Плакалось по-стариковски легко, без звериного стона и сдавленных рыданий. Это было хорошо, правильно. Слез бессилия не должен видеть никто.

Максимов встрепенулся, когда тихо заскрипели половицы напротив его двери. Кто-то постоял, взявшись за ручку, потом опять тихо скрипнули половицы под легкими ногами.

«Инга, — понял Максимов. Под грузными шагами Журавлева пол ходил ходуном, скользящий шаг Костика он хорошо запомнил. Кротов был у себя в комнате: Максимов не слышал, но знал, что там. — Странно, обычно от Кротова она уходит только утром. Блюдут приличия, идиоты!»

Инги он опасался больше всех. Во-первых, потому что женщина. Существо непостижимое, и для мужчины, таящего в себе слабинку, а кто из нас без нее, — смертельно опасное. Для таких, как Инга, мужчина может существовать лишь в двух ипостасях: повелителя или раба. Она готовила и убирала за четырьмя мужиками, Стас был не в счет, существовал наравне с Конвоем. Внешне покорная и предупредительная, она ни разу не дала понять, что это лишь забота Повелительницы над сбродом безалаберных и бестолковых подданных. Без нее дача за считанные дни превратилась бы в портовую ночлежку или казарму. Других форм порядка в быту мужской ум не приемлет. Без ауры умиротворения и покоя, которой она наполнила дом, гложущая всех изнутри нервозность и затаенный страх давно бы выплеснулись наружу, превратив тихое убежище в сущий ад.

Во-вторых, она работала, качественно и добросовестно работала, как определил Максимов. Роль «хозяйки дома» позволяла ей появляться в самые неожиданные минуты и становиться свидетельницей сцен, во время которых обитатели дома высвечивали свое нутро до последнего уголка. Не надо было подглядывать из-за угла, подслушивать, притаившись под дверью. Достаточно было войти в комнату Журавлева, чтобы в очередной раз опорожнить пепельницу, заваленную окурками, и предложить чай. Или принести кофе Кротову, когда тот неподвижно стоял у окна, полностью отдавшись своим мыслям. Выражение лица, вспугнутая мысль в глазах, очевидно, говорили ей больше, чем весь «слуховой контроль» аппаратуры Гаврилова, понатыканной в каждом углу. Максимов не сомневался, что от ее внимательных и спокойных глаз не укрылась ни одна деталь, и всякий раз при приближении Инги собирался, как перед схваткой.

Он облегченно откинулся на подушки, когда тихо щелкнул замок на двери Ингиной комнаты. И вернулся к работе.

В доме каждый работал, как привык. Кротов обычно мерил комнату шагами, ходил по диагонали час-другой, потом что-то быстро черкал на бумажке, клал ее в карман, надолго останавливался у окна и опять принимался мерить комнату шагами. Изредка брал с полки нужную книгу, перелистывал несколько страниц и, удовлетворенно хмыкнув, ставил на место.

Журавлев сиднем сидел в кабинете на первом этаже, отгороженном от гостиной книжными полками. Перебирал папки, делал какие-то выписки, подолгу шуршал распечатками данных, выуженных для него через «Интернет» Костиком. Чем-то напоминал бухгалтера, особенно когда поднимал на лоб очки, печатая на ноутбуке.

Для себя их стиль работы Максимов объяснил просто: Кротов знает и, выстраивая комбинацию, лишь изредка перепроверяет себя. А Журавлев ищет, продираясь сквозь бурелом бросовой информации. Как вывод следовало, что в этой операции Кротов ясностью мышления и владением фундаментальными знаниями напоминает генерального конструктора, для которого запустить спутник на Марс — вопрос времени и финансирования. А Журавлев походил на трудолюбивого ученого, крошащего зубами гранит науки, в муках рожая первую в жизни диссертацию.

Максимов работал по-своему. День был отдан наблюдениям, а ночью, когда все разбредались по комнатам и контроль был минимальным, шла интенсивная работа. Вспоминал все, произошедшее за день.

Тренированная память рисовала четкие, как кадры фильма, образы. Он разглядывал эти «снимки», тщательно подмечая детали. Его учили, что человек воспринимает и запоминает все, но не все умеют воспроизводить это в полном объеме. Он умел раз за разом «перематывать пленку» нужного эпизода, тщательно воссоздавая малейшие нюансы.

