Я наблюдала из окна за собравшимися на лужайке гостями. День выдался прекрасный. Казалось, сама погода благословляет планы леди Кредитон. Даже трава была бархатистее обыкновенного. Яркие платья, широкополые шляпы и цветистые солнечные зонтики, оттеняемые строгими темными нарядами мужчин, были восхитительны. Как мне хотелось быть среди них. Я представила платье, которое надела бы, — травянисто-зеленое — и высокую прическу. Наверно, украсила бы волосы парой цветков (но не больше!), а зонт непременно выбрала бы зеленый с белыми оборками — лучшего цвета здесь не было. Будь у меня подходящий наряд, спустилась бы и смешалась с гостями, и была бы ничем их не хуже и не глупей: никто бы не узнал во мне простую сестру-сиделку. «Перестань жаловаться, Золушка-Ломан, — остановила я себя. — Что толку глазеть по сторонам, дожидаясь появления крестной с волшебной палочкой и тыквой. Пора уяснить, что ты сама себе крестная».

Моник отправилась на прием. Настояла на своем. Она казалась чужой среди этих элегантных дам. Моник никогда не стать элегантной — разве что колоритной. Подозреваю, что леди Кредитон не понравилось ее присутствие. Должно быть, досадовала, что она поправилась и явилась на вечер в саду, тогда как прежде так разболелась, что доктор Элджин рекомендовал нанять сиделку!

Рекс был к ней внимателен. Очень мило с его стороны: из чувства к Редверсу заботился и о его жене.

Отправившись проведать другую свою больную, я нашла ее тоже любующейся зрелищем из окна башни.

— Как вы себя сегодня чувствуете? — осведомилась я, подсаживаясь к ней.

— Спасибо, сестра, очень хорошо.

Разумеется, это была неправда.

— Все так красочно, — восхитилась я. — У некоторых дам прекрасные наряды.

— Я вижу мисс Деринхем — вон там, в голубом.

Я пригляделась. На ней был не тот оттенок голубого — слишком светлый, огрублявший ее свежее лицо.

— Похоже, есть надежда, что во время этого визита будет сделано оглашение, — заговорила я, не в силах сдержать любопытство.

— Почти наверняка будет, — подтвердила она.

— Полагаете, мисс Деринхем согласится?

— Разумеется. — Она откровенно недоумевала от моего предположения, что кто-то способен отказать Рексу. Невольно вспомнилось, что она была его нянькой и, наверное, очень любила ребенком.

— Прекрасная мысль соединить две компании, что, естественно, и получится. Так мы станем одной из самых крупных компаний Королевства.

— Замечательная, — согласилась я.

— Счастливица! Рекс был такой добрый мальчик. Он заслужил свою удачу, так упорно трудится… Сэр Эдвард гордился бы им.

— Так вы надеетесь, брак состоится?

Снова она казалась удивленной, что я выказываю даже тень сомнения.

— Да, и хоть отчасти скрасит женитьбу Реда. Вот настоящая катастрофа.

— Ну, может быть, не совсем так. Юный Эдвард такой очаровательный ребенок.

Она снисходительно улыбнулась.

— Когда вырастет, будет в точности как его отец.

Разговаривать с ней было приятно, но у меня создалось впечатление, что она очень скованна. Держалась явно настороже. Полагаю, что не случайно, учитывая ее прошлое. Помню, моя сестра Селина звала меня инквизиторшей за то, что я, по ее словам, клещами вытягивала сведения из людей, которые не желали с ними расставаться. Надо мне сдерживать любопытство. «Но, — тут же разуверяла я себя, — мне необходимо знать, что тревожит мою больную. Я должна оберегать ее от переутомления и волнений. Как я могу этого добиться, если не буду знать, что ее угнетает?»

Тут вошла Джейн с письмом для своей хозяйки. Валерия взяла письмо, и только ее взгляд упал на конверт, я заметила, как посерело ее лицо. Я продолжала разговор, притворяясь, что не замечаю, но видно было, что она почти не слышит моих слов.

Что-то угнетает эту женщину, камнем лежит на ее душе. Как бы я хотела знать, что это.

Она до того ясно давала понять, что хочет остаться одна, что мне ничего другого не оставалось, кроме как удалиться.

