— Откуда у нее взялись деньги на?.. — вслух задумалась Кейт.
— Ну, они с Ники старые приятели. Наверное, он пострижет ее бесплатно. Или за символическую сумму.
— Похоже, ты отлично осведомлен о ее делах. — Взяв две ложки, Кейт стала мешать спагетти, добавляя томатный соус и расплавленный сыр.
— Она плакала. Надо было поговорить с ней. — Алекс прошел к буфету, открыл ящик со столовыми приборами, с грохотом стал перебирать сваленные в кучу ножи и вилки. — Не мешало бы нам купить в этот ящик разделители. Или, кажется, бывают специальные подносы с отделениями.
— До сих пор мы прекрасно обходились без подноса. А она будет ужинать с нами? Оставить ее порцию на плите, чтобы не остыла?
— Откуда я?.. Слушай, в чем дело?
— Просто раз она, по-видимому, делится с тобой…
— Эй, хватит, а? Она ведь не докладывает мне обо всех своих передвижениях. Она оставила тебе записку? Она собиралась оставить записку. А, вспомнил, она действительно говорила что-то насчет Элли. Да, точно, она собиралась зайти вечером к Элли.
Кейт была довольна и недовольна одновременно. Хорошо, конечно, для разнообразия побыть хоть один вечер вдвоем. С другой стороны, почему именно сегодня, когда она сама не своя, вся на нервах и не может полностью насладиться отсутствием Наоми? Все же этой женщине недостает элементарной вежливости. Шлепнув тарелки на стол, она поделилась с Алексом своим мнением о Наоми Маркхем, которая, судя по всему, считала этот дом гостиницей.
— Не заводись, — ласково попросил он ее, возвращаясь наконец с ножами и вилками. Он покачал стул, чтобы столкнуть Петал с сиденья, сел на ее место. — Она уже скоро уедет.
— Скоро? Она так сказала?
— Нет. Мне так кажется. — С несчастным видом он уставился себе на колени, потом нагнулся, чтобы погладить за ушком обиженную Петал, чувствуя, как кровь заливала шею, лицо, уши, виски. Сможет ли он когда-нибудь открыть матери свою ужасную тайну? Может, надо было признаться во всем сейчас, пока не вернулась Наоми. Может, надо было прямо сказать Кейт, что он и Наоми собирались…
— Прости, — сказала Кейт и попыталась — неудачно — рассмеяться. — Я просто немного не в себе. Наверное, это из-за новостей о Дэвиде. Элли все уши прожужжала мне о его новой работе и суперзарплате. Я подумала, что некоторым все подается на блюдечке.
— Но ведь нам нет никакой разницы, где он работает и сколько зарабатывает, — рассудительно заметил Алекс, беря вилку, — так же, как то, где работают и сколько зарабатывают другие чужие нам люди. — Затем, воткнув вилку в макаронную размазню и сделав вдох, добавил с чувством: — Мое любимое.
Мир, увиденный глазами влюбленной Наоми Маркхем, был не таким, как всегда. Как зачарованная, почти забыв о том, что у нее была новая прическа, она шагала по Бонд-стрит, поглядывала на витрины магазинов и видела, что одежда, пусть скроенная и пошитая искуснейшим образом, по сути своей была всего лишь тканью. Картины маслом, антиквариат, ювелирные изделия были, в конце концов, только вещами.
В груди у нее шевелился маленький, плотный узелок разочарования — то же самое чувство она испытала в возрасте десяти лет, когда Рождество принесло с собой не восхитительный трепет предвкушения, а тоскливое осознание утраты.
Конечно, невозможно было излечиться от внезапного, незаметного повзросления. Ребенком, со своей новой зрелостью, она примирилась с этим. Но любовь, выпавшая недавно на ее долю, была испытанием совсем иного рода. Ей оставалось только надеяться, что более экстремальные проявления состояния влюбленности — ощущение нереальности происходящего и нарушение пропорций — со временем исчезнут сами собой. В настоящий момент ее можно было сравнить с пассажиром кренящегося судна, для которого удержание равновесия требовало предельной сосредоточенности, навигация была гаданием или в лучшем случае зависела от положения пляшущих по небосводу звезд и у которого была одна-единственная перспектива — погибнуть.
