазин, открыл неприметную дверь в торце и пропустил вперед.

Если бы он не шел за ней, она бы обязательно попятилась. Кроме нескольких лучей света, разрывающих темноту, в помещении было абсолютно темно. Громкие, странные звуки доносились одновременно из неоткуда и отовсюду. Когда ее глаза привыкли к темноте, она разглядела пианино и женщину, исполняющую громкий, модный джаз, слышались обрывки разговоров, прерываемые смехом, звон льда в стаканах и вопли тромбона, которые, казалось, звучали произвольно, невпопад. Затем перед ней возникло дружелюбно улыбающееся черное лицо.

— Когда у тебя день рождения, душка? — Это был музыкант, играющий на тромбоне. Пока он ждал ответа, все его тело двигалось в такт звукам пианино.

— Двадцать седьмого ноября, — сказала она, не зная, как еще реагировать.

— Файерберд! — крикнул он, обращаясь к собравшимся. — У нас есть настоящая файерберд! — Схватив ее под руку, он протанцевал с ней по комнате, одновременно выдувая резкие звуки из своего тромбона, пока Леон, рассмеявшись, не освободил ее и не повел к другой двери в конце комнаты. Она послушно шла за ним.

Дверь за ними закрылась беззвучно.

Зал был освещен свечами, столики сервированы хрусталем, на каждом стояли желтые розы. Одна стена, целиком застекленная, выходила в огороженный сад с экзотическими цветами всевозможных расцветок. Бронзовый водопад спускался в пруд, в котором плавали золотые рыбки. Звуки струнного квартета погружали зал в атмосферу девятнадцатого века. Тара почувствовала, как кто-то помогает ей снять пальто, и увидела официанта в смокинге. Она бросила взгляд в сад и повернулась к Леону.

Он сел напротив нее и заказал водку «Серый гусь», шампанское, черную икру и попросил официанта передать шефу, что он здесь, с ним особая гостья и он оставляет ужин на его усмотрение.

— Теперь, — сказал он, ощутив, что начинает расслабляться, когда официант наклонил голову в знак того, что все будет сделано, — расскажи мне об этом ужине в честь Дня благодарения, где мне придется пережить знакомство с твоим грозным отцом.

Тара заметила, что в зале было не больше дюжины столиков, причем лишь за тремя из них сидели посетители. Впрочем, вечер еще только начинался. Она решила не задавать никаких вопросов. Рано или поздно выяснится, что привело Леона в такое мрачное состояние. Если он затеял какую-то игру, она в ней участвовать не собирается. Просто подождет.

— Музыка в День благодарения будет совсем не такой, как здесь, — заметила она, мысленно отмечая разницу в классе ресторана. — У нас музыкальный автомат забит пластинками с греческой музыкой. Мои родные будут под эту музыку танцевать, будут пить много вина и с аппетитом есть то, что отец с удовольствием для них приготовит. И все они будут спрашивать про свою «старую» родину и о политике там. Но никогда не будут ничего спрашивать про политику здесь. Антиамериканские настроения Греции им безразличны. В их глазах, глазах иммигрантов, Америка не может поступать неправильно. Они станут спрашивать твоих родителей насчет ваших корней, но им абсолютно не интересно твое искусство. Еще они попытаются вызнать, сколько у тебя денег. Они засыплют меня подарками, потому что мы будем отмечать не только День благодарения, но и мой день рождения. Все станут говорить, что мне давно пора выйти замуж, что мне уже слишком много лет, и при этом будут смотреть на тебя. Они могут затеять маленькую ссору по какому-нибудь семейному поводу двадцатилетней давности. Кэлли сыграет на пианино. Я уже слишком стара, и меня не станут заставлять танцевать, а отец предложит тост. Типичное празднование Дня благодарения греками-американцами.

Леон снова ушел в себя и уставился на цветы в саду с такой сосредоточенностью, что ей подумалось — уж не пересчитывает ли он лепестки. Тара почувствовала, что снова начинает злиться. Интересно, он слышал хоть слово из того, что она сказала? Они оба ели, не чувствуя вкуса, и говорили, не вникая в смысл.

— Почему ты отмечаешь свои именины? Ты же говорила, что твой отец не религиозен, а ведь «именины» — это день того святого, в честь которого ты была названа, верно?