Пока Натан говорил, я присела на кровать и медленно, безмолвно откинулась на спину. Я смотрела в потолок, а безжалостный голос мужа омывал меня волнами.
Он со мной разводится.
Просто еще не сказал это прямо.
В субботу я проснулась и увидела перистые облака и проблески синего неба. Может быть, сегодня будет хороший день.
А потом я вспомнила.
Натан должен положить деньги на наш — на мой — счет, но скорее всего пока этого не сделал. Ему посоветовали подать на развод, но, к счастью, этого он тоже еще не сделал. Муж пообещал присылать нам все, что сможет, но денег все равно не хватало — он получает меньше, чем рассчитывал. Компания, видимо, выплатит ему премию лишь в конце года.
Вчера вечером я слишком испугалась, чтобы плакать. Сегодня я по-прежнему была не в себе, но вдобавок злилась.
У меня трое детей. У нас трое детей. И что делать? Как он мог поступить на работу в фирму, которая отказывается выплачивать то, что первоначально обещала? Почему Натан не может вернуться домой и поискать работу здесь?
В моих глазах собирались слезы, но я отказывалась плакать. Я устала грустить. Устала казнить себя. Возможно, я и впрямь транжирка и не способна сдерживаться, но к саморазрушению уж точно не склонна. Я забочусь о других. Пытаюсь помочь. Честное слово.
Я сердито потерла глаза, вылезла из постели и поплескала холодной водой в лицо. Не стану плакать. Не сдамся.
Собрала волосы в хвост, надела розовый спортивный костюм, спустилась вниз и увидела, что девочки едят собранные накануне сладости прямо из корзинок. На полу валялись обертки. Обожаю шоколадные батончики. Если бы у меня сейчас тоже была корзинка шоколада, я бы все съела.
Разумеется, я им этого не сказала — не хочу, чтобы дочери сделались похожими на меня.
— Девочки! Конфеты на завтрак? Ну уж нет. Давайте-ка сюда корзинки, я их уберу.
Тори отдала корзинку, напоследок сунув в рот еще одну шоколадку.
— Джемма? Брук? — Я нетерпеливо протянула руку. — Живее отдавайте, иначе я все выброшу.
— Но нам нечего есть на завтрак, мама, — ответила Джемма, слизывая шоколад с пальцев. — Хлеба нет, печенья тоже.
Я помассировала плечи. Господи, как хочется кофе.
— А почему нельзя поесть хлопьев?
Брук отдала мне корзинку.
— Потому что нет молока.
— Есть. У нас всегда есть молоко. — Я открыла холодильник и достала упаковку, но она была такая легкая, что я сразу поняла: там пусто. Сердце у меня оборвалось, гнев нарастал. Я обернулась и посмотрела на девочек. — Кто оставил пустую упаковку в холодильнике?
Они молча глядели на меня.
— Кто-то ведь это сделал!
Тишина.
— Ну? Я жду. Анники нет, поэтому на нее свалить не удастся.
Джемма закрыла глаза.
— Это я. Я выпила молоко. Утром мне захотелось пить. Ну и что?
Одной загадкой стало меньше.
— Тогда почему ты не выбросила упаковку?
Она слегка приоткрыла глаза.
— Я не хотела, чтоб ты злилась.
— С какой стати мне злиться?
Девочки слегка поежились. И молчали.
Я действительно разозлилась.
— Ну?!
— Потому что у тебя нет денег, — прошептала Брук. — Я слышала, как ты вчера говорила с папой по телефону. Ты сказала, что у тебя нет денег и ты не знаешь, что делать.
Я села на неудобный табурет, и металлическая спинка врезалась мне в позвоночник. Девочки смотрели на меня и ждали. Что им сказать? Разуверить их? Соврать? Или открыть правду — что мы разорены?
— Сейчас у нас туго с деньгами, — наконец выговорила я. — Папа работает, но у нас много счетов… и долгов.
— Мы бедные? — недоверчиво уточнила Джемма.
Я поморщилась.
— Мы небогаты.
Выражение ее лица изменилось.
— Поэтому мы продаем дом? Не потому что папа в Омахе, а потому что мы разорились?
Я пожала плечами.
— А как мы разорились? — спросила Брук, комкая в кулачке конфетные обертки.
