— Да, — устало согласилась Джуин и опустила голову на песок. Ее тоска, ее разочарование снова вернулись к ней. Ее сердце разрывалось от боли.

— Ну так объясни мне, что в нем есть, чего нет во мне? Кроме манер, само собой.

— Даже не знаю, с чего начать.

— Внутри, знаешь ли, я классный парень.

— Поверю тебе на слово.

«А Алекс, — думала Джуин, — никогда не дерзит и не грубит. Он не бахвалится почем зря. Он красивый, веселый, чуткий и сильный. Когда я смотрю в его глаза, я забываю обо всем на свете. Как я могла поверить, что разлюбила его? Нет, наверное, я умру от любви к нему».

— Конечно, нельзя забывать, что в тот момент твоя мать была несколько навеселе. Во всяком случае, так мне показалось. — Доминик почувствовал, что Джуин расстроилась, и испугался, что зашел слишком далеко. Поэтому он, отложив на время интересующую его тему, попытался исправить ситуацию.

— Разве она когда-нибудь бывает не навеселе?

— Значит, все это были просто пьяные разговоры?

— Вот именно: пьяные разговоры.

— Кстати, видела бы ты моего старика на прошлой неделе. Как же он наклюкался! — Доминик рассмеялся вслух, вспомнив отца.

— Кто, Джон? — тупо переспросила Джуин. — Джон напился? Я тебе не верю.

— Ни слова неправды. Он вернулся домой пьяный в стельку и танцевал в лунном свете с гирляндой свиных сарделек на шее. Я его даже стал немного уважать за это, но мама, мягко говоря, была не очень довольна тем выступлением. Она сказала, что никогда этого не забудет.

— Доминик?

— Что, старушка?

— Вот скажи… — В конце концов, Доминик тоже был парнем, мужчиной, хотя и совершенного иного склада, чем Алекс Гарви. Может, он сможет объяснить ей необъяснимое. — Что ты думаешь о Наоми Маркхем?

— О ком? О Наоми? Я бы не выкинул ее из постели, это точно. — Вот и все, что он сказал, в своей обычной несерьезной манере. — То есть она, конечно, лакомый… Эй, смотрите-ка, кто идет! Это же наша Люси-гусыня! Слушай, Джуин Шарп, сделай мне одолжение: покажи свой злобный характер, разозлись-ка на меня. А то моя репутация задиры под угрозой.

Бесчисленные чашечки черного кофе, которые он опустошал одну за другой, и сандвичи — изящные треугольники огурца и копченого лосося, исчезавшие незаметно для него самого, не успокоили ни его мозг, ни его желудок. Он сидел в зале ожидания бизнес-класса и ждал, ждал, ждал, широко зевая, садясь то так, то этак, вытягивая длинные ноги, обуреваемый мыслями — приятными и не очень.

От недостатка сна мысли немного путались. Ему было жаль (но не слишком) Кристин. Вчера вечером на ее губах играла лучезарная улыбка, со всеми присутствующими она была остроумна и весела, ее смех струился то в одном конце зала, то в другом, никогда она не выглядела такой красивой, такой полной жизни. А потом всю ночь она плакала в ванной, изливала свое горе, сморкалась в бумажные салфетки, а под утро разразилась горькими обвинениями и даже несколько раз ударила его. Он до сих пор был слегка пьян от шампанского и лести, что сопровождали его грандиозную отвальную, но похмелье было вызвано не столько этими конкретными излишествами, сколько ноющими ребрами и притупленными чувствами.

Он еле поднялся сегодня в восемь утра; менее чем через четыре часа он должен будет приземлиться в Лондоне. Там ранний вечер будет казаться полуднем. Странная это штука — время.

По всему земному шару народы восторженно наблюдали за рассветами и закатами. Но Дэвид Гарви знал: Земля — это кривобокая планета, которая как сумасшедшая выписывала пируэты вокруг безразличной желтой карликовой звезды. Солнце не встает и не садится, а рассвет и закат — всего лишь выдумка, призванная утешить человечество, навечно порабощенное суточным циклом.

