Консерватория отпадала — у меня не было законченного среднего специального образования, надо было бы поступать в музыкальное училище, степень собственной музыкальной одаренности я оценивал трезво… Нет, это была бы дальнейшая трата времени с сомнительными шансами на успех. Фрида тоже считала, что одного пианиста в семье достаточно. Где‑то в самом конце списка маячил Институт точной механики и оптики — он был близок к моей военной специальности. Но меня неудержимо влекла гуманистика. Шведское отделение в институте иностранных языков? Или испанское? Филологический факультет? О, гляди‑ка, на историческом факультете Университета есть отделение истории искусства. Да, конечно, искусства — музыка в первую очередь, а затем — театр, кинематограф…

Как демобилизованный офицер я имел преимущества. Нельзя сказать, что законодатель был чрезмерно щедр, в других местах, как я узнал позднее, бывало и получше. Но меня условия устраивали. Согласно закону, если ты окончил среднее учебное заведение на все пятерки (тогда выдавали т. наз. золотой аттестат, позднее стали давать золотую медаль), сразу после этого был призван в армию и только что демобилизовался, тебя должны были принять в любое высшее учебное заведение без экзаменов, принять — и все, без разговоров. Я был в своем праве.

Именно в этом качестве я отправился к проректору университета, ответственному за прием. Это была дама с неожиданной фамилией Окрокверцхова. Позже я понял, что фамилия была грузинская. Женщина — проректор объяснила мне, что на филологический факультет прием окончен, там все вакансии заполнены, с историческим факультетом дела обстоят не лучше, туда мы вас принять не можем. Но есть вакансии на биолого — почвенном факультете, туда мы вас можем взять. На биолого — почвенный я не хотел категорически. Я хотел на исторический. Окрокверцхова не хотела принимать меня на исторический. Биолого — почвенный — и баста. Я ушел ни с чем, но сдаваться не собирался. Мир на Окрокверцховой (просклоняем ее так) клином не сошелся, есть власть повыше.

Как я есть, в парадной форме, отправляюсь к Уполномоченному Министерства Высшего образования по городу Ленинграду, ректору Текстильного института. Происходит вежливый и внимательный разговор Уполномоченного Министерства и демобилизованного военнослужащего. В результате Уполномоченный собственноручно пишет проректору по приему записку:

«Тов. Окрокверхцхова.

Прошу переговорить с тов. Бернштейном по вопросу о приеме.

Подпись».

Собственно, т. Окрокверхцхова уже переговорила со мной по вопросу о приеме, просить ее об этом смысла не было. Но есть небольшая надежда, что подпись Уполномоченного мне поможет. Я снова на приеме у проректора по приему. Результат все тот же: биолого — почвенный.

Вечером в женском общежитии Консерватории собирается военный совет. Выясняется, что у Виссариона — Иси Слонима, педагога Фриды, есть друг, молодой и многообещающий физик, аспирант Юра Каган. (В скобках можно заметить — будущий член — корреспондент Академии наук.) Отец Юры заведует фотолабораторией Университета. С отцом Юры дружит декан исторического факультета профессор Мавродин — он то ли фотографией увлекается, то ли они вместе ездят на рыбалку, но что‑то их связывает. Итак, Ися попросит Юру поговорить с папой, который в свою очередь попросит Мавродина… На следующий день я узнаю, что завтра утром мне надлежит явиться на исторический факультет, к самому декану. Весь вечер и половину ночи я готовлюсь к беседе с ученым деканом, штудируя его монографию «Образование древнерусского государства». До сих пор помню первую строку этого труда: «Под звон мечей и пенье стрел выходила на историческую арену молодая Россия…» Больше ничего не помню, но если даже я усвоил в ту ночь еще что‑либо из довольно толстой, большого формата книги, этого было недостаточно, чтобы достойно выдержать предстоявшую мне встречу.

