Неуемная энергия не давала ему покоя, Гога бросался из одной авантюры в другую. И всякий раз вырывал у судьбы свой кусок счастья и удачи.

Год назад его брата нашли с простреленной головой у дверей квартиры. Все надеялись, что Гога уймется, ведь звонок прозвенел. Но он лишь крепче закусил удила.

«Теперь я живу за двоих, — сказал он пытавшемуся его вразумить Рованузо. — Мне надо успеть за двоих прожить, понял?» — И так притянул своего финансового советника за лацканы, что затрещали швы. За этот год империя Осташвили, ногами плотно стоявшая в преступном мире, пробила негласный потолок для лиц с запятнанной биографией и вклинилась в мир больших денег и большой политики.

Осташвили быстро пробежал глазами факс и кивнул стоящему рядом черноволосому парню с фигурой борца-тяжеловеса:

— Хорошо, Давид. Набери-ка мне номер этого белобрысого педрилы, ну сам знаешь…

— Понял, батоно Георгий. — Давид, отступив в сторону, достал радиотелефон.

— Рованузо, не спи! — Осташвили захохотал, когда сидевший напротив полный человек с лысиной на круглой, как шар, голове вздрогнул и захлопал глазами с короткими, будто обожженными ресницами.

— Извини, замечтался.

Рованузо до выхода на экраны итальянского сериала «Спрут» называли «Башка». По паспорту он был Ашкенази Александр Исаакович, пятый пункт — соответственно, но кому до этого дело. Обе клички были данью незаурядному бухгалтерскому уму, помноженному на тягу к присвоению общенародной собственности. Осташвили ценил Рованузо за феноменальную память на цифры и феноменальную жажду денег. На мелкие недостатки, в частности, вечно торчащие из брюк уголки несвежей рубашки и неизменный уже много лет галстук, внимания старался не обращать. Рованузо был талантливым финансистом. А талантам, как давно убедился Гога, нужно многое прощать. Иначе они не работают. Чахнут, как дети, лишенные материнской ласки.

— Как в рекламе: мы сидим, а денежки идут, да? Вот все вы такие, мясоеды. Резкие, а выносливости нет. Я мяса в рот не беру уже лет двадцать — и здоровее Давида. Хотя ему всего двадцать пять и он мастер международного класса. Но переживу я вас обоих. Веришь?

— Да причем тут моя вера? — Рованузо слабо улыбнулся. — Живи, сколько хочешь.

— Батоно Георгий, пожалуйста. — Давид двумя руками поднес трубку, Осташвили не глядя сгреб ее тяжелой пятерней.

— Але, Осташвили говорит. Ха, спасибо, дорогой. Как сам? Рад слышать. Слушай, у моего хорошего друга жена решила запеть. Ай, ну хочет она петь, что теперь делать? Не топить же ее, тем более что он только что на ней женился. Ха-ха! Ты вот что, дорогой, возьми ее к себе. Ну клипы-мипы, песенки ей подбери… Слушай, я же не говорил, что это новая Пугачева! Человек он уважаемый, сделай ему приятное, а? Молодец! Завтра она подъедет. Все, дорогой, спасибо. — Он не оборачиваясь передал трубку Давиду.

— Еще одна свистушка безголосая, — проворчал Рованузо. — Сколько же можно звездюлек плодить?

— Слушай, я же ее не в Большой театр устроил. Пусть попляшет девка, пока молодая. Ты, кстати, приход по новой партии товара посчитал?

— Давно. Отмыв этой партии займет две недели.

— А быстрее?

— Не получится. — Рованузо печально покачал головой. — Увы, Георгий, но тут даже я бессилен. У казино есть своя пропускная способность. Не может в него завалить народа больше, чем ходит всегда. И объем выигрышей не может подпрыгивать под потолок всякий раз, когда нам привозят партию товара. Так очень легко высчитать динамику, наложить на имеющуюся информацию и вычислить, откуда деньги. Опера же не дураки, зря, что ли, учили?

— А если запустить через все казино сразу?

— Я и считал для всех сразу, — вздохнул Рованузо.

— Хорошо. — Осташвили протянул ему листок факса. — Боливийцы к нам в гости собрались. Подготовь отчетность, наверняка полезут. Так, что еще? А, Давид! Узнал насчет Журавлева?

— Да, батоно Георгий. — Давид открыл блокнот. — Из банка передали, фирма «Рус-Ин» резко пошла в гору. Кто-то передал ей хорошие концы в Монголию и Китай. Кредиты отдает в срок. На счету сейчас…

— Неважно. «Крыша» чья?

