…она не обретет покоя.

Миссис Бланш. Она родилась недалеко от тех мест, откуда родом и моя семья — в области, пострадавшей во время разрушительных англо-уэльских войн. Затем те края разорила жестокая война Ланкастеров против Йорков, когда роды вероломно предавали друг друга и сосед шел на соседа.

Осторожные, как никто другой, жители пограничья раскрывают свои карты, если только на горизонте появляется непосредственная и страшная опасность. Однако самоотверженная преданность Елизавете толкала Бланш на отчаянные поступки.

Потому я умоляю вас ускорить…

Я прочел письмо еще дважды. Слово «пророчества» моментально напомнило мне о памфлетисте с павлиньими перьями на шляпе: «Узнайте о конце света!»

Пророчество. Любое пророчество большей частью высосано из пальца. Оно вытекает из ночных кошмаров субъекта и собственных стремлений пророка. Никогда, никогда не путайте его с древним учением астрологов, наблюдающих за движением космоса, на основании чего можно строить только предположения о возможных событиях.

Как же ошибался мой сосед, Джек Симм, заявляя, что у всех монархов кожа, как у ящерицы! В действительности королевская кожа бледная и нежная, словно розовый лепесток, и кровоточит, даже если вы подуете на нее, а ветер пророчеств холоднее любой зимней вьюги.

Я говорю вам: не бойтесь пророчеств, опасайтесь только пророков. Во всяком случае, тех, кто заявляет что-нибудь вроде: «До тех пор, пока ее героический предок не упокоится…»

Предок — это Артур.

Моргана?

Королева-колдунья артуровских преданий, предводительница печальных женщин, которые, по легенде, отвезли лодку с Артуром на остров Авалон. У меня почти не возникло сомнений, что Бланш здесь подразумевала мать королевы. И по моим ощущениям, завуалированная ссылка не принадлежала самой Бланш — у той недоставало воображения, — но была заимствована ею из составленного кем-то пророчества.

Анна Болейн. Несчастная, кровавая Анна Болейн — такая же ведьма, как и миссис Борроу. Чья мать…

О, мой Бог, что было известно об этом мне? Что известно любому из нас? Колдовство — по крайней мере белая магия — часто лишь состояние веры, особый подход к достижению примерно тех же духовных целей, к которым стремимся мы все, как христиане. Но для католика пресловутое «лютеранство» Анны Болейн служило худшим образцом магии. Черной магии.

Вот, стало быть, из чего родилась идея наших поисков останков Артура? Из некоего «пророчества», которое прочла королева? Она питала редкостный интерес к знаниям, но при этом жадно поглощала слухи и сплетни и, как я уже говорил, всегда становилась жертвой ночных кошмаров и сомнений, постоянно меняя решения и вечно ожидая знаков свыше.

Ныне, при новых свободах, Лондон, как никогда, кишел лжепророками и шарлатанами, мужчинами и женщинами, стремящимися мистическими хитросплетениями достичь целей, лежащих далеко за пределами человеческий знаний.

Почему она не посоветовалась со мной?

Я стоял, прижавшись спиной к двери на задний двор, и ощущение полного одиночества вдруг легло на меня, словно ночная тень. Упускал ли я что-то из виду, нечто настолько явное, над чем все остальные смеялись годами? Действительно ли никто не доверял мне, никто не уважал меня? Человека, прославленного за границей, но на родине… На родине его либо боялись, как колдуна, либо презирали, как ничем не выдающегося схоласта-книжника в век авантюристов в золоченых, блестящих, подобно солнцу, дублетах. Я — простой служитель науки, что составляет звездные карты да делает осторожные предположения о вероятных событиях будущего. Не слишком-то много. И нечего удивляться, что такому человеку до сих пор не было пожаловано ни титулов, ни земель.

Готовы ли вы к общению с ангелами, Джон?

Это спрашивает та, кто иногда навещает меня в доме моей матери, но никогда не заходит внутрь.

У меня взмокла спина. Быть может, у королевы в действительности имелась иная тайна и более способный советник по части таинств? Почему она ничего не рассказывала мне ни о пророчествах, ни о постоянном ощущении, будто тень ее матери преследует ее повсюду?

