— Ой, Вить, только не надо! — Она слегка боднула его в грудь. — Два года прошло. Это ты на острове живешь, а я в Москве. Со всеми истекающими последствиями, как говорит мой папочка.

— Как он, кстати? — Ладонь по-прежнему осталась лежать на ее плече, и пальцы покалывало от мягкого тепла разогретого солнцем тела.

— Скрипит потихоньку. Привет не передавал. Никто, даже твои, не знают, что я тебя нашла.

— И как же это удалось?

— Папа всегда говорил, что у меня незаурядные способности к личному сыску.

— Это когда ты его с очередной пассией выслеживала?

— Ха-ха-ха! Было по малолетству… А ты помнишь?

— Я все помню, Настя.

— Господи, — она уткнулась лицом ему в грудь, — и зачем же ты уехал, Кашпировский ты мой! Все было бы иначе…

— Зачем, зачем… — Он крепко обнял ее, поцеловал горячие от солнца волосы.

— Так, Ладыгин, брысь на место! — неожиданно встрепенулась Настя, сбрасывая его руки. — Врач не должен пользоваться минутной слабостью пациента, пусть и бывшей жены.

— Тем более — соблазнительной женщины, — попытался подыграть ей Виктор.

— Витюш… — Она посмотрела ему в глаза. — Не надо. Ты же всегда рассудком жил. Вот и сейчас подумай, что нас ждет. А ждет нас — максимум! — скоротечная любовь на служебной кушетке. А я от блицкригов как-то отвыкла. Не тот возраст.

— Значит, на ночь не останешься?

— А что это изменит? Ну, хорошо будет, даже уверена, что хорошо. А потом? Ты отсюда не уедешь, я здесь не останусь. Зачем ворошить старое, Витя?

— Ты права, — Он убрал руки. Постоял немного, потом вернулся за стол и закурил. — А ты научилась придавать этому несколько большее значение…

— Любая баба хочет только по любви, что тут такого? Жадность со временем проходит, и вдруг понимаешь, что хоть в этой сфере количество не переходит в качество. Вот такая диалектика.

— Да уж, — вздохнул он. — Тут Гегель, конечно, лопухнулся.

— А ты стал похож на монаха. В белой рясе. — Она из-под ладони посмотрела в глубь кельи, где в темном углу стоял его стол. — Что ты там делаешь?

— Курю.

— Надулся. — Она легко спрыгнула с подоконника. — Вить, ну что тебя здесь держит? Знаешь, сколько сейчас психиатры в Москве заколачивают? Захотел бы работать в клинике, мама бы устроила в любую.

— Вот-вот. — Он снял очки и погладил тонкими пальцами переносицу. — Один приятель открыл медицинский кооператив, меня звал. Говорил, самое перспективное — вкладывать деньги в медицину, туалеты и морги. Люди, дескать, всегда будут болеть, хотеть в туалет и умирать. Независимо, есть у них жратва или нет.

— Ну и правильно говорил.

— Только пристрелили его очень скоро. Не успел разбогатеть.

— Знаешь, кто не рискует…

— Тот пьет водку на чужих поминках, — окончил за нее Виктор. — А главное, мне это неинтересно.

— Конечно, здесь куда интереснее! Первый парень на деревне… Вернее, на острове.

— Здесь работа. Ты же тоже любишь свою работу.

— Не-а. — Она вскинула руки, собрав волосы на затылке. — Я не работаю, не пашу, не вкалываю и не заколачиваю бабки. Я, Витюш, живу! Сейчас работа журналиста полностью соответствует моему представлению о жизни. Мне интересно так жить, и все. Завтра проснусь, захочется жить иначе — сменю работу.

— А для меня это больше, чем образ жизни.

— Нашла коса на камень! — Она хлопнула себя по узким бедрам, туго обтянутым джинсами. — Какая местная Фекла тебя приворожила, а?

— Кто о чем, а баба о бабе! — рассмеялся Виктор. — Мужик он, мужик.

— Вот тебе раз! Ну-ка, колись, бывший благоверный. До каких это глубин разврата вы дошли в этом святом месте?

— Ты даже не представляешь, — сказал он неожиданно серьезно.

— Не поняла.

— О Мещерякове не слышала?

— Не-а, — легко соврала Настя.

— Был такой крупный исследователь, пока друзья не сожрали.

— Профессор, наверное?

— Нет. Докторскую защитить дали, а дальше не пустили. Да и докторская была на закрытую тему.

