Дейл сказала с горячностью:

— Это была ее комната, она создала ее, она выбрала все для нее, она была женой отца, она была его первым выбором, была нашей матерью…

— Я все знаю, знаю.

Девушка плюхнулась на ближайший стул и спрятала лицо руками. Элизабет обошла стол и встала возле нее. Она смотрела вниз на блестящие темные волосы, мягко убранные сзади на затылке густым узлом.

— Дейл…

Та ничего не ответила.

— Послушайте, — проговорила Элизабет, пытаясь говорить мягко. — Ведь вы уже выросли, вы взрослая женщина, и должны хоть немного обратиться к своему воображению и здравому смыслу. Я не могу бороться с духом вашей матери, Дейл, действительно не могу. Я не стану соперничать с тем, что идеализировали, и вы не в праве требовать этого от меня. В любом случае… — она замолчала.

Дейл убрала руки от лица.

— Что?

— Разве вы недостаточно взрослая, чтобы продолжать верить, что ваша мать была святой?

Дейл прямо посмотрела на нее.

— Вы никогда не знали ее. Вы не понимаете, о чем говорите.

— И вы не знали ее хорошо, — возразила Элизабет. — Вы были совсем ребенком.

Дейл вскочила и заорала:

— Сотни людей были на ее похоронах! Сотни и сотни! Они приехали со всей Англии, со всего света!

— Я в этом и не сомневалась. — Элизабет на миг закрыла глаза.

— Вот так-то!

— Я не сомневалась, что ваша мать была прекрасным человеком, любимым многими. Но не в том дело. Она трагически погибла, а значит, какими бы ни были нежными воспоминания, нельзя теперь пытаться влиять на нас, на тех, кто еще жив, на наш выбор, на то, как нам жить. Когда она оставалась здесь, этот дом был ее, она устроила его на свой вкус. Теперь он станет домом для вашего отца и для меня. Мы хотим жить здесь по-другому.

Дейл наклонила голову и вытерла рукой глаза. Она плакала.

Элизабет сказала с некоторым отчаянием:

— Дейл, дорогая, сделайте усилие и станьте немного взрослее. Я не самозванка, вы должны смириться с этим.

Девушка огляделась по сторонам и оторвала несколько кусков от рулона бумажных полотенец, висевшего на стене. Она с яростью высморкалась.

— Вы хотите нас вышвырнуть!

— Не хочу, — ответила Элизабет. — Вот это — меньше всего. Просто мне надо, чтобы вы уважали мою личную жизнь и независимость, как я уважаю вашу.

Дейл снова высморкалась.

— Вы не уважаете мое прошлое!

— Уважаю, — сказала Лиз. Она схватилась за спинку стула и прислонилась к нему. — Но мне трудно, когда вы пытаетесь доказать и настаивать, что прошлое имеет гораздо большее значение и гораздо важнее, чем настоящее или будущее.

— Вы поймете сами, — горько проговорила Дейл. Она наклонила голову, распутала завязки алого передника, сняла его и кинула на стол среди коробок и банок.

— Как полагается сие понимать?

Дейл надела жакет.

— Вы не можете прикоснуться к тому, что мы имели, что мы получили, потому что у нас было…

— Я знаю, что…

— Вы не знаете! — закричала девушка. — Вы не знаете и никогда не узнаете. Думаете, что можно прийти сюда с вашим крошечным сознанием государственного служащего и тихонечко вытеснить нас прочь, так, чтобы не было ничего неприятного, никаких эмоций и страстей. Вам не удастся! То, что у нас было, останется навсегда, и вы не можете прикоснуться к этому. Вы никогда не поймете нас, потому не можете чувствовать так, как мы, вы не можете знать, что знаем мы, вы никогда не будете принадлежать к нам. Можно сколько угодно стараться изменить жизнь отца внешне, никто не станет мешать, но вы никогда не измените его внутренне. Вам такого не дано. Он был там, куда вы никогда не попадете.

Элизабет убрала руки со спинки стула и заткнула ими уши.

— Прекратите…

— Я ухожу, — сказала Дейл. Она тяжело дышала, роясь в сумочке в поиске ключей от машины. — Я ухожу, но вернусь. Я вернусь, когда захочу, потому что это мой дом, я — его часть, я родом из этого дома и всегда буду являться его частью.

Элизабет ничего не ответила. Она обхватила руками голову, закрыв уши и глаза, хотя и слышала, как щелкнула застежка на сумке Дейл.

