Я закрыл глаза и представил, как это было. Вообразил процессию и толпу оголтелых горлопанов.

— Она шла с распущенными волосами. Платье на плече оборвали до самой груди. Но она шла… с достоинством — насколько это возможно, когда ты в цепях. Она шла с поднятой головой и не смотрела по сторонам. А эти… обращались с ней так, будто она могла сбежать в любую минуту, и не переставали лапать ее…

— О нет…

— Мужчины остаются мужчинами, — заметил Дадли. — Особенно те, что из Лондона.

Казалось, будто все мускулы в моем теле сжимались, стягивались и вязались узлами под кожей. Когда я открыл глаза, Дадли уставился на стол пустым взглядом.

— Послушай, Джон… я говорил что-нибудь об Эйми?

— Ты часто говоришь о ней.

Я солгал.

— Я имею в виду, в бреду. — Дадли поднял взгляд на меня. В его глазах не осталось и следа лихорадки. — Помоему, я говорил что-то об Эйми, только не знаю, было ли это в моем воспаленном сне… или я наболтал что-то тебе.

Повисло молчание, стихло даже на улице, но это безмолвие было похоже на дикий собачий вой на луну.

— Должно быть, тебе приснилось, — ответил я. — Не припомню такого.

Сказано было достаточно. Мы с Дадли спустились в пивную, и кухарка подала нам хлеба и сыру. Ковдрея нигде не было видно, и крестьяне еще не вернулись с полей.

Как обычно, мы молча поели, затем вышли в сумерки улицы — и узнали о новой смерти.

Главную улицу окутала серая мгла. Лавки закрылись. Я заметил, что две из них вовсе были загорожены досками — возможно, на случай нового разгула стихий.

В густеющих сумерках трое людей стояли у лавки булочника. Джоан Тирр и лозоискателя Вулли я разглядел сразу, не узнал только Монгера — движения кузнеца, прежде легкие и скользящие, теперь казались скованными и принужденными, словно действия механизма, приводимого в движение с помощью тросов и рычагов.

Однако вскоре стало понятно, что напряжение его тела было вызвано внутренним гневом. Я видел его таким впервые. Ярость, засевшая в нем, ранние сумерки и безрадостность создавали в вечернем воздухе обстановку смутной тревоги.

Монгер держал в руке книгу, и я сразу узнал ее: «Стеганография» Тритемиуса. Вернее, то, что осталось от книги, — несколько листов в кожаном переплете. Руки у кузнеца заметно дрожали. Сунув остатки книги под мышку, Монгер провел нас во дворик позади лавки.

— Расскажи им, — велел он Вулли. — Расскажи все.

Неухоженная, седая борода Вулли белела, точно луна в сумрачном серо-голубом небе.

— Они пришли за хлебом, — начал он. — Стучат в дверь, просят хлеба. Голодные мужики. Прибыли из Тонтона пополнить ряды наемников.

— Никогда не думал, что в Тонтоне столько коннетаблей и бейлифов[19], — заметил Монгер. — Хотя что мне известно о военном наборе черни? Я лишь кузнец.

— Ну вот, булочник пустил этих ублюдков в лавку. И пока они ждут хлеба, шаря по всем углам, в лавку является мастер Стивен Файк.

— Не понял? Брат Стефаний? — удивился я.

— Завышенное самомнение. В Медвеле предпочитают носить монашеские одеяния, чтобы внушить впечатление, будто все его обитатели сплошь люди молитвы и учености в золотых традициях аббатства. Рядом с жестокостью этого мальчика даже виселица покажется шуткой. По-моему, вы уже видели, как он недавно избивал ногами Джоан Тирр.

— Черт… сразу показалось, что мне знакомо его лицо, но там было темно.

— Настоящий сын своего отца судьи. Зальет глаза и бродит по улицам, как бешеный волкодав, — сказал Вулли. Один глаз у него был наполовину закрыт, а кожа вокруг него почернела. — Я, значит, — за ублюдками, потому что не нравилось мне это все, и потом они раз — и закрыли дверь, и вдруг слышу: «У-у! что это тут у нас? Что-то не похоже на Святое Писание». А другой тычет пальцем в рисунки и разные символы, а Файк им и говорит: «Да это же заклинания, ребята!» Все, что им и было нужно.