Десятью минутами позже меня позвала Джейн. Я вернулась к Валерии и дала нитритамил. Он подействовал словно чудо: мы предотвратили приступ, когда он, сжав железными клещами руки, готов был перекинуться на грудь. Звать доктора Элджина не было нужды: его и так ждали завтра. «Верно, что-то в том письме расстроило ее», — мелькнуло у меня в голове.

Назавтра вышел пренеприятный казус. Я с самого начала невзлюбила Беддоус — похоже, она отвечала взаимностью. Валерии настолько полегчало, что она решилась немного прогуляться в сопровождении Джейн по саду, пока я устанавливала в ее кровати подпорку, которую доктор Элджин рекомендовал подкладывать больной, когда у нее возникали затруднения с дыханием.

Ящик ее стола оказался приоткрыт, и я заметила в нем фотоальбом. Не удержавшись, я вытащила его.

В нем оказалось несколько фотокарточек — главным образом мальчиков. Каждая была любовно подписана: Редверсу два года, Рексу два с половиной… На одной мальчики были сняты вместе, а после втроем с ней. В те дни она была исключительно красива, но и тогда казалась чем-то обеспокоенной. Видно было, как она заставляет Редверса смотреть, куда велит фотограф. Рекс стоял рядом с ней, прижавшись к колену. Очень трогательное зрелище. Я не сомневалась, что она любила обоих: это проявлялось даже в том, как она отзывалась о них. Чего ей стоило не выделять собственного сына, тем более что оба были сыновья сэра Эдварда.

Уже укладывая на место альбом, я вдруг заметила конверт. Тотчас вспомнив, как она расстроилась, я подумала, не было ли это то самое письмо: конверт ничем особым не выделялся. Потянувшись за конвертом и уже взяв его в руку, я вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. В тот же миг из-за спины донесся знакомый хитрый голос с подвыванием:

— Я ищу Эдварда. Он здесь?

Я резко обернулась, не выпуская из рук письма и запоздало ругая себя за то, что имела виноватый вид. Я ведь даже не успела заглянуть внутрь конверта, только взяла его, но, судя по ее выражению, Беддоус решила, что застигла меня с поличным.

Положив как можно небрежнее письмо, я спокойно ответила, что Эдвард должен быть в саду. Вероятно, гуляет со своей бабушкой и Джейн.

Как она меня разозлила!

Никогда не забуду ночь бала-маскарада. Я вела себя очень смело, но это всегда было в моей натуре. Как ни странно, меня подбила Моник. Мне кажется, она меня полюбила: верно, признала во мне такую же бунтарку. Я поощряю ее к откровенности, так как моя политика состоит в том, чтобы возможно больше знать о моих подопечных. Она успела кое-что рассказать о доме, в котором жила с матерью на острове Коралл. Из ее описаний передо мной вырастает старая запущенная усадьба вблизи сахарной плантации, которой владел ее отец. После его смерти они продали плантацию, но мать и сейчас живет в том доме. Я ярко представила из ее рассказа атмосферу ленивой духоты. Она поведала, как ребенком бегала на берег смотреть большие корабли, как их встречали и провожали пением и плясками туземцы. Дни, когда на остров заходили корабли, были сплошным праздником: на набережной устанавливались ларьки с идолами и бусами, травяными юбками, шлепанцами, корзинками, которые загодя готовились на продажу всем, кто прибывал на остров. Ее глаза разгорелись от воспоминаний, и я не преминула заметить:

— Вы соскучились по всему этому?

Она признала, что да, соскучилась, и, продолжая рассказ, закашлялась. Я невольно подумала: лучше бы ей вернуться.

Она была ребячлива в повадках: настроение менялось до того часто, что нельзя было предсказать, не перейдет ли в следующую минуту ее беззаботный смех в глубокую меланхолию. Между ней и леди Кредитон не существовало никаких отношений, она чувствовала себя много легче с Валерией — но Валерия как личность вообще приятнее.

Она очень хотела пойти на маскарад, но накануне утром случилась астматическая атака, и даже ей было понятно, что это было бы безрассудством.

— Что бы вы надели? — полюбопытствовала я.