А всего лишь несколько недель назад эти же самые дорогие магазины казались такими заманчивыми. Открывая их двери, она испытывала глубокое, стойкое чувство возвращения на родину — туда, где все было знакомо и близко. Но сегодня ничто не привлекало ее, и это несмотря на то, что у нее были деньги. У нее в сумочке лежала кредитка Алекса — ее услужливый друг (правда, менее услужливый, чем кредитка Алана Нейша, но все же способный подарить ей флакончик «Ромео Джильи» или «Дольче и Габбана», способный получить из банкомата пачку купюр).
Нет, проблема состояла в том, что ей не хотелось ничего покупать. У нее просто не было настроения. Она не хотела новую белую рубашку, серый шерстяной жакет или стеганую сумку. Она хотела Алекса. Она скучала по нему. Она хотела быть с ним, целовать его. И еще она хотела излить кому-нибудь душу. А не рассказать ли Элли о том, что происходит? Нет, нельзя, Наоми знала, что потом она обязательно пожалеет об этом.
Японский турист шагнул в сторону, пропуская ее, и потом обернулся, чтобы посмотреть ей вслед. Она не заметила этого. Из люка на дороге вынырнул рабочий и предложил ей выйти за него замуж. Она не остановилась.
Очутившись на Оксфорд-стрит, она преодолела давление потока пешеходов, который иначе унес бы ее к Триумфальной арке Марбл-арч, и на минутку остановилась у киоска, заваленного одинаковыми и безвкусными апельсинами, бананами, виноградом (и когда эти фрукты перестали казаться экзотикой?), в ожидании, пока какой-нибудь план действий не предложит себя к ее услугам.
Когда пошел дождь, она восприняла это как личное оскорбление — лучший стилист Лондона не для того полдня стриг и укладывал ее волосы, чтобы погода взяла и помочилась ей на голову, — и подняла руку, останавливая такси.
По дороге в Хакни она закрыла глаза, откинулась на спинку сиденья и предалась эротическим воспоминаниям об Алексе, о том, как он пронзает ее, о его глазах и о том, как они будто обнимают ее, притягивают ее к нему. На нее волнами накатывало вожделение, заставляя ее дрожать.
Водитель, поглядывая в зеркало заднего вида, видел только то, как по ее лицу поочередно пробегали свет и тень клонящегося к закату дня; он видел, как на ее бледной коже танцевали силуэты колышущейся листвы. В Блумсбери он рискнул завязать разговор, предложив для обсуждения капризность британского лета, что всегда встречало отклик у его пассажиров. Но Наоми не ответила. Она не присоединилась ни к его проклятиям в адрес кругового движения на Олд-стрит, ни к его утверждению, что недавний ремонт покрытия ни к чему не привел. Не тронули ее ни многочисленность дорожных работ, ни тот факт, что практически каждая улица в столице была перекопана, — потому что она была совсем в другом месте, с Алексом, в своем воображении, она была далеко-далеко и готова на все.
Дворники скользили по лобовому стеклу взад и вперед. И только когда машина промчалась мимо Лондонфилдс, она открыла глаза, сфокусировалась на смутно узнаваемой географии и стала давать указания водителю: направо, налево, направо.
Со смешанным (и неприятным) чувством предвкушения и беспокойства, прикрывая сумочкой голову, она почти бегом поднялась по крутым ступенькам к двери Элли.
На краткое мгновение в окнах первого этажа промелькнула Элли в чем-то вязаном и очень розовом. Прежде чем она исчезла, Наоми увидела поднятую ладонь, увидела, как Элли машет ей.
И от этого она испытала неожиданный прилив хорошего настроения, ее охватило ощущение свободы, как будто ее только что выпустили из больницы после долгой болезни. Она даже почувствовала слабость и дрожь в ногах.
К Наоми пришло осознание того, насколько тяжело жилось ей на Лакспер-роуд, и не только из-за неписаных правил дома или из-за собственной ненужности. Труднее всего было скрывать от хозяйки свою страстную связь с хозяйкиным сыном.
Это было пыткой — держать свою любовь в секрете, не иметь возможности говорить о ней. Если бы она могла кому-нибудь рассказать об Алексе, то, может, происходящее показалось бы ей самой более вероятным и более реальным. Ей необходимо было произнести его имя вслух, связать его со своим именем, сказать: «Я и Алекс».
