Но понимал он их или не понимал, одно он знал точно: они ему не нравились. После того первого визита Готарды начали приводить с собой по десятку друзей. И через самое короткое время эта требовательная, наглая толпа отвадила от заведения Костаса его постоянных клиентов. Теперь он готовил в основном для этих людей, которые делали вид, что относятся к нему дружелюбно, хотя на самом деле демонстрировали его своим друзьям как своего рода диковинку. В их присутствии он всегда ощущал себя большим неуклюжим медведем. Нет, ему такой поворот событий был совсем не по душе. Но он решил подождать еще несколько недель, прежде чем что-то предпринять. Когда приедет Тара, он спросит ее об этом лично.

При воспоминании о старшей дочери морщины у него на лбу разгладились, глаза заблестели. Уже десять лет семья не собиралась полностью, потому что Тара переехала в Грецию. Костас никогда в этом не признавался, но втайне был разочарован, что его первенец вернулась жить и работать в старую страну. А сколько он пережил и как рисковал, чтобы вывезти оттуда семью!.. Но по крайней мере теперь она приедет на несколько недель. И кто знает, насколько она задержится, когда вновь ощутит вкус Нью-Йорка? Каким чудесным будет в этом году День благодарения! Он закроет ресторан для посторонних и зажарит целого ягненка, как делал когда-то в молодости в Греции. И они отпразднуют американский праздник вместе с именинами Тары, как они всегда делали, когда жили вместе.

Ну почему, злилась Кэлли, заставляя поднос грязной посудой, почему родители всегда мешают ей развлечься? Почему они не могут стать настоящими американцами? Вся ее семья до сих пор жила над рестораном, хотя уже много лет они могли позволить себе перебраться в район получше. Любой американец так бы и поступил. Кроме того, американские родители разрешают своим детям делать все, что им заблагорассудится. Ее же родители, прожив столько лет в Нью-Йорке, все еще придерживаются старых взглядов. Делай это, не делай того, будь такой, будь этакой, не прикасайся к наркотикам, не пей, получай хорошие отметки, гуляй с хорошими мальчиками… Господи, почему они не оставят ее в покое? Все ее воспитание состояло из запретов, и во всем виноват отец.

Вся ее жизнь благодаря отцу состояла из сплошных хитростей. Каждый день в школе она тайком красилась и мазала ногти зеленым или пурпурным лаком, и все это смывала после окончания занятий. Она даже приклеивала к ушам маленькие серьги — пусть в классе думают, что она тоже проколола уши, как все другие девочки и даже некоторые мальчики. Папа наверняка углядит маленькие дырочки в мочках ушей, если она посмеет на такое решиться. А ведь ей хотелось бы проколоть только уши — она и мечтать не смела, чтобы проколоть нос, брови или пупок, как сделали многие девочки из ее класса. Как же она его ненавидела! А мать у нее — настоящая деревенщина. Толстая, носит платья, сшитые как будто из старых кухонных занавесок, и во рту у нее, когда она улыбается, сверкает стальной зуб. А улыбается она постоянно.

Чего хотелось Кэлли — быть такой же, как девочки в классе. И чтобы ее оставили в покое и дали возможность развлекаться. Она бросила взгляд на мистера Готарда и хихикнула, когда он ей улыбнулся. Такой почтенный джентльмен! Длинные волосы с проседью как у кинозвезды или дирижера оркестра. Ногти покрашены бесцветным лаком. От него даже пахло каким-то экзотическим, терпким одеколоном. Среди ее знакомых не было никого, на него похожего.

Костас заметил обмен взглядами и гневно уставился на Готарда, но Блэр весело крикнула ему:

— Не волнуйтесь, Костас, я не позволю ему беспокоить вашу маленькую mignon[3].

Она повернулась к ультратощей женщине со взбитыми светлыми волосами, сидящей справа от нее:

— Теперь к делу, Фло. Какие картины Эйдрии и какие работы Леона мы должны отдать? Мы отдаем обе картины Эйдрии «Молоток и гвоздь», но какие еще из крупных работ нам стоит…

Флоренс Холлдон с удовольствием потягивала греческий кофе.

