С самого начала девяностых мы находились под пристальным наблюдением правительства. И следовательно, Берси. Расцвет офшорных финансовых потоков, обмен финансовыми счетами между крупными мультинациональными компаниями и их бесчисленными филиалами, растущий масштаб перемещения капиталов, — все это породило тайную партизанскую войну. Налоговые службы проводили секретные расследования в крупных финансовых учреждениях всего мира. А у нас — особенно. Поэтому время от времени Банк становился объектом телефонной прослушки — более или менее разрешенной, то есть в реальности абсолютно незаконной. Однако, по логике, всем было невыгодно возмущаться подобной практикой: и правительству, и министерству финансов, и прокуратуре. Что же до нас, главных жертв этих аморальных действий, то нам, естественно, не было никакого резона волновать клиентов. К тому же обнародование информации об используемых скандальных методах привело бы заодно и к ухудшению наших отношений с бесформенной бюрократической массой, известной под именем французского государства, где все воевали со всеми. А это вовсе не входило в наши намерения!

Я собрал вещи. Вроде все в порядке. Даже при личном досмотре таможенники ничего не найдут. Если вдуматься, банкиры определенного уровня ведут жизнь, очень похожую на жизнь сотрудников спецслужб: предосторожности, навязчивые страхи, сбор информации, тайная передача разного рода сведений и страсть к секретам, — совпадает все.

Окончательное расписание было у меня перед глазами. Вылет в понедельник утром первым рейсом, тем, что в 7.15, из Руасси.

Я погасил свет. План приведен в действие.

Маленький праздник в Елисейском дворце раскрыл мне глаза: информированные люди готовятся к худшему. И в ожидании рассыпаются в успокаивающих заявлениях, которые если и обязывают к чему-нибудь, то только тех, кто в них верит.

В конторе тоже ощущалось приближение катастрофы. Сразу после "совещания по камуфляжу" меня начала терзать мысль: а что, если руководящая нами некомпетентная личность, страдающая манией величия, намерена меня ликвидировать? Подобную агрессивность нельзя было объяснить ничем, кроме его личной прихоти. А заодно желанием добровольно предъявить рынку козла отпущения, когда масштаб неприятностей станет очевиден всем. И чем больше я размышлял, тем более правдоподобной мне представлялась эта, абсурдная на первый взгляд гипотеза.

К констатации данного факта добавлялось желание избавиться от тягомотины семейной жизни, очарование которой рассеялось давным-давно. Почему бы не начать все заново? В новой жизни наверняка найдется место Мэнди, гейше, прекрасно владеющей искусством увлекательной беседы, и к тому же престижному и крайне необходимому сексуальному объекту. И многим — о, сколь многим — другим!

Но, чтобы позволить себе это блаженство, требовались наличные. Причем в большом количестве. Моя зарплата питала наш с Изабель совместный счет, однако за эти годы я сумел создать себе скромную заначку, о которой жене ничего не было известно. Эта "черная касса" появилась благодаря бонусам, получаемым из года в год, и была спрятана в Natixis, банке, который в те времена внушал мне доверие благодаря наличию двух крупных акционеров — Caisse d'Epargne и Banque Populaire. Этот маленький запас на черный день обеспечивал мне в перспективе, пусть и отдаленной, вполне пристойный уход от дел.

Увы, увы, за прошедшие годы содержимое заветного сундучка растаяло по причине прожорливости налоговиков. Из пяти миллионов собранных евро всего лишь три несчастных миллиончика пережили мои веселые шалости и многочисленные изъятия, которых с каяедым годом делалось все больше: взносы на социальное страхование (ведь это были не опционы, защищенные от данного вида рэкета), CSG[49], налог на прибыль, разовые отчисления для накачки той или иной обанкротившейся системы… Надоело составлять список.

