На самом краю бивака, за пределами круга света от ближайшего костра, путники остановились, словно забыв, как двигаться. Бивак занимал не всю ширину вади, можно было осторожно обогнуть его. Нофрет как раз хотела сказать об этом, когда одна из лошадей заржала.

Осел, вернее, ослица, радостно взревел в ответ, а там были жеребцы. Видимо, уловив ее запах, они забеспокоились и стали рваться с привязи. Из шатров выбегали люди, встревоженно крича. Кто-то вывел свору охотничьих собак на поводках. Они залаяли, стали рваться из своих ошейников — одни к лошадям, другие к путникам, стоявшим в темноте.

Ослица, упрямая, как и вся ее порода, замолчала, испустив единственный предательский вопль. И с места двинуться она тоже не желала, хотя Иоханан отчаянно тянул за повод.

К ним приблизились люди с факелами. Нофрет рада была бы провалиться сквозь землю, но Анхесенамон на спине осла находилась, как всегда, в трансе, и ни Леа, ни Иоханан не могли сдвинуться с места. Иоханан, оставив бесполезные попытки заставить осла стронуться, неподвижно стоял в свете факелов, словно высокая и узкая тень в бесформенных одеждах.

Один из египтян, приблизившись, обратился к нему на языке, который он, по-видимому, считал языком жителей пустыни:

— Кто, какое имя тебе дано?

Иоханан отвечал по-египетски, но с таким акцентом, какого Нофрет прежде у него никогда не слыхала, с убедительным акцентом пустынного жителя. Выглядело бы странно, если бы человек в такой одежде говорил, как фиванский вельможа.

— Добрые люди, мы направляемся в Синай. Моя бабушка устала, а сестра больна. Вы позволите немного отдохнуть под вашей защитой?

У Нофрет перехватило дыхание. Иоханан никогда не страдал излишней робостью и не был трусом, но на такую дерзость не решилась бы даже она.

Его слова возымели действие. Солдаты переглянулись. Немного погодя один из них сказал.

— Надо бы спросить его милость.

— Обязательно, — согласился Иоханан, — обязательно спросите разрешения у своего начальника. Вы не должны принимать гостей без его согласия.

Солдаты снова обменялись взглядами. Тот же, что говорил прежде, произнес:

— Пошли с нами.

Нофрет не удивилась бы, если боги сыграли над ними злую шутку, и здесь, среди пустыни, вдали от всех городов, окажется сам Хоремхеб, в засаде дожидающийся беглецов с похищенной царицей. Но в самом большом шатре оказался человек незнакомый, для египтянина крепко сложенный, с широким, скуластым лицом воина. Разбуженный среди глубокой ночи, он глядел хмуро, но природная обходительность взяла верх. Он сам налил вина для Леа, приказал своему повару приготовить для них еду, как будто нежданные гости были странствующими вельможами, а не просто случайными путниками.

Апиру вовсе не смущались, оказавшись в гостях у египетского военачальника и его солдат. Анхесенамон, по обыкновению пребывающая в полузабытьи, ела, пила и молчала. Для встревоженного взгляда Нофрет ее поведение и лицо несомненно были царственными, но в своем платье и под покрывалом она казалась простой женщиной из пустыни, молчаливой и не особо одаренной умом. Царица Египта не привлекала ничьего внимания.

На женщин вообще никто не реагировал. Иоханан удерживал все внимание на себе, без умолку болтая обо всем и ни о чем. Ничего толкового он не рассказал, вовсе не упомянув, откуда и куда идет. Большей частью он угощал всех историями об охоте на львов, заинтересовавшими начальника, который для этого и приехал в такое пустынное место. Поведал он и о том, как в Тире торгуют пурпуром, а в диких краях Газы ищут новые оазисы.

