К спору об эпиграфах. Одиннадцатый выпуск со статьей Жолковского передо мной, эпиграфов два — из М. Гершензона и из Р. Якобсона (не из Б. Успенского). Упрек Лотману — насчет Гершензона. Ну, не знаю, перечитывать всего Лотмана, чтобы проверить, заслужен ли упрек, мне недосуг. Но снявши с полки подвернувшиеся под руку лотмановские «Беседы о русской культуре», я тут же наткнулся на две ссылки[50]. Видимо, если Лотман и замалчивал Гершензона, то как‑то бессистемно.
Теперь давайте прислушаемся к интонационно — смысловому рисунку телефонного обсуждения.
«Вы ни разу не заикнулись о размере…» Каждый, кто помнит, что Юрий Михайлович слегка заикался, сумеет оценить элегантную остроту профессора Жолковского.
Далее, Лотман, с присущей ему академической учтивостью, излагает свое мнение в сослагательном наклонении — «я бы не выставлял…». На что следует далеко не академическое — «а вы и не выставляете. Это моя статья, а не ваша». В переводе на язык обыденной жизни это значит — «а ты чего суешься, морда, твое какое дело?!» Когда разговор переведен в такую плоскость, редактору надлежит раздвинуть указательный и средний пальцы правой руки, образуя знак виктории, и ткнуть ими в глаза обидчику, приговаривая — «а ты кто такой!» Вместо этого воспитанный Лотман твердо, но вежливо прерывает беседу — и правильно делает. Можно было и раньше, после намека на заикание. Тем не менее, из уважения к желанию коллеги, как видим, врезку убирает, а эпиграфы сохраняет!’[51]
Это все — виньетки, если использовать выражение самого мемуариста[52]. Фокус композиции — в последней строчке, повторю ее для внятности: «Вопреки официозу напечатать диссидента — отъезжанта было для этого Главного делом чести, доблести и геройства — тут уж не до тонких семиотических разногласий…» Так вот, оказывается, где главное коварство профессора Лотмана! За счет обиженного Жолковского пытался нажить недурной морально — политический капиталец! Теперь такие действия называют красивым русским словом «пиар»; публикация статьи, которая, к тому же, открывала сборник, была шикарной «пиар — акцией»!
По честному признанию мемуариста, человек, о котором речь, — уже покойный и, следовательно, ответить не может. Пишущий обеспечил себе последнее слово, так сказать — над гробом.
В «Беседах о русской культуре» есть глава, посвященная дуэли. «Дуэль — предрассудок, — пишет Ю. Лотман, — но честь, которая вынуждена обращаться к ее помощи, — не предрассудок». Он говорил это от имени исторических персонажей, о которых речь, — современников Пушкина. Но и от себя тоже.
Однажды мы встретились с Лотманами в безнадежной очереди за билетами на Ленинградском вокзале. Мы возвращались с одесской дачи, Лотманы — тоже откуда‑то с юга. Об очереди как атрибуте реального социализма говорено многократно, Лотман будущего века, если такой объявится, в беседах о советской культуре посвятит очереди яркую главу. Он должен будет отметить, что в конце августа у билетных касс реальный социализм прямо‑таки буйствовал. Очередь была внешняя, она тянулась от окошка где‑то у перронов мимо всего длинного здания вокзала и завивалась на площадь, которую звали Комсомольской. Вот там, неподалеку от нас, мы увидели Юрия Михайловича, Зару и двух мальчишек, Мишку и совсем маленького Гришку, Алешки еще и на свете не было. Нам достался купейный вагон, Лотманам тоже, и тот же, но не полностью, один билет пришлось взять в плацкартный. Естественно, Зара с мальчиками разместилась в купе, а Ю. М. удалился куда‑то вглубь — искать свою полку. В нашем купе оказалась знакомая супружеская пара из Таллинна, и мы, уютно расположившись, предались вольной беседе за стаканом чая. Вдруг — время было уже довольно позднее — кто‑то постучался в дверь. В коридоре стояла Зара, бледная и крайне напуганная. Боря, сказала она, найдите и позовите Юрия Михайловича. — Да что случилось?
Выяснилось, что пьяный сосед по купе сделал Заре так называемое гнусное предложение.
Я стал было настаивать, что мы сейчас сами с ним справимся, да я могу просто поменяться с нею местами, но Зара молила и требовала привести Юру. Я бросился искать и где‑то в четвертом или пятом от нас вагоне нашел — Юрий Михайлович спал на нижней полке прямо в том, в чем был в очереди, не сняв белых парусиновых туфель и накрывшись серым жестяным плащом; видимо, у проводника не хватило постельных принадлежностей. Я разбудил его и сказал, что Зара хочет его видеть; уже на бегу я стал излагать причину.
