— Да-да. Просто нам и словечком перекинуться некогда, столько дел, да еще Джина…

— Я же сказал, что поговорю с ней…

— Хорошо. — Хилари поправила очки в красной оправе, которые странным образом делали ее похожей на благородную и свирепую птицу. — Скажи мне только одно.

— Что…

— Где, по-твоему, заканчиваются обязательства лучшего друга?

Лоренс внимательно на нее посмотрел.

— Не знаю. Никогда не задумывался.

Джина проснулась от шума на кухне. Мальчики хлопали дверцей холодильника и смеялись, пахло тостами. Последнее время Джина не любила ни спать, ни бодрствовать: сны либо ее обманывали, либо засасывали в болото кошмаров, из которого она выбиралась с трудом, чувствуя себя больной и подавленной. В «Би-Хаусе», полном людей и повседневных забот, просыпаться было легче. Джина мечтала о повседневности. С беспомощной завистью смотрела она на постояльцев отеля, выехавших на скромный отдых в специально купленной удобной одежде, с картами и плащами в руках, — так обычно завидуют королевским особам да кинозвездам.

Джина перевернулась на спину и посмотрела на скошенный потолок. Ей было невыразимо грустно, печаль пропитала ее насквозь. Однако она знала, что скоро печаль сменит чувство вины или, наоборот, неистовый гнев и жажда мести. Джина попыталась описать это Хилари: ее будто привязали к колесу противоречивых чувств, которое вертится и внезапно швыряет на землю, в оцепенение, где она лежит разбитая и опустошенная. Хилари ответила:

— По-моему, это нормально.

— Нормально?! Нормально чувствовать себя опустошенной?

— В твоем положении — да. Наверное, это такой защитный механизм от боли. Поэтому многие люди держатся молодцом на похоронах, а после разваливаются на части.

«Но я-то уже разваливаюсь, — подумала Джина. — Даже Софи не могу поддержать». Она подняла в воздух подушку, которую прижимала к себе, и рассмотрела. Подушка была из индийского хлопка, с узором из строгих тюльпанов — красных, розовых, зеленых и кремовых. Интересно, кто ее сшил, как она здесь очутилась, почему Хилари — или не Хилари? — выбрала именно такую, а не с розами или гвоздиками? Слезы покатились по щекам Джины. «Как он мог? — прошептала она в подушку. — Как он мог? Как посмел обвинить во всем меня?»

Она вскочила и запустила подушкой в телевизор. Ее внезапно охватила ярость. За что же Фергус так ее унизил?! Одному Богу известно, сколько ночей она провела, прокручивая в голове годы их брака и пытаясь найти в случившемся свою вину.

Но разве станет лучше, если она эту вину найдет? Если окажется, что не она — жертва Фергуса, а он — ее? Получается, она упустила прекрасного человека, который все время был рядом, а она не замечала. Это невыносимо. А что же тогда выносимо? Ненависть к Фергусу? Какую мысль она могла бы вытерпеть этим августовским утром, чтобы не заорать во всю глотку?

— Привет.

Джина подняла глаза. В дверях стоял Адам. На нем были рубашка в клетку и серый жилет с надписью: «Цинциннати — город без компромиссов».

— Хотите кофе? — спросил он.

— Нет, большое спасибо, — с трудом выговорила Джина.

— Пойдемте, там Джордж приехал.

Она встала — не очень-то уверенно, как показалось Адаму. Впрочем, она даже нравилась ему такой. Джина всю жизнь была уверенной в себе и хорошо одетой красоткой, а сейчас выглядела так, словно перебрала на вечеринке — со всеми бывает. Из учительницы музыки она превратилась в растерянную и усталую женщину, с которой проще найти общий язык.

Адам шагнул к Джине и выставил руку.

— Мадам, извольте опереться.

— Ох, какой ужас, я превратилась в развалину…

— Ш-ш. Все нормально. Я вам в кофе бренди налью, хотите?

— Нет, мне уже хватит. Но все равно спасибо. А я и забыла про Джорджа. Где Софи?

— У бабушки.

Он повел ее на кухню. Джордж сидел за заваленным столом, разглядывая свою чашку, а Гас намазывал масло на тост.

Джордж поднялся:

— Привет!