И снова я не знала, что сказать. Какое объяснение будет наиболее осмысленным. Наконец я вздохнула и сказала:
— Мы тратили слишком много денег. Покупали слишком много вещей.
Брук встретилась со мной взглядом.
— Ну так давай их продадим.
— Хотела бы я это сделать…
Джемма села на пол.
— Мы можем продать их на И-Бэй.
Если бы я не была так страшно измучена, то засмеялась бы.
— Я ничего не знаю про И-Бэй. Никогда раньше не имела с ним дела…
— Неправда. В прошлом году ты купила Барби для Тори на И-Бэй.
— Да, — согласилась я, — но это было всего один раз, и покупать — совсем не то что продавать. Нам придется составить список и сделать так, чтобы люди торговались и присылали деньги, а я не знаю как. И потом, прямо сейчас я не в состоянии делать то, в чем не разбираюсь.
Все замолчали на минуту. Джемма оглядела кухню и гостиную.
— А что можно продать?
— Игрушки, — сказала Брук. — У меня полно игрушек, с которыми я не играю. А еще — старые велосипеды. Мы все равно собирались их обменять, но так и не обменяли.
У нас действительно множество вещей, которыми мы не пользуемся. Целые груды барахла, которое нам не нужно. И есть куда более простой способ, чем И-Бэй. Старая добрая дворовая распродажа.
Моя семья частенько так делала, когда я была маленькой. Мне казалось, что это очень унизительно — выставлять свои старые вещи на всеобщее обозрение. Дочери уже не раз просили устроить домашнюю распродажу, но я неизменно отказывалась. Но сейчас все иначе. Я не настолько горда. И нам очень нужны деньги.
— Мы можем устроить распродажу, — спокойно сказала я и начала мысленно планировать процесс.
— Когда? — спросили девочки.
Я пожала плечами.
— Надо все организовать, развесить объявления, одно поместить в газете… Может быть, на следующей неделе?
— Нет. Сегодня. — Джемма кивком указала за окно. — Сегодня тепло, мама. Давай сейчас же напишем несколько объявлений. Я сбегаю и расклею их на улице. Потом вытащим из гаража складные столы и устроим распродажу. Что не продадим сегодня — оставим на завтра.
Нет, не так быстро. Я не в силах даже представить себе организацию распродажи сегодня. Уже почти половина девятого.
— Нужно все сделать как положено, — возразила я. — Дать объявление в газете…
— Объявление стоит денег, — сурово ответила Джемма. — А у нас их нет. И потом, людям нравятся дворовые распродажи. Нужно просто повесить одно объявление на повороте, а другое — на углу Двадцать четвертой, возле школы. И все придут.
Она была права. У меня нет денег. Нет даже двадцати долларов.
— Думаешь, мы справимся? — спросила я. — Собрать вещи, приготовиться, повесить объявления?
Они дружно закивали.
— Ну ладно. Тащите свои сокровища — все, с чем вы точно готовы расстаться, — но учтите: то, что мы продадим, назад уже не вернется. Это навсегда.
Они вскочили и убежали наверх.
Я выпила кофе, пошла в гараж, открыла все три двери и обошла его по периметру, вытаскивая то, что там сложено. К стене прислонены три картины в рамах. Кресло в стиле восемнадцатого века с вылинявшей ситцевой обивкой. Я купила его два года назад на распродаже, решив обить заново и поставить в комнату Тори, но так и не собралась. Полные корзины пыльных искусственных цветов. Резная деревянная клетка для птиц. Довольно странная бронзовая статуэтка, приобретенная Натаном на аукционе. Коробка старой детской одежды, которую я хотела отдать на благотворительность. Коробка моей старой обуви, которую тоже хотела пожертвовать. Две коробки книг. Коробка разрозненных кастрюль и сковородок, которыми я давно перестала пользоваться. И это не считая практически новой одежды в шкафу, которую я не ношу и скорее всего никогда не буду.
У нас много ненужных вещей. Очень много.
Мы можем их продать.
Семь с половиной часов спустя ноги у меня подгибались, зато в гараже было чисто и столы на дорожке почти опустели. Можно подумать, что у нас был карнавал, а не дворовая распродажа. Девочки торговали горячим сидром и шоколадным печеньем, которое приготовили на скорую руку, пока я надписывала цену на вещах.