— Я его сейчас убью, — сказал Лотман.
И убил бы. Ей — богу, убил бы! Честь, своя, жены, чужая — не предрассудок!
Но это там, где есть общепринятое понятие о чести. Я представляю себе, как — в том мире, который он так хорошо описывал, — Юрий Лотман отвешивает оскорбителю публичную пощечину и на другой день либо убивает его на дуэли, либо погибает, защищая честь женщины, жены. Но что делать, когда высокие понятия вязнут в безнадежной банальности? Оскорбитель, пьяный в стельку, спал мертвецким сном, его невозможно было растолкать. Спящему и беззащитному хаму человек, наделенный чувством собственного достоинства, ничего сделать не может, даже убить не может. И развязка получается убогая, советски — серая, бумажная, чиновничья: проводник, начальник поезда, составление акта — и это при том, что актанта невозможно привести в сознание. Насколько я помню, когда Лотманы высаживались в Тарту, поездной сатир все еще спал, храпя спиртными парами.
С мемуарами такое ведь дело, что оскорбленный, случается, не может заступиться за свою честь. Нет его. Ну что же, я попробую сыграть роль второго плана — свидетеля, который подписывает акт.
Обратим внимание на следующую тонкость. А. Жолковский покинул отечество в августе 1979 г. Одиннадцатый выпуск «Трудов» вышел в свет уже после этого. Но сдан в набор он был в январе 1978–го, так на нем и написано (взгляните на выходные данные, факсимильно воспроизведенные на следующей странице).
То есть, сборник был составлен, отредактирован и отдан в типографию не только до отъезда Жолковского, но даже до его вступления в серую зону «подачи», так оно называлось на языке эпохи. Судя по тексту, и верстка была готова до подачи, и телефонная дискуссия тоже!
Итак, что же остается после всех вычитаний? Вот что: титульный редактор Лотман и редактор тома, друг — блондин Чернов, узнав, что Жолковский собрался уезжать, не струсили и не убрали его статью из сверстанного и готового к печати тома.
Ученые записки Тартуского государственного университета. Выпуск 467. Семиотика текста. Труды по знаковым системам XI. На русском языке. Тартуский государственный университет. ЭССР, г. Тарту, ул. Юликооли, 18. Ответственный редактор И. Чернов. Корректор Н. Чикалова. Сдано в набор 12. I. 1978. Подписано к печати 15. X. 1979. Бумага писчая 60 X90 1/2 β· Печ. листов 9,0 + 1 вклейка. Учетно — издат. листов 10,33 Тираж 1000. ΜΒ-07376. Типография им. X. Хейдеманна, ЭССР, г. Тарту, ул. Юликооли 17/19. III. Зак. № 146. Цена 1 руб. 50 коп.
Вот этот акт безусловной порядочности и мужества сделан предметом высокомерной насмешки профессора из Лос — Андже.леса. Стыдно, молодой человек!
Но хуже другое. Ибо в жизни дело обстояло совсем не так. Продолжительное пребывание за рубежами родины, видимо, ослабило память мемуариста — и он уже неясно различает реалии советской идеологической ситуации семидесятых годов. Ему чудится, что Лотман в Тарту занимал позицию, внеположную системе, что не было на него ни Главлита, ни университетской, городской и выше партийной организации, ни добро.желателей — стукачей, ни самих органов, — и он мог демонстративно вынуть фигу из кармана и показать ее властям, а главное — оппозиционно настроенной интеллигенции. Но все было, было — и находилось в цветущей форме. Поверьте, без всякого Лотмана Главлит снял бы статью Жолковского в момент подписания к печати, когда бы знал о его эмиграции, которая в те времена оценивалась как «злодействие, противное казенному интересу». Если бы власти опознали в авторе опубликованной в советском издании статьи человека, отрекшегося от социалистической родины, смертный приговор тартуским «Трудам», и без того висевшим на волоске, был бы немедленно подписан и, как это было принято, тут же приведен в исполнение. Достаточно сказать, что, когда эмигрировал Б. Гаспаров, разразился невероятный скандал: власти обнаружили его имя — только имя! — в списке членов редколлегии очередного выпуска! Спасти положение удалось с помощью уловки — пришлось заверить власти, что вышла опечатка и вместо М. Гаспарова по досадной оплошности был помещен Б. Гаспаров[53]. К счастью для статьи Жолковского, Лотман не был осведомлен о его отъезде. К счастью для Лотмана и судьбы тартуских «Трудов», власти не заметили беззаконной публикации.