Она улыбнулась:

— Рада тебя видеть.

Адам усадил Джину на стул.

— Я только что встретил Софи, — сказал Джордж. Мне очень жаль…

У него было лицо Лоренса — такое же широкое, улыбчивое, красивое. И у Адама тоже. Один только Гас больше походил на мать. Он был еще красивее, с чудесными глазами. Внезапно, на короткий миг, Джина ощутила умиротворение и радость оттого, что сидит в этой захламленной и уютной кухне с тремя мальчишками, которых знает с самого рождения и которые нисколько не изменились из-за ухода Фергуса. Они ей сочувствуют и совсем не сердятся. В отличие от Софи.

Джина улыбнулась Адаму:

— Я с удовольствием выпью кофе. Если предложение еще в силе.

«Не будь слез, душа не увидела бы и радуги. Неизвестный автор», — прочитала Джина надпись на стене.

Рядом с ней была другая, на голубом фоне, расписанная цветами миндаля: «Птица поет песню не потому, что знает ответ, а потому, что знает песню. Китайская пословица».

Кабинет психолога располагался в задней части высокого георгианского дома за уиттингборнской больницей. Твидовые шторы в голубую полоску висели на окнах, выходящих на самый большой супермаркет города, отдаленно похожий на средневековый замок (видимо, у архитектора имелись только диснейлендовские представления о средневековых замках).

Окна были очень чистые, как и сам вестибюль, который больше напоминал приемную у врача, если бы не цитаты на стенах и не огромная фотография морского заката.

На журнальном столике, облицованном пластиком под дерево, стоял горшок с отцветшей хризантемой, которую Фергус презрительно назвал бы «практичной», и веером лежали журналы с заголовками: «Как пережить горе», «Потери и перемены. Помоги себе сам».

— Тебе это сейчас необходимо, — сказал Лоренс очень мягко, но с легким нетерпением и настойчивостью занятого человека. — Мы больше не можем тебе помогать. Да мы и не помогаем вовсе. С нами ты не Избавишься от своего горя. Тебе нужна помощь специалиста, который покажет тебе, как жить дальше.

— Мне не нужна помощь, — громко возразила Джина, отставив бокал вина, — мне нужна любовь.

Лоренс перевел взгляд с потолка на дверцу холодильника, где Хилари оставила записку, пришпиленную магнитным бегемотом: «Несоленое масло ТОЛЬКО по требованию посетителей»; затем он посмотрел на кружки в сушилке и, наконец, произнес:

— Тебя сейчас трудно любить. Жалеть — да, но не любить…

Джина была поражена до глубины души.

— Ах ты скотина… Что ты вообще понимаешь?

— Многое, — устало ответил Лоренс. — Теперь я многое понимаю.

— Неужели?!

— Тебе все это нравится. — Он встал и допил вино. — Тебе нравится быть несчастной жертвой. В этом есть особый шик.

Джина никогда в жизни ничем не кидалась, даже во время самых страшных ссор с Фергусом: они оба знали, как дороги их тарелки. Теперь же она попыталась схватить бокал, но промахнулась и сшибла его, залив вином телефонную книгу.

Лоренс рассмеялся:

— Джина!..

Она бросила в лужу полотенце. Лоренс взял ее за руку.

— Ну же, прекрати.

— Я не притворяюсь! — закричала Джина, вырвав руку. — Разве ты не видишь? Я ничего не выдумываю! Мое горе — настоящее!

— Знаю, знаю. Наши жизни тоже настоящие. Эта гостиница, Хилари, я, бедный Джордж, который неправильно выбрал колледж, завтрашний банкет на девятнадцать человек, проверка санитарных условий в следующую пятницу… Мы этим живем. Джина, мы можем тебя поддержать, но не нести на руках.

Она склонила голову и стала тщательно протирать обложку телефонной книги.

— Ладно.

— Вот и хорошо. Умница.

«Только не спрашивай, — мысленно взмолился он, — только не спрашивай, можно ли тебя любить, когда ты послушна. Не спрашивай». Джина подняла упавший бокал и поставила его в раковину.

— Прости, — натянуто проговорила она, — что причинила вам столько неудобств.

— Ты не…

— Я обязательно запишусь на прием к психологу. Вот увидишь. На следующей неделе.