Сейчас перед ним опять отчетливо предстал Кротов, протянувший руку к книжной полке. Рука замерла на полпути. На секунду на лице проступило разочарование, а потом вдруг глаза Кротова сделались затаившимися, словно лис услышал похрустывание валежника под сапогами охотника. Хотя Максимов видел это лишь мельком, поднимаясь по лестнице к себе в комнату, он не сомневался — в глазах Кротова на долю секунды мелькнула паника.

Максимов постарался как можно четче представить себе эту полку. Раз за разом скользил «внутренним взглядом» по корешкам книг. Образ вышел настолько живым и ясным, что он даже уловил легкий запах пыли, исходящий от пожелтевших страниц. Да, па полке не хватало книги. Тонкой, в истрепанном бумажном переплете. Он видел эту книгу в руках Кротова неделю назад, а два дня назад она перекочевала на стол Журавлева.

Юлиус Мадер «Сокровища Черного Ордена», — сами собой всплыли в памяти автор и название. Он сел на постели, тряхнул головой.

«Каким боком Кротов причастен к деньгам СС? Он тогда еще пацаном был. И почему эта тема вдруг заинтересовала Журавлева? Если судить по книгам и справкам, которые он запрашивает через „Интернет“, его интересуют международные финансовые группировки, имевшие и имеющие выходы на серьезные политические инициативы. Хм, знал бы Гаврилов, чем тут народ занимается в свободное от работы время!»

Он выровнял дыхание и осторожно, стараясь не сбить покой, охвативший сознание, откинулся на подушку.

«Прямой связи нет и не может быть. Ищи пересечения. Журавлеву вдруг потребовался аналог какой-то операции, это ясно. А Кротов дернулся, потому что знает о ней. И знает, что Журавлев уже на верном пути. Отсюда и страх. Странно. В книге описана технология эвакуации казны СС из осажденного рейха. Какая связь между этими старыми делами и тем, что происходит сейчас?» — Он закрыл глаза и прошептал одними губами:

— Работай, Макс. Вспомни все!

Он отчетливо представил себе тускло отсвечивающий желтым прямоугольный брусок. Он был неестественно тяжелым, желтый металл удивительно легко впитывал тепло ладони. На верхней грани был глубоко впечатан орел, вцепившийся когтями в венок со свастикой. Острым готическим шрифтом было выбито: «Рейхсбанк».

— Это и есть знаменитое «золото СС». — Учитель покачал на ладони брусок, от сглаженных граней которого во все стороны сыпались тусклые лучики, и передал Максимову. — Возьми, Олаф, держи в руках и слушай меня. Когда потребуется вспомнить мои слова, представь себе этот слиток. Такое не забывается. Не много найдется людей, державших в ладонях столько золота, а золота из казны «Черного Ордена Мертвой головы», как на самом деле называлась организация СС, в мире единицы. Ты запомнишь это на всю жизнь, а вернувшись к этой «зарубке памяти», дословно вспомнишь мои слова.

Золото — это власть. В давние времена правители украшали головы золотыми коронами как символами божественной власти. И это было правильно, потому что лишь благородному металлу дана власть вызывать к жизни, материализовать то, что до этого обреталось лишь в сфере Духа. Эта «магия королей» жива и сейчас, в наш век, разменявший слитки металла Солнца на ворох разноцветных бумажек. Можно возводить города, можно обречь целые народы на голодную смерть, можно осушить моря и собирать небывалые Урожаи. Стоит лишь прикоснуться ко всему сущему золотым слитком — и вершится чудо.

Но так думают лишь профаны, не допущенные к истинным тайнам. Слушай, Олаф! Золото мертво и бесполезно, пока не соединилось с Идеей. А Идея приходит в наш мир неведомыми путями и живет вечно, намного переживая ее проповедников, распятых на крестах. «Рукописи не горят, книги живут вечно, эхо произнесенных слов не затухает никогда», — ты знаешь эту истину. Раз явившаяся в мир Идея уже не исчезнет никогда. Она, как зерно, спит до срока в людских головах и просыпается лишь тогда, когда на него прольется живительный золотой дождь.