Этих трех миллионов решительно не хватало Для реализации моих проектов. Я ежедневно наблюдал своих коллег из других банков, абсолютно безнаказанно обжирающихся премиями, бонусами, привилегиями в натуральном выражении и опционами. А у нас мой щедрый президент выстроил очень сложную систему, в которой большая часть добычи доставалась ему и никому другому. Скрепя сердце он позволял мне попользоваться крохами с его стола. Я слишком долго добровольно терпел это. И вот терпение лопнуло. Все последнее время мы морочили голову нашим клиентам, ссылаясь на банковские начисления и высокие затраты. В этом смысле наши отчеты — подлинные шедевры: столь же невнятные, сколь сложные для восприятия, они не дают возможности в чем-либо разобраться. Что же до акционеров, они из месяца в месяц наблюдали за тем, как тают их накопления. Наши котировки уже потеряли 38 % с начала года, и этот тренд явно развивался.

Может, по призванию я — единственный рыцарь на белом коне среди темных сил международного банковского мира? Рыцарь, который сознательно обирает клиентов, но при этом и не думает, как бы самому немного нажиться? Конечно же нет! Впрочем, подобных рыцарей всегда быстро обезглавливают, не давая подняться до чуть более ответственной должности.

Я был погружен в мрачные мысли, когда ко мне склонилась женская фигурка: "Чай или кофе?" Маленькая испанка-стюардесса мило улыбалась. Взглянув на нее, я сказал себе, что Андорра не лишена очарования. А может, и какого-нибудь непредвиденного бонуса…

На что бы мне могло хватить трех миллионов? Если я решу изменить жизнь, то буду вынужден уйти с пустыми руками. Кавалер, парижская квартира, мебель, все эти вещи — дорожил ли я ими, не знаю — придется отдать Изабель. И моей дочке Хлое. И что мне останется? Что я смогу себе позволить? Ничего особенного, по правде говоря. Если я действительно хочу все это бросить, нужно срочно обеспечить себе тылы. Пора применить на практике мой новый девиз: служить (всегда, когда можно) и заодно обслуживать себя (всегда). Как? Проще всего было поискать источник в Банке. Однажды я собирался осторожно пощипать так называемые "счета переходящих остатков", где время от времени трейдеры ненадолго оставляли прибыли, не те, позабыв на время о своей профессиональной принадлежности. Сначала я нашел пять здешних учреждений. Все они характеризовали себя в качестве совершенно независимых структур и ярых приверженцев банковской тайны, с акционерами — резидентами княжества. Упоминание банковской тайны показалось мне очень важным в нашу эпоху поощряемого доносительства и полуофициального сотрудничества между государствами.

Недавнее дело LGT изрядно подействовало на меня. Этот весьма закрытый банк был известен только посвященным и владельцам крупных состояний. Ничего удивительного: Банк Лихтенштейна находится в личной собственности правящей семьи. Человека, управляющего местным бизнесом, шестнадцатого монарха династии, зовут Ханс-Адам II. В феврале, то есть полугодом раньше, все с ужасом узнали, что некий нелояльный сотрудник продал налоговым органам Германии список клиентов. Так он одним махом сдал восемьсот несчастных вкладчиков со всего мира, доверивших этому банку свои сбережения. Имена были названы в Германии, но не у нас, что любопытно. Раз в жизни в Берси проявили стыдливость. Удивительно! Потому что вот уже почти двадцать лет налоговые власти пытались подкупить сотрудников какого-нибудь банка в Швейцарии или в Люксембурге, чаще всего безуспешно. На моей памяти им это удалось лишь дважды, причем тогда пришлось удовольствоваться всего несколькими десятками имен, включая усопших клиентов. На этот раз немцы поставили Лихтенштейн в затруднительное положение: мы в Банке явственно ощутили, что мир меняется. Эта маленькая спокойная страна, зажатая между Швейцарией и Австрией, до сих пор считалась недоступной: она возглавляла второй список подлинных налоговых оазисов, составленный ОЭСР. Тех самых оазисов, чью неминуемую смерть долгие годы предрекали министерства финансов всех стран. Эти прибежища крупных состояний, страдающих манией преследования, продолжали успешно сопротивляться усиливающимся атакам различных правительств планеты. На сколько времени их еще хватит?