— Только ради этого они и пришли, — добавил Монгер.

— Прижали булочника к стене, начали кричать на него, что он чертов колдун, а Файк давай вырывать страницы, одну за другой, и швырять их ему в лицо, а потом бросил их в печь. Двое держали Уорти за руки, и он разрыдался и завыл так, будто спалили его детей.

— Эти книги и были его детьми, — пояснил Монгер. — Он даже надеялся когда-нибудь научиться читать их.

Я недоуменно взглянул на кузнеца.

— Теперь слишком поздно, — сказал он.

— Он не умел читать?

— Один его старый приятель раздобыл эти книги в аббатстве, — объяснил Вулли. — Так Уорти дал себя убедить в том, что книги магические. И если он будет держать их в теплом месте, что-то вроде того, то их тайны откроются ему… и он наверняка озолотится.

— Он хранил их почти двадцать лет, — добавил Монгер. — Ему известно было лишь то, что название книги — невероятно длинное слово и, значит, особо магическое, и… — У кузнеца задрожала скула. — Боже, Джон, куда нас несет?

Вулли показал на подбитый глаз.

— Не смог удержаться, когда они начали избивать его. Скакнул за книжкой — думаю, выхвачу и дам деру. Только вот Файк бац меня по лицу, да об угол печки… наверное, прибили бы меня, если бы… если б Уорти…

— С ним случился припадок, — договорил Монгер. — Как будто сердце прихватило.

— Бедный старик так и рухнул на них, изо рта пена, глаза закатились, и кто-то как заорет: «Демон, демон! Смотрите, в нем сидит дьявол». Думаю, они в штаны наложили — и давай врассыпную, убежали. А Уорти дохает, как больная овца, задыхается. Я подумал, что надо за доктором Борроу. Так его не было.

— Сволочи.

Джоан Тирр стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, как потрепанный дрозд. А в каменном доме напротив забрезжил первый огонек зажженной свечи.

— Когда я вернулся, бедный старик уже лежал мертвым, — продолжал Вулли. — Наверное, он давно болел, но ведь никогда об этом не знаешь. Образец здоровья, вон на нем сколько сала, а ведь ему, поди, было не больше тридцати девяти, как думаешь?

Монгер, став немного спокойнее, кивнул в сторону Дадли.

— Ваш спутник, доктор Джон, из… э-э… королевской комиссии древностей?

— Многое теперь открыто. Мастер Робертс… знает все, что известно мне.

— Тогда вам обоим следует знать, что это только начало. Файк, как мировой судья, наделен полномочиями усмирять всякие гражданские волнения и беспорядки и намерен использовать свою власть в полную мощность.

— В этом городе есть беспорядки?

— Беспорядками можно назвать что угодно, даже скопление людей, пришедших оплакать смерть булочника. Я постоянно всем говорю, чтобы не высовывались на улицу, но люди не слушают. Не видят они, что грядет.

— Простите мою лондонскую наивность, — вмешался Дадли, — но что же такое грядет?

Монгер прошел к дворовым воротам, выглянул на улицу и вернулся. Заметно похолодало.

— Бурю объявили недобрым знамением. Будто Господь страшно разгневан на Гластонбери, и город вот-вот утратит свою святость, как собственная обитель Иисуса в Англии. И если в домах учиняют обыски, избивают людей, так на то ясная божья воля искоренить ложную веру в городе грешников.

— И город получит прощение, лишь пройдя через суровые испытания? — заметил я.

— Для служащего по части древностей, доктор Джон, ваше понимание провинциальной теологии на удивление точно. Любое скопление людей можно истолковать как беспорядки и беспощадно расправиться со смутьянами. Всякого, кого назовут колдуном или ведьмой, из личной корысти либо по принуждению… Сосед будет доносить на соседа.

— Неужели никто не противится этому? Куда смотрит викарий?

— Куда прикажут. Викариев у нас два, один из которых — невежественный чинуша, который едва может прочесть Писание.

Как и многие другие священники в то время — время раскола. И если где и требовался мудрый, образованный священник, так это в Гластонбери.