Созданию впечатления о всенародной поддержке царской политики, в частности, политики продолжения Ливонской войны, служил и знаменитый собор 1566 г. К тому же и на соборе 1565 г., и на соборе 1566 г. следовало «всенародно» утвердить огромные денежные сборы в пользу казны.
Всемирная история самодержавных монархий показывает, что к созыву представительных национальных собраний они прибегали чаще всего именно в тех случаях, когда хотели возложить на плечи населения новые значительные налоговые тяготы.
На земском соборе 1566 г. были впервые широка представлены служилые люди и верхи посада. Было бы. однако, неверным рассматривать соборы 60-х гг. XVI в. как начальный этап превращения России в представительную монархию. Нет оснований считать, что явившиеся на собор представители различных сословий были выборными. Состав основных участников собора был предопределен царем. Созывая собор, царь был абсолютно убежден в его покорной поддержке. Он не собирался делить власть с представителями аристократии или тем более дворянства и посада. Об этом свидетельствует та жесточайшая расправа, которая постигла земцев — участников собора, обратившихся, к царю с челобитной об отмене опричнины.
Ясным свидетельством ликвидации с помощью опричнины всякого сословно-представительного начала является история подчинения Боярской думы. Большинство членов думы в годы опричнины были физически уничтожены. Если к началу опричнины Боярская дума насчитывала 34 боярина и 9 окольничих, то уже к 1572 г. 15 бояр и 4 окольничих были казнены, 3 боярина были насильственно пострижены в монахи. Истребление членов думы продолжалось и после 1572 г. В конечном счете царь не оставил в составе думы ни одного из ее членов, которые входили в нее до опричнины.
Утверждая, что в годы опричнины дума сохраняла свое влияние на формирование политики государства, А. А. Зимин вступал в противоречие с приводимыми им же самим данными о постоянных репрессиях против членов думы. Уменьшение состава Боярской думы, писал исследователь, не дает оснований для вывода о падении ее роли в политической жизни страны: в годы малолетства Ивана IV, когда дума была всесильна, ее численность была невелика, а расширение состава бояр и окольничих во время Избранной рады привело к уменьшению влияния феодальной аристократии. С таким рассуждением трудно согласиться. Во-первых, в годы боярского правления дума хоть и была малочисленной, но не уменьшалась путем истребления большей части ее членов. Во-вторых, в те годы правила не дума, а та или иная боярская группировка, которая командовала и в думе тоже. В-третьих, увеличение численности Боярской думы в годы Избранной рады действительно повело к уменьшению влияния аристократии, но происходило это в результате включения в состав думы «худородных». Достаточно указать на пополнение ее такими людьми, как окольничие А. Ф. Адашев и его ближайший «единомысленник» боярин Д. И. Курлятев. По существу именно эти лица руководили тогда деятельностью Боярской думы.
Р. Г. Скрынников подобно А. А. Зимину считает, что опричнина не уничтожила общего значения Боярской думы как высшего органа государства, ибо в думу на место казненных бояр пришли новые лица, представлявшие те же самые аристократические фамилии. Но такая постановка вопроса противоречит положению, обрисованному самим исследователем. Важно не то, что царь продолжал вводить в состав Боярской думы наряду с худородными служилыми людьми представителей аристократических родов. Важно, что в думе задавали тон «ближние» люди царя — опричники. Важно, что (дума как учреждение перестала быть «высшим органом государства» и превратилась в покорную, низшую по сравнению с царским опричным правительством инстанцию. Важно, наконец, и то, что ни думцы аристократического происхождения, ни выходцы из служилых низов, ни все вместе, ни каждый в отдельности не были властны ни в своих собственных, ни в чьих бы то ни было головах и «животах». Трудно вести речь о самостоятельном значении такого высшего органа при данных обстоятельствах. Решающее влияние в этом постоянно обезглавливаемом земском учреждении получили опричники — бояре из опричнины, думные дворяне и думные дьяки царя.
В начале 1570-х гг. Грозный ополчился на верхи посада Новгорода, Москвы, Пскова, Твери и других городов как на еще одну силу, противостоящую неограниченной власти самодержавия.
Трудно представить себе что-либо политически более чуждое самодержавию, чем вечевой порядок правления в Новгороде, опирающийся на экономическую самостоятельность купеческих и промысловых верхов. Враждебным было отношение к московской великокняжеской, а затем царской власти и «меньших» людей — основной массы посадского населения Новгорода. Она, замечает Р. Г. Скрынников, была носительницей «демократических традиций новгородской старины».
Масла в огонь подлили и события в Стокгольме, происшедшие накануне новгородского похода царя. Стокгольмский посад оказал поддержку мятежным силам королевича Иоанна, осадившим город, и отворил им ворота. В результате измены «стокгольмских посадцких людей» союзник Грозного Эрик XIV был свергнут с престола.
Царь в конечном счете ликвидировал как политическую, так и экономическую независимость русских «торговых людей». Новгородскую торговую сторону он взял в опричнину силой. Вслед за новгородцами царь подавил «самовольство» в Пскове, расправился с непокорными из московских купцов. Верно оценив ситуацию, Строганов записался в опричнину добровольно. В опричнине оказались купцы и промышленники северных районов страны. Таким образом, последний «островок» самоуправления (в представлении Грозного, самовольства) был подавлен силой опричнины.
Высказанные здесь соображения не снимают вопроса о конкретных поводах, вызвавших опричный поход на Новгород. Речь идет о полученных царем сведениях о «новгородской измене», о намерении новгородцев и псковичей «поклонитися королю литовскому».
В начале царствования Грозного казалась перспективной идея подчинения царского государства церковной иерархии. Церковь стремилась к тому, чтобы самодержавие оказалось по отношению к ней в том положении, в каком позднее она сама оказалась по отношению к самодержавию, а именно, в полном фактическом подчинении при полном к себе внешнем почтении.
Идея подчинения самодержавия церкви, как известно, не прекращала своего существования и в более поздние времена, несмотря на то что Иван Грозный не поддался воспитанию в ее духе и повел против притязаний церкви на мирскую власть беспощадную борьбу и словом, и делом. В самый разгар опричнины, т. е. во время яростного утверждения царем своего единовластия, в защиту названной идеи посмел выступить митрополит Филипп. Царь с помощью опричнины руками Малюты Скуратова свирепо расправился с ним. И все же идея подчинения самодержавия церкви надолго пережила своего свирепого врага — первого царя Ивана Грозного. Она возрождалась в различных вариантах в течение всего XVII в. Когда официальная церковь рассталась с ней и окончательно перешла на беспрекословную службу самодержавию, ее подхватила религиозная оппозиция. В начале XVIII в., как бы признав свое бессилие в борьбе с властью «царя-антихриста», идея эта подвергла себя самосожжению на раскольничьих кострах, угли которых тлели еще долго. Не раз пытались их раздувать во времена многочисленных бунтов и восстаний угнетенного люда против царского произвола. Однако обращение к обветшалому, зовущему назад, а не вперед знамени только затемняло смысл и подлинные цели народных движений.
Однако какие бы повороты ни происходили позднее в истории отношений между церковной иерархией и царским государством, их основа была прочно заложена в опричные годы.
Выступления против самодержавия князей церкви и советских аристократов совместно с дворянской оппозицией, а также открытые (митрополит Филипп) и тайные (заговор И. П. Федорова) покушения на его власть, ясно показали царю, что опричнина, т. е. аппарат принуждения, который он создал, явлйется единственной надежной опорой его единодержавие Практическим ответом самодержавия на выступления оппозиции был безудержный опричный террор. Назовем его основные объективные последствия.
