— Гм… Талантливый, вероятно, юноша, этот ваш Хлестаков… Способный, видимо, малый, если даже с приходом остался… и без статьи… Здесь уж я и ему, и вам, капитан, точно похвалу выскажу. Начитались вы, вижу, как директор школы какой-то. «Слушая вас, чувствуешь прибыток сил. Дух воздвигается».

— Вот-вот! Но не меня, Павел Иванович, не меня слушая… Слушая Гоголя! Ведь это он для нас такие тропинки обустроил! — торжествующе вскочил на ноги Бронькин. — Используя эти обстоятельства, дорогой Павел Иванович, полагаю возможным «…вновь обратить вас к предмету прекращённого разговора» — принялся за своё Афанасий Петрович. — Двухтомник избранных сочинений Гоголя именно то, что вам жутко требуется, и стоит сущие пустяки… В условиях упрямства и инфантильности со стороны всеобщей необразованности и утраты ценностных ориентиров классика в бизнесе, как сообщали небезызвестные герои классики, правда, по другому поводу, — «именины сердца». С вашей, как я уже заметил, дьявольской воспитанностью и благонравием знания классики прямой путь к немеркнущей славе, — завершил Бронькин, забив по шляпку последний гвоздь своих аргументов и завинтив самую патетическую ноту на конце речи.

Клиент призадумался, и видно было, что он даже нечаянную оговорку с чёртом пропустил мимо ушей. Он зачем-то покрутил в руках чашку, словно впервые увидевши её, зачем-то заглянул в сахарницу да и замолчал зачем-то и надолго.

Уже принялись бледнеть огни рекламы за окном и смелее подкрадываться к центральной площади города NN рассвет. Всё сильнее и гуще румянились его щёки…

Думается, читателями уже подмечено, как порядочно наскучило Афанасию Петровичу вколачивать в голову посетителя правду о цене Гоголя, да и автору повествовать об этом. Если абстрагироваться лишь от одной стороны медали, то автору от Афанасия Петровича уже подеваться некуда. Никак ему не укрыться от Бронькина, особенно сейчас, когда этот безобидный и капельку недовольный своим отражением в существующей жизни капитан запаса уже почуял прибыльное для себя дело и, конечно, не в 222 рублях, а ноздри его носа уже трепетно задрожали, причём без всякой оглядки на последнюю сессию ММВБ. Даже по его взгляду, хитро направленному внутрь души своей, сейчас было ясно, что капитан уже почуял то, чего ему хотелось. А хотелось ему славы и любви приятных гражданочек и граждан, наделённых правом выбирать себе тех, кто им люб.

О, мой возлюбленный читатель!

Чувствует моё терпеливое сердце, что пора преподнесть вам истинную и трогательную сагу о ветеране Бронькине. Сагу о тех красках его доблести, что доселе неизвестны вам, славному городу NN, разветвлённой сети крайкниготорга и бронетанковым массам той страны, чьи границы даже из самой Москвы недоступны силе зрения самого дальнозоркого в мире бинокля. Ну а если учесть, что именно в этот час наш капитан уже не сидит верхом на танке, а твёрдыми стопами своими вышагивает по колеблющейся платформе предвыборных забот об избрании нового хозяина города, то не видать вам здесь родной сестры его таланта по фамилии Краткость. И хотя сейчас капитану недосуг, поскольку местность уже принялась, хотя ещё и не в ближнем бою, но густо и неостановимо наполняться его обещаниями о том, какое светлое будущее её ожидает, вам всё-таки подфартило. Подвезло именно в том, что вашему скромному повествователю уже приходилось попадаться Афанасию Петровичу на крючок его размашистых воспоминаний и размышлений о смысле былого и грядущего на случайной встрече в известном каждому рублю казино «Рок» у дяди Лысого Пимена. Кстати, там же размещён и его популярный у авторитетных городских казнокрадов и транжир ресторан «Акулька». Если у вас накоплены определённые такие привычки, то лучше пробирайтесь туда. В левом крыле районного пенсионного фонда вы легко найдёте это заведение. А если вы ещё не обзавелись у Пимена даже клубной картой, то как увидите сразу под аркой этого дворца добролюбия и почтенности правую дверь с нацарапанными часами работы «Всегда», так и звоните дважды, но коротко.