— Отдай «Огни города» Эйдрии и «Вечность» Леона, — без запинки посоветовала она. Какая ей разница, какие картины из коллекции Готардов будут висеть в новом крыле музея? Главное, что в их коллекции образуются пробелы, которые она сможет заполнить тем, чем ей захочется. Это означало крупную сумму в ее кармане, а карманы у нее были весьма глубокими.

Фло втайне гордилась собой, тем, что она была честной владелицей галереи (во всяком случае, честной с собой), трезво оценивающей предметы искусства, которые продавала. Разумеется, некоторые дилеры были просто шарлатанами, но некоторые верили — или убеждали себя, что верят, — разглагольствованиям большинства современных художников и критиков. Фло на это не покупалась. Наверное, потому, что она не всегда жила в мире «искусства». Она любила деньги. И любила шик. Когда-то.

После смерти мужа она решила начать работать и открыла стильный дорогой бутик на Мэдисон-авеню. Но очень быстро поняла: большинство клиентов, те, у кого есть деньги, чтобы покупать дорогие вещи, на самом деле не интересуются ни качеством, ни стилем. Им нужно только «быть не хуже других». Поэтому она начала продавать по триста долларов топики с лейблом известного модельера на видном месте и платья, в ткань которых были вплетены инициалы дизайнера. Это было восемнадцать лет назад, еще до того, как такие вещи стали популярными среди среднего класса и пользовались успехом только у элиты. Но в первые же шесть месяцев, после того как в ее магазин случайно забрела одна дамочка, ее доходы возросли в четыре раза.

— У вас все так изменилось, — восторженно пропела покупательница. — Просто замечательно. Вы теперь работаете на более молодых. — Той дамочке было сорок восемь лет, столько же, сколько и Фло в то время, но она не обиделась, потому что эта особа привела к ней своих богатеньких друзей.

Одна из ее подруг, и в самом деле много моложе, лет тридцати в то время, начала заходить постоянно и взяла себе за правило покупать по одному экземпляру всего, что есть у Фло, только разной расцветки. Этой подругой была Блэр Готард. Именно таким образом Фло и попала в мир «искусства».

— Блэр, — Фло не любила перебивать, но все же вмешалась в разговор. — Послушай, солнышко, почему бы тебе не отдать и «Апельсин»? Все здорово повеселятся, пытаясь угадать имя художника.

Глаза Блэр заблестели.

— Блестящая мысль! Я так и сделаю. Просто, чтобы повеселиться.

Фло снова отпила глоток кофе. Бедняжка Блэр. Она так старается. «Апельсин» — дверь, выкрашенная в оранжевый цвет. Двенадцать лет назад она меняла декор своего бутика — делала его более современным для своей «молодой» клиентуры. Блэр как раз пришла, чтобы купить вещи всех цветов, и остановилась перед дверью в примерочную, которая была прислонена к зеркалу в коридоре. Дверь представляла собой кусок дерева: ни ручки, ни петель — ничего. Но она была недавно выкрашена. В оранжевый цвет. Маляр схалтурил, и вся поверхность была покрыта потеками и каплями краски. Фло отказалась навешивать дверь, прежде чем ее перекрасят.

— Надо же, какой фантастический оттенок оранжевого, — умилилась Блэр. — Мне бы не помешал купальник такого цвета.

Фло рассмеялась.

— Разве это не пример настоящего искусства? Прости, но я не выдам тебе имени художника.

Вот так все и вышло. Совершенно непредсказуемо. Настоящее безумие. И все-таки чистая правда. Блэр неуверенно ответила:

— В самом деле? Разве ты торгуешь и предметами искусства? Или ты купила это для своей собственной коллекции? Но как можно создавать коллекцию, если ты не называешь имени художника? Это что-то новое?

Фло перестала смеяться.

— Ну да. Это действительно нечто новое… — быстро нашлась она с ответом. — Но этот художник устал от обилия монограмм и подписей на одежде, машинах, на всем, что стало таким популярным в последние годы. Он хочет, чтобы ценили его за работу, а не за его имя. Но, поверь мне, когда-нибудь он станет очень широко известным безымянным художником.