Наутро, пройдя в первый раз по Менделеевской линии мимо клиники Отто к каре торговых рядов, где размещался истфак, я вовремя добрался до комнаты учебной части. Секретарь, высокая, худощавая и усталая женщина, объяснила мне, что следует сесть у двери в кабинет декана и ждать. Спустя полчаса мимо меня в кабинет прошел невысокий мужчина, скорее квадратного сложения, с одним плечом несколько впереди другого. Худая секретарь, поведя взором, дала мне понять, что это тот, кого я жду. Постучавшись, я вошел в кабинет и начал в ужасе мямлить:

— Владимир Васильевич, эээ, бээ, мээ, вот, это, значит, товарищ Каган, эээ, моя фамилия Бернштейн…

— А, — сказал Мавродин, приоткрыл дверь в секретарскую комнату и скомандовал: — Лидия Леонидовна, запишите, пожалуйста, товарища Бернштейна в приказ!

Так декан поставил яйцо.

Ну что, теперь я уже студент?

Нет — нет. Приказ не может войти в силу, пока я не докажу документально, что я окончил школу с отличием в 1942 году и тогда же был призван в действующую армию, откуда уволен в августе 1946 года. Отличие у меня с собой, остальное — в военкомате.

Там меня встречают сурово: почему до сих пор не оформили демобилизацию, товарищ младший — техник лейтенант запаса, а?

С военкоматскими майорами разговаривать мне как‑то сподручней, чем с проректорами и деканами.

— А потому, — говорю, — товарищ майор, что прием в ВУЗы бывает раз в год, а военкоматы работают постоянно. Оформлю, не беспокойтесь, в армии не останусь. Сейчас мне срочно нужна справка вот такого содержания.

— Мы такую справку дать не можем. Вы не у нас призывались, просите справку в том военкомате.

Хорошенькое дело. Меня призвали в городе Рубцовске, Алтайского края. Пока я оттуда выманю справку, учебный год начнется и кончится.

— Постойте, — говорю, — но вот же мое личное дело, вот оно у вас на столе, там все написано.

— Справку не даем. Обратитесь по месту призыва.

Так. Необходимо что‑то срочно предпринять.

— Хорошо, — говорю, — я понимаю, что вы мне не верите. Ну, а маршалу Советского Союза Константину Рокоссовскому вы верите?

Майор вынужден признать, что маршалу Советского Союза он верит.

— Так вот, — говорю, — смотрите, вот приказ о моем увольнении, вот тут написано — призван тогда‑то, уволен тогда‑то, а вот тут подпись: Командующий Северной Группой Войск Маршал Советского Союза Рокоссовский, вот, видите?

— Вижу. Но справку дать не могу…

В конце концов я этого майора доконал! Пошел он к машинисткам, напечатал на военкоматском бланке справку, подписал, поставил круглую печать и вручил мне чаемую бумагу. Усталый, но довольный я выхожу на залитый предосенним солнцем Загородный проспект, разворачиваю драгоценный листок. Там написано:

Военный комиссариат Куйбышевского района г. Ленинграда.

Справка.

Дана младшему технику — лейтенанту запаса Бернштейну Б. М. в том, что он, по его словам, был призван в Советскую Армию тогда‑то и уволен в запас тогда‑то.

Подпись.

Печать.

Дата.

С этим замечательным по своей юридической силе документом я в третий раз являюсь пред темные очи проректора по приему, тов. Окрокверцховой. Повертев в руках бумагу, Окрокверцхова, на этот раз — совершенно обоснованно, спрашивает меня, что это, мол, за филькину грамоту я ей принес. Она, конечно, права. Но у меня своя правота. Я понимаю, что нахожусь у последнего рубежа: если я не совершу сейчас нечто превосходящее человеческие силы, но необходимое для спасения дела, то все погибло. Я собираю свою волю, вскакиваю со стула, ударяю изо всех сил кулаком по проректорскому столу и ору страшным голосом:

— Окопались тут в тылу и бюрокрррратию развели!! Кррретинскими бумагами нас мучают!! (Внимание, не слишком входи в образ, только без мата, осторожно!) Под трррибунал таких надо! За что кррровь проливали!!

…Дурак, мямля, раззява, воспитанный очень, подумаешь, цаца какая, да с этого надо было начать! Рвать тельняшку! Хрипеть до травмы связок! О биолого — почвенном и заикаться бы не стали! Ну, наконец‑то, лучше поздно, чем никогда.