— О нет, — улыбнулась Элеонора. — Не сегодня, доктор Джон. Только не в бурю. Джоан будет теперь стоять у порога и наблюдать за вершиной дьявольского холма… вдруг появятся эльфийский король и его псы.

— Дикая охота?

Я вспомнил, как отец пугал меня страшными историями о псах Аннуна, когда я был ребенком. Говорят, будто эльфийский король со сворой белых красноухих собак мчится в бурю, собирая заблудшие души.

— Джоан всегда надеялась, — сказала Нел, — что когда-нибудь в грозовую ночь король заберет ее в свои чертоги и сделает своей земной невестой.

Нел рассмеялась, обнажив кривоватые зубы, словно доказательство веры в собственные силы. Потом накинула на голову капюшон.

— Не уходите, — попросил я.

Она повела бровью.

— Останьтесь, — повторил я.

Нел подняла глаза к потолку. Губы дрогнули в полной сожаления полуулыбке.

— Со стороны Ковдрея было очень любезно предложить мне ночлег, но я не останусь. Комната на чердаке…

— Наверняка холодная и сырая. И тем не менее…

— И самая беспокойная. Так говорили путники и пилигримы. По ночам хлопают двери, хотя ветра нет. Или рыдает ребенок. Скрипят столы, будто кто-то ходит по ним, хотя вокруг ни души.

— Привидение?

— Так говорят.

Должно быть, я задумался над этим не дольше, чем на секунду.

— Тогда оставайтесь тут, у меня, — предложил я, — а я переночую там, наверху.

Стена окрасилась белым заревом молнии, и прежде чем снова стемнело, удар грома, мощный и гневный в своей неуемной силе, раздался прямо над нами.

Быть может, на чердаке. Мир духов, будто смеясь надо мной, в очередной раз проявился поблизости, недосягаемый для меня. И так было всегда. Я казался жалким шутом, выставленным на посмешище немилосердными небесами.

— Вы не боитесь провести там всю ночь в одиночку? — поинтересовалась Нел.

— Мой жизненный опыт подсказывает, что привидения избегают меня.

Она взглянула на меня, не вынимая рук из-под плаща. Капюшон сполз, и Нел, склонив голову набок, рассматривала меня, как диковинку.

— Может, это оттого, что вы слишком упорно добиваетесь знакомства с ними?

В памяти всплыли слова Дадли о том, что на месте привидения он меньше всего хотел бы повстречаться с доктором Ди.

— Скорее оттого, — возразил я, — что я скучный человек, привязанный к своим книгам, и не умею видеть.

Мне стало стыдно, и я, наконец, встал. Вспомнил, что говорил Дадли, когда мы плыли по Темзе: «…разве наш Джон Ди не величайший авантюрист из всех искателей приключений? Человек, который отважился выйти за пределы этого мира!»

Тогда я не заметил насмешки. Но голая правда состояла в том, что я был фальшивкой, пустым человеком с большой библиотекой, и Дадли один только раз говорил без притворства, когда, разыгрывая мой арест, прошипел: «Увести самозванца!»

— Вот так, — смущенно произнес я. — Тайна раскрыта. Человек, обвиняемый в колдовстве, который даже не способен увидеть того, что наколдовал. Переход между сферами может открыться другим. Только не мне.

Пожалуй, я впервые признался в этом открыто другому человеку и, в наступившей тишине, пожалел об этом. И хотя я, несомненно, промямлил признание тихими, невнятными словами, в моих ушах оно прозвучало полным горечи, скрипучим воем органа.

— Чепуха, доктор Джон.

По-прежнему склонив голову, Нел Борроу собрала губы в маленький, нежный бутон. То ли жалость, то ли усмешка — меня не радовало ни то, ни другое. Нел прижалась к моей постели.

— Помните, когда в первый раз вы поднялись на дьявольский холм и взошли на вершину…

— Я упал.

— Но если бы я предупредила вас, что вы можете упасть под действием необычной силы этого места… тогда, возможно, вы бы и не упали.

Я молчал.

— Вы много думаете. Пытаетесь обмерить всякую неизвестную вещь аршином своих познаний. Можно, наверное, даже сказать, что вы знаете слишком много.