И откуда появились все те предсказания, которые она принимала так близко к сердцу? Кто сочинял их? Кто в целой Англии пользовался столь прямым доступом к королевским покоям? Я подумал о сэре Николасе Трокмортоне, посланнике во Франции, с коим королева, по словам Бланш, вела оживленную переписку.

Тебе надоело жить в безопасности, Джон?

В отличие от Роберта Дадли, я не находил удовольствия в опасностях — почти несовместимых с наукой. Однако теперь, когда возвращение Кэрью ожидалось еще до заката, время работало против нас.

Я поднялся к себе, взял бумагу и уселся за стол писать письмо для Бланш Перри. Никакой тайнописи, никакого скрытого смысла. Я просил ее прислать мне полный текст этого и других пророчеств, прочитанных королевой в последнее время, а также поделиться со мной своими соображениями по поводу их происхождения.

Затем я спрятал письмо в свой дублет, рядом с кинжалом.

Файк, похоже, не собирался дожидаться приезда Кэрью. Едва я вышел во двор под низким, облачным небом, как с улицы донеслись громкие голоса глашатаев.

Это все, что нам было нужно…

По всему городу формально объявлялось о решении мирового судьи начать розыск преступника, и каждый горожанин теперь был обязан оказывать содействие по поимке кровавых убийц — нечестивых приспешников Сатаны, что изувечили и жестоко убили благоверного слугу королевы.

Голоса глашатаев смолкли. С этой минуты городской воздух будет отравлен страхом — не столько перед разгуливавшим на свободе убийцей, сколько перед возможной расправой, грозившей ни в чем не повинным жителям в случае, если преступник не будет пойман.

— Не самое полезное дело, — заметил кузнец. — Никто не обязан искать преступника, если неизвестно, кто он.

Его замечание было верным даже для Лондона. Круговая ответственность за преступление, полезная в отдельных случаях, в целом — слепое и ограниченное средство, нередко способное сеять панику и смятение среди людей, отчего неизвестному злоумышленнику бывает лишь проще исчезнуть.

— Сегодня у вас черный день, мне очень жаль, — выразил соболезнование кузнец.

Гибкий мужичок с печальными глазами и редкими пепельными волосами, отпущенными до плеч. Его рабочее платье темно-серого цвета явно изготовили из монашеской сутаны, обрубив ее по колено. Продолжая обрезать копыто осла, словно снимая кожицу с яблока, бывший монах будто вовсе не проявлял ни малейшего любопытства к моей персоне. Словно ему совсем не хотелось узнать, зачем я пришел.

— Господин кузнец, — начал я, — если позволите спросить о нашем слуге, которого убили ночью: вчера он приходил к вам?

— Может, и приходил. Как он выглядел?

— Крупный мужчина. Желтоватые волосы, редкие на макушке. У него был северный говор.

Кузнец задумался, внимательно осмотрел копыто и выковырял из него маленький камушек.

— Нет, сэр. Никогда не встречался с владельцем столь весомых достоинств. К тому же я весь день пробыл в Сомертоне, ставил подковы на пахотных лошадей. Вернулся только к полуночи.

Мастер Монгер опустил копыто на землю, и серый осел благодарственно фыркнул. Затем кузнец поднялся с колен и снял мягкие наколенники.

— А почему вы думаете, что у меня были дела с этим несчастным?

Меня ломило от усталости, потому я не смог дать скорый ответ. Монгер убрал последние инструменты в кожаный мешок, довольно похлопал осла по крупу, и тот медленно потащился в стойло.

— Я спрашиваю просто потому, доктор Джон, что на улице вооруженная стража, и если у вас имеются основания думать, будто я последним видел жертву зверского преступления, то и они могут думать так же.

Он смотрел на меня спокойным и кротким взглядом. Кузнеца отличала особая безмятежность, какую я часто замечал в священнослужителях — кроме Боннера, разумеется, — и в людях, чья работа тесно связана с животными. Редко в людях вроде меня — таких, что блуждают по миру в поисках знаний столь же усердно, сколь иные гоняются за женщинами и выпивкой.