— Военные. Крутые.

— Все они крутые, только солдаты у них с голоду пухнут, — отмахнулся Осташвили. — А Журавлев, значит, безопасностью заведует?

— Да.

— Вот как? Хотел к себе взять, а он, сука, вывернулся.

— Мало ли на нас ментов работает, батоно Георгий!

— Этот не мент. Да и вообще — товар штучный. Башка лучше, чем у Рованузо работает. Ну и бог с ним! Пошли людей. Пусть наедут по полной программе. Рованузо, ты Журавлева не знал?

— Нет. — Тот едва заметно вздрогнул.

— Опять спишь! Да не дрожи ты. Башка. Жаль, что не знал, он бы тебе срок в момент организовал. Ха-ха-ха! — Осташвили оттолкнулся ногами, и кресло на колесиках послушно отъехало от стола.

— Ну и что?

— А ничего. Можешь теперь спать спокойно. Кто не работает с нами, тот не работает против нас, во как сказал! — Осташвили развалился в кресле, закинув ногу на ногу, ожидая реакции, как артист аплодисментов.

— Можно отлить в бронзу, — буркнул Рованузо и забарабанил по клавишам калькулятора.

Осташвили развернул кресло так, чтобы увидеть стоявшего за плечом Давида. Тот, как и ожидалось, изобразил на лице восторг. Старших Давид уважал, не в пример вечно всем недовольному Рованузо.

— Разберешься с этим Журавлевым как надо, возьму тебя к себе в партию. Будешь возглавлять молодежь. Что-то типа комсомола. Договорились?

— Спасибо, батоно Георгий. — Лицо Давида залило краской.

— Ай, не красней, как девица! — Гога был доволен реакцией. — Обещал в люди вывести и выведу.

Человеческого сырья у Гоги было в избытке. После свистопляски, которую устроил Гамсахурдия, из Грузии чередой пошли многочисленные родственники, родственники родственников, друзья друзей и совсем уж незнакомые люди. Все надеялись получить свой кусок. Осташвили никому не отказывал, зная, что даже мелкая услуга в трудную минуту не забывается никогда. Помогал, пристраивая к делу. Выгода была двойная: приобретал верных людей и дело расширял.

Давида он приметил давно, но приблизил к себе после неприятной истории. Гуляли свадьбу. Гога приехал как почетный гость с ключами от нового «мерседеса» в подарок молодым. Не успели выпить и закусить, как, вынеся двери, в зал ворвался спецназ.

Ловко и отработанно люди в черных масках рассыпались по залу, разобрав пространство по секторам обстрела. Старший, огромный верзила, молча ждал, пока сама собой не установится гробовая тишина. Потом не спеша подошел к отцу жениха, одним рывком поднял его на ноги и отволок к лестнице, ведущей на второй этаж.

Гога моментально сообразил, что к чему. Это был не просто наезд, это было хуже. Неделю назад отец жениха, Вахтанг, решил наехать на одну фирму. Гога отговаривать не стал, хотя были сведения, что в фирме имеет свой интерес один из вице-премьеров правительства. Теперь было ясно, что имеет, доказательства, можно сказать, перед глазами. В ладных, плотно сидящих серых комбезах и с ухоженными, но, по всему, бывшими в деле автоматами в руках. Все сразу поняли: не менты дешевые, хозяйский спецназ пришел устроить разбор по первому разряду.

Гога почувствовал, как оторвавшись от Вахтанга, взгляды присутствующих скрестились на нем. Надо было действовать. Лучше потерять жизнь, но уронить авторитет нельзя. Он встал и, отрешенно отметив, как напряглись спецназовцы, вышел из-за стола.

«Только бы не остановили! Один выстрел в потолок, и придется лечь. А ложиться нельзя. Нельзя!» — По спине, под шелковой рубашкой, юркнула горячая капелька пота. Гога задержал дыхание и шагнул вперед. По борцовскому прошлому знал: как бы ни было страшно, нужно сделать шаг к центру ковра, а там уже не до страха. Там — кто кого.

— Что встал? — Старший развернулся в пол-оборота и положил широкую ладонь на автомат.

«Все ясно. Стрелять никто не будет. Приказали опустить, падлы». — Гога ускорил шаг.

— Я — Георгий Осташвили, — сказал он. — Если есть вопросы, давайте говорить со мной.