Так вот. Чтоб избавить вас от велеречивых подробностей о безмерной его доблести и не упустить важнейших вкусностей боевого прошлого Бронькина, автор отважится на скупой пересказ слышанного от него при той встрече. То есть дерзнёт на роль беспристрастного повествователя подлинной легенды о легендарной личности, незаурядной подлости и смысле существования в их окружении остального человечества. При этом он востремится в меру сил своих скромных и способностей ничего не намесить в невыгодном правде нашего героя ракурсе.

Итак, самые яркие страницы биографии Бронькина, по свидетельству самого капитана, были отлиты в граните и броне, а также несправедливо обделаны мазутом и копотью на краю земли, где начинаются океаны и кончается Америка. Бронькин имел случай немало лет там и зим, что в тех краях одним и тем же будет, столоваться в одарённом огромной боевой славою Н-ском танковом полку. Тамошняя полковая библиотека построена была так патриотично и непримиримо, что помещала в себе одни лишь классические творения и самые запальчивые труды про звериную алчность агрессивной сущности империализма. Верите ли вы, не знаю, но ваш покорный слуга не сразу уверовал Афанасию Петровичу в том, что горючки в полку в последнее десятилетие его службы точно не наблюдалось, однако долг исполнять неизменно требовалось. Алчности тогда в полку и своей было немало, а потому все эти годы капитан брал с собою в танк только классику. Так он с нею и сдружился, а в особенности покумился он с Гоголем Николаем Васильевичем, чьи строки были написаны так, будто бы Гоголь и сам одно время исправлял должность именно в этом гвардейском танковом полку. Хотя на самом деле он там, конечно, никогда не числился, что аргументированно доказала Бронькину хранительница раритетов комнаты боевой славы полка толстая ефрейторша Клавка из отдела кадров.

Чему капитан и по сей день часто удивляется? Так тому только, как удалось ему от огорчений и переживаний за судьбы неживых душ, старосветских помещиков, философа Хомы, Катюшки Масловой с Карениной Аней или других героев от родных классиков не спиться в те времена окончательно, чего в эти годы легко добились многие приличные люди прославленного Н-ского танкового полка.

Роту свою и танк Бронькин любил во всех смыслах этого слова. Ещё больше боготворил он свой родной второй батальон, которым повелевать и шевелить его не упрашивали, хотя этого ему всегда очень хотелось. В том-то и сидела его большая печаль и тревога. Долгими пуржливыми полярными ночами Афанасий часто кричал себе мысленно: — Почему комбат Деревянкин? Почему человек с такой бронетанковой фамилией, как у меня, не комбат? — Но на мысленные вопли свои не получал Бронькин никакого ответа. Тундра про комбатов играла в молчанку. Олени, о Бронькине ни слова не мыча, выковыривали себе из-под снега ягель. Танки вели себя так, словно вместо солярки в баки воды набрали. И думали танки только о том, зачем они вообще нужны на Севере, если дорог здесь даже в оптический прицел не видится, о чём знает даже их командир батальона, да ещё и Деревянкин? Коренное народонаселение нордовых берегов океанов о батальоне ничего толком и подробно не мыслило. Но красную рыбу и моржовые клыки на спирт, сапоги и тушёнку оно разменивало только здесь. Во втором батальоне служили самые смелые и проверенные в непубличных торгах компаньоны и благодетели всех северных народов.

А потом взошла заря удачи. В силу обстоятельств Афанасий Петрович на целую неделю остался батальонным командиром. И он пошёл, поднявшись в полный рост, пошёл вперёд и разошёлся на этой промёрзлой почве так, что дальше уже разойтись было некуда. Дальше там уже находились то сугробы, то болото. Бронькин всегда мечтал служить и командовать так, чтобы депрессия от вечной мерзлоты, магнитных бурь и отсутствия витаминов были всегда, но только у других комбатов полка. И он добился этого! С торжествующе-победительным отпечатком на лице в первый же день своего командирства он провозгласил всем, что второй его батальон вскоре унесётся на тройке побед и бог знает на какую высоту! О том, что цветы и краски тундры и всех удовольствий Севера будут лежать на броне его дружины. А потом и ещё больше обнародовал всякого такого, что было уже и т. д. и т. п. Поначалу среди комбатов загорелся даже спор: Бронькин снова стебается так, как всегда он это делает? То есть что-нибудь классическое и непонятное для других, слово там иль потеху какую вворачивает им как в своей роте ранее? Или по-взрослому взялся за дело? Оказалось, за батальон Бронькин взялся не по-детски.