— Как диссидентам через задницу вкатывать краткий курс истории партии?

— Ну зачем так? Он… — Виктор резко встал, в два шага пересек келью и распахнул дверь в коридор. Дверь, как и все здесь, была без ручек, открывалась специальным крючком. Прислушавшись к гулкой тишине, Виктор мягко закрыл дверь, тихо щелкнул замок.

— Па-ра-но-йя, — по слогам произнесла Настя, покрутив пальцем у виска. — Шиза косит наши ряды, ага?

— Показалось. — Виктор сунул крючок в карман халата.

— Ну-ну… Так что там Мещеряков?

— Он одним из первых начал проводить эксперименты по расширению сознания, — сказал Виктор, возвращаясь на место.

— А! — разочаровано протянула Настя, отворачиваясь к окну.

— «Бэ»! Это основа психотронного оружия. Американцы развернули поисковые работы лет семнадцать назад. Сначала пытались поставить сознание под контроль. Была у них такая программа «МК-Ультра». Лоботомия, методики по снижению агрессивности и попытки аппаратного управления эмоциями и поведением.

— Знаю, знаю! Лоботомия — это когда через дырку во лбу спицей в мозгах ковыряют. В кино видела. Хорошо америкашкам, им бабки девать некуда, — равнодушно бросила Настя.

— Нет! — Виктор хрустнул пальцами. Чувствовалось, что этот спор он ведет давно и сейчас рад новому слушателю. — Они отработали и закрыли эту тему, и переключились на ее антипод. Очевидно, пришли к выводу, что управлять сознанием, не разрушая его, нельзя. В результате можно получить не управляемое общество, а палату буйнопомешанных. Значит, следовало искать подходы к управляемой эволюции сознания. А наиболее тщательно этот вопрос проработан в системах тайных обществ и религиозных сектах. И практически у каждого народа в рамках этнической культуры существует шаманство — как синтез методик расширения сознания. Доведенный до утилитарной простоты.

— Бред в трамвае! Ты сюда прибежал за Мещеряковым, это понятно. Так сказать, из платонической любви к научному светилу. А он как на этих выселках оказался?

— Именно — на выселках! Он тут на правах ссыльного поселенца.

— Напортачил с подопытными кроликами? — Настя через плечо посмотрела на возившегося с зажигалкой Виктора.

— М-м, — кивнул тот головой, выпустив из ноздрей дым. — Часть экспериментов шла с использованием галлюциногенов. Эти препараты вызывают у подопытных неуправляемый поток зрительных образов, в просторечии именуемых галлюцинациями. Самый ходовой препарат — ЛСД. Он простого смертного на полчаса превращает в гения. Некоторые, увы, не выдерживают. Но что поделать, брак лабораторного материала бывает при любом опыте.

— На том и погорел, значит, Лысенко от психиатрии. Людишек не жалко?

— Это были добровольцы, — коротко бросил Виктор.

— Не из числа «подрасстрельных»?

— Брось, — он брезгливо поморщился. — На таких проводят опыты по управлению сознанием. А методики высшего уровня рассчитаны на элиту. Значит, и кролики, как ты выразилась, должны быть элитными.

— Вот почему в стране колбасы не хватало. Кто космос завоевывал, кто кроликов наркотой долбил, — хитро улыбнувшись, поддела его Настя.

— Демократка несчастная! Нельзя же строить общество из расчета на жующих. Это будет высоко организованное стадо жвачных, а не человеческое сообщество. Вопрос стоит о выживании человека как вида. Или управляемая эволюция, или деградация до стада жвачных — альтернативы нет.

— Фашизм какой-то, — передернула острыми плечами Настя.

— Технофашизм. Еще услышишь этот термин. Очень скоро его запустят в массовое сознание, и ваша пишущая братия, как всегда ни черта не разобрав, станет обмусоливать его, как мои дебилы ложку.

— От твоих слов мороз по коже.

— Чем больше будет рождаться уродов, чем больше крови прольют расплодившиеся маньяки, тем быстрее до средних умов дойдет, что ими пора управлять. И как всегда, они с готовностью подчинятся новому лидеру эпохи технофашизма. Но перед этим мы должны помочь лидерам стать на ступень выше, стать богочеловеками. А это значит, взять жизнь в свои руки и принять на себя всю ответственность за тех, кто ниже. Исследования идут по всему миру, Мещеряков не единственный. Мы можем научит сильных быть сильными.