— Сударыня, очень часто мне кажется, что я не знаю и половины. И если вы хотите сказать, что я должен забыть себя самого и все, что мне удалось познать, чтобы увидеть, почувствовать то, что скрыто…

— Забыть себя? Нет. Возможно, вам просто следует помнить, кто вы.

— Не понимаю вас.

Боже мой, я действительно не понял ее.

Всполохи света озаряли стену и гасли, точно смеясь.

— Знаете, — сказала она, — мне самой с трудом удается заглянуть внутрь себя дольше, чем на пару мгновений. Заглушить голос разума и постичь свои мысли и чувства… и в то же время перестать составлять с ними единое целое. Отделиться от них. Взглянуть на саму себя со стороны. В таком состоянии… можно разглядеть истину. Так говорят.

— Кто? Где вы этому научились?

— Немногие паломники все еще приходят сюда.

— Я хочу сказать… ведь это не христианское учение, так?

Она настороженно взглянула на меня. Грянул гром. Но в воздухе между нами царило спокойствие. Нел сложила ладони.

— Я сказала «паломники-христиане»?

— Продолжайте.

— Время от времени у нас появляются люди из… дальних стран, о которых я даже не слыхивала. Они лежат дальше, чем Франция и Испания, дальше, чем Низинные Земли. Наверное, даже дальше тех мест, откуда к нам приходил Иосиф Аримафейский.

— На востоке?

— Где-то там.

— Вы имеете в виду святых людей? Волхвов?

— Верхом на этих… на верблюдах? Разодетые в дорогие шелка? — Она рассмеялась. — Скорее в лохмотьях и пешком. Они не владеют никакими ценностями, кроме духовных. Мы снабжаем их пищей и даем кров, и они облачаются в наши одежды. Посещают наши святыни, пьют из источников. И делятся с нами своим… пониманием жизни.

— Файк знает?..

— О нет. Хотя некоторые из них в прежние времена бывали в аббатстве. Встречались с аббатом и старшими монахами.

— И вашей матерью?

— Возможно.

Я облизал обсохшие губы.

— Какие травы она выращивала, Нел?

— В основном собирала. Она собирала в полях и в лесу больше трав, чем выращивала. Искала лекарства — от оспы, от овечьей чумы. Ее стремления и помыслы были безгранично чисты.

— А порошок видений?

Первые ручейки дождя заструились по стеклам окна.

— Ах, это, — сказала она.

— А если меня тоже подослали сюда, чтобы узнать о нем?

Нел не ответила.

— Если бы я оказался здесь, когда ваша мама была жива, наверное, я тоже умолял бы ее, как Джоан Тирр, дать мне пузырек…

Нел развязала одним коротким рывком шнурок, и плащ упал с ее плеч. У меня задрожали руки.

Она наклонилась, покопалась в холщовой сумке и достала оттуда заткнутый пробкой глиняный горшочек.

— Это он?

Гроза теперь окружила нас со всех сторон.

Наверное, вы думаете, я сошел с ума, доверяя этой женщине, завладевшей моими чувствами?

Возможно, вы правы. Возможно, в ту ночь во мне и впрямь поселилось безумство, рожденное многолетней неутоленной жаждой. Скажу лишь одно: едва я услышал о том, что в Гластонбери еще можно найти порошок видений, я понял, что не уеду из этого города, пока не испробую действие снадобья на себе.

Однако я и представить не мог, что Нел Борроу носит его с собой в своей сумке.

— Он помогает роженицам, — сказала она, — когда у них тяжелые роды. И облегчает страдания женщин, если у них сильное кровотечение после родов.

— Это обычная практика?

— Еще его принимают те, кого мучают беспричинные головные боли, вызывающие яркие круги перед глазами.

— Ваша мать впервые выявила эту болезнь?

— Конечно же нет. Она была известна, в том или ином виде, с древних времен. Удивительно, что вы не слышали о ней в ваших университетах.

— По правде сказать, — ответил я, — слышал.

Я вспомнил об этом заболевании, наблюдая за тем, как Нел Борроу выставляла ряд предметов на освещенный свечой стол. О болезни я узнал не из книг, лишь с чужих слов, а все, о чем не написано в книгах, всегда вызывало у меня подозрения. Да и как могло быть иначе?