Начиная с одноклеточных организмов, все живое танцевало под дудку солнца. Безмозглая протоплазма скручивается на свету в спирали. Тараканы начинают свою деятельность с наступлением темноты. При солнечном затмении сбитые с толку птицы падают с потемневшего неба. А самое смешное в этом то, что солнцу на все это наплевать. В каком-то смысле солнце было похоже на него самого, так как вокруг Дэвида Гарви тоже скручивалась в спирали, суетилась, низвергалась форма жизни, известная под названием «Женщина».

Ему нравилось то, что теперь человек мог сам выбирать себе время суток (например, получить ночь или день в любой момент; или посетить их, как ресторан, за определенную плату). Но вот как бороться с нарушением биоритмов, вызванных перелетом нескольких часовых поясов, Дэвид не знал. Вот и сейчас он с унынием готовился к несогласованности сигналов природы и биологических часов, к бессоннице ночью и сонливости днем, к плохим снам и чувству усталости, к дурному настроению и потере аппетита — ко всему тому, что неизменно сопровождало перелет на восток и что предстояло ему пережить в ближайшие несколько дней.

А еще — только это секрет — он страшно трусил. Но это ничего, страх составлял половину удовольствия от полета. Итак, с замирающим сердцем он ждал, когда его с шумом и грохотом вознесут в небо. Дэвид всегда настаивал на «конкорде», таком быстром, таком престижном, потому что он считал, что работодателей нужно заставлять платить. Последний раз, когда он летел на «конкорде», на заднем ряду сидели только он и скучающая брюнетка с телом гермафродита и сладострастной верхней губой — дочь миллионера. Они накрылись одеялом, и он заставил ее кончить со скоростью, вдвое превышающей скорость звука.

Но взлет был даже лучше, чем секс. Огромная серебряная птица несется по взлетной полосе, ревут моторы, и вот, внезапно оторвавшись от земли, самолет взмывает в небо… Дэвид не знал ничего более захватывающего. Пока самолет набирал высоту, он чувствовал себя прекрасно. Проблемы (ужасные проблемы!) могут возникнуть при снижении и посадке.

Его мысли обратились к более приятной теме — к его обители в Ноттинг-Хилле. Это была элегантная, заставленная книгами квартира на первом этаже высокого белого дома, который самовлюбленно смотрел как в зеркало на свою точную копию на другой стороне площади. Дэвид испытывал глубокую уверенность в том, что именно в этой квартире, за письменным столом у окна, тихими воскресными днями он будет наконец писать свой Роман.

Несколько дней акклиматизации, неделя или около того в Италии в компании с этой ведьмой Хендерсон (Дэвид называл ее так по-дружески; он был достаточно высокого мнения о глупой корове) и другими горгульями из газетного мира, все — большие шишки на Флит-стрит, — и он почувствует себя новым человеком.

Или, поскольку от себя не убежишь, захочет новую женщину.

В самолете, где опытные стюардессы с глубоко въевшимися улыбками усадили его на место, Дэвид, желая развлечься, вынул из кармана письмо сестры. Джеральдин ждала встречи с ним, она считала часы. И Джон тоже, и дети, Люси и Доминик, были вне себя от восторга. В сентябре он обязательно должен провести у них уикенд. А пока она хотела бы предупредить его о кислородном голодании. Это опасное состояние угрожает любителям выпить, когда они предаются своей страсти в воздухе. Гипоксия средней степени тяжести напоминает интоксикацию, характеризуется эйфорией, ослаблением умственных способностей и нарушением координации. Потом губы, ногти и мочки ушей синеют, и тогда необходимо воспользоваться кислородной подушкой.

Что ж, когда он летел на самолете в предыдущий раз, с его умственными способностями да и с координацией все было в порядке. А нос и мочки ушей были розовее розового. Дочь миллионера с удовольствием выпила бы за это!

Поэтому Дэвид не отказался, когда к канапе с зернистой черной икрой ему было предложено шампанское известной марки, — невзирая на угрозу гипоксии.

Наоми Маркхем готовила по сборнику рецептов. Потому что по-другому она не умела. Об импровизации речи не было, поскольку кулинария оставалась для нее эзотерическим занятием, рецепт был мистикой, волшебным заклинанием, а без цветной иллюстрации Наоми не имела бы понятия, что именно должно получиться в результате.