— Будет мило, — сказала дочь Тома, — если вы не скажете отцу о сегодняшнем. Хотя нет, я надеюсь, что скажете. А если не вы, то я должна буду сделать это, — она замолчала, а потом спросила с нажимом в голосе:

— Не так ли?

Затем Дейл вышла из кухни и из дома, громко хлопнув обеими дверями.

— Что все это значит? — спросил Том.

Он застыл в дверном проеме своей спальни и заглянул в полутьму. Элизабет лежала на кровати. Казалось, она провела в такой позе несколько часов. Окна спальни оказались зашторенными.

— Ты больна?

— Нет.

Он подошел ближе.

— Что случилось, дорогая?

Элизабет ответила, не сдвинувшись с места:

— Ты же видел…

— Конечно, видел этот разгром на кухне. Все вверх дном. И покупки на полу в холле. Понятное дело, Бейзил уже отыскал масло. Я подумал, может, тебе нездоровится, ты приболела…

— Так оно и есть.

Том опустился на кровать возле нее и положил руку ей на лоб.

— Голова?

— Нет.

— А что?..

Элизабет лежала в одежде на своей стороне кровати, закутавшись в плед. Она проговорила, глядя прямо перед собой, а не на Тома:

— Приходила Дейл.

— Правда?

— Она была здесь, когда я вернулась с покупками. Наводила порядок в кухонных шкафах.

Том убрал руки от лица Лиз.

— Ох, дорогая…

— Мы поссорились, — сказала Элизабет, повернувшись на спину и глядя на Тома. — Я сказала, что она не должна позволять себе просто заходить в этот дом, когда ей захочется. Вот и началась ссора.

Том избегал смотреть в глаза любимой.

— И чем все закончилось?

— Фразой Дейл, что она будет приходить сюда, когда ей заблагорассудится. Раз это всегда был ее дом, таковым он и останется.

Том медленно встал с кровати и подошел к окну, раздвинул занавески, чтобы впустить сумрачный дневной свет.

— Речь шла о Паулине?

— О, да, — ответила Элизабет, поднимая глаза к потолку. — Она всегда так поступает…

— Что ты сказала?

— О Паулине? То, что я не могу соперничать с духом. То, что Дейл слишком взрослая, чтобы верить, будто ее мать была святой.

— Она таковой и не была, — проговорил Том, повернувшись спиной к Элизабет. Та повернула голову, чтобы взглянуть на его силуэт у окна.

— Ты меня очень успокоил, раз так говоришь…

— В некотором смысле она очень походила на Дейл. Правда, умела лучше контролировать себя. — Он повернулся к Элизабет. — Родная, мне так жаль.

— Да…

— Ты лежишь здесь, наверху, с тех пор, как она ушла?

— Да.

— Моя бедная, бедная Лиз…

Элизабет слегка приподнялась на постели, прислонившись спиной к передней спинке кровати.

— Том…

— Да?

— Что ты собираешься делать?

Он подошел к кровати и сел возле Элизабет.

— А что, по-твоему, я должен сделать?

Она закрыла глаза.

— Это неправильная постановка вопроса.

— Я не успеваю за твоей мыслью…

— Разве вопрос в том, хочу ли я, чтобы ты сделал что-то? — сказала Лиз. — Проблема в том, хочешь ли ты что-то сделать сам — даже не ради меня, а ради нашей общей жизни, ради свадьбы, которую мы затеяли?

— Ты говоришь об этом с не очень-то большим энтузиазмом…

— Я и тени энтузиазма не испытываю, — сказала Элизабет. — Это страх.

— Страх?

Она взяла краешек пледа, которым была накрыта, и стала вертеть между пальцами.

— Страх перед чем? — спросил Том.

— Я боюсь Дейл.

Он наклонился вперед и спрятал лицо в ладонях.

— О, Боже!

— Как ты себе представляешь наш брак, когда мы оба напряженно слушаем, не повернется ли ее ключ в замке? — спросила Элизабет, разражаясь внезапными слезами.

— Ничего подобного не будет…

— Будет! — воскликнула она, приподнимаясь на кровати и скидывая плед. — Если она будет находиться в состоянии ревности или одиночества, то станет приходить все время, в любой час, требовать от тебя внимания, настаивать на своем праве являться сюда. И доведет до моего сведения, как сегодня, что я никогда не буду принадлежать этому дому, как бы ни пыталась, как бы ни любила тебя. Видишь ли, я никогда не дам тебе того, что ты получил, я просто не обладаю возможностью сделать тебя счастливым!