— Есть один такой, — вещал он, — в глубине пустыни, куда не решаются заходить даже волки; там, говорят, финики растут, уже пропитанные медом, а деревья истекают соком, сладким, как настоящее молоко. По слухам, в древности его благословила какая-то богиня и сказала, что каждый достойный путешественник может отдохнуть там одну ночь и один день. Но не дольше. Если кто-то останется сверх этого срока, то, проснувшись на второе утро, обнаружит, что финики стали камнями, сок с деревьев высох и превратился в золу и даже вода в колодце обернулась грязной жижей.

— Настоящие чудеса! — изумился начальник. Есть он не стал, но вино пил с явным удовольствием и допивал уже вторую чашу. — Скажи, а ты когда-нибудь бывал там?

— К сожалению, нет. — Иоханан широко раскрыл наивные глаза. — Но я знал одного человека, который там был, а он вовсе не дурак. Он провел там дозволенное время и клянется, что с тех пор ему ни разу не довелось отведать такого замечательного молока и меда, какие он ел в оазисе. Все, что он ест и пьет с тех пор, по его словам, причиняет одно разочарование.

— Это похоже на проклятие, — заметил начальник.

— Похоже, — дружелюбно согласился Иоханан.

Они двинулись в путь перед рассветом. Иоханан хотел достичь оазиса, до которого, по его мнению, можно было успеть добраться прежде, чем дневная жара одолеет их. Он замечательно туманно объяснил, где находится это благословенное место, хотя, казалось, давал начальнику вполне четкие указания насчет дороги. На прощание они обменялись подарками: в обмен на бурдюк вина начальник получил красиво вытканный ковер, один из тех, которые служили седлом для Анхесенамон.

Нофрет считала, что обмен был явно неравноценным. Начальник, небось, посмеивался над щедрым кочевником. Кочевник же был исключительно доволен собой, радостно прощаясь со всем биваком, включая собак и лошадей.

— Он тебя надул, — сказала Нофрет, когда бивак остался далеко позади.

В утреннем свете была уже ясно видна довольная ухмылка Иоханана.

— Конечно. И поздравляет себя с этим.

— Ты бы мог дать ему что-нибудь менее ценное, и все же он остался бы в убеждении, что облапошил тебя.

— Ну да, но так он полностью будет убежден, что я дурак, а все кочевники — полные идиоты. Начальник даже не заметил тебя, не говоря уж о госпоже. Он же буквально упивался собой — могущественным, благородным, неизмеримо превосходящим всех на свете египтянином.

— И даже не подумал о том, что нас стоило бы расспросить поподробнее. — Нофрет покачала головой. — Вот как плохо быть чересчур умным.

— Ну, от этого бог меня сохранит, — выразил надежду Иоханан, все еще ухмыляясь.

Покинув солдатский бивак, они не встретили больше ни души. В пустыне не было людей, хотя живых существ оказалось великое множество: птицы, ящерицы, змеи, шакалы, вышедшие на ночную охоту. В следующую ночь после ухода с бивака Нофрет, карабкаясь на очередной песчаный холм, уловила какое-то движение. Тонкая остроухая тень трусила впереди, казалось, направляя Иоханана, их предводителя, на верный путь среди безграничного пространства.

Тень оглянулась. Глаза ее светились в сумраке, но не зеленым или красным светом, как у других животных, а холодным белым сиянием звезд. Нофрет моргнула. Какое-то мгновение создание бежало не на четырех, а на двух ногах: стройное человеческое тело, но с головой шакала, с глазами шакала, с клыками, сверкнувшими в улыбке.

Шакалоголовый Анубис был проводником мертвых, причем египетских мертвых. Нофрет же чувствовала себя даже слишком живой. У нее ныли все кости, горели ноги: ночь за ночью ей приходилось шагать в сандалиях на тонкой подошве. Она невероятно устала, хотелось есть, хотелось пить. Леа должна бы чувствовать себя еще хуже, но шла с видимой легкостью. Старая женщина не позволила посадить себя на осла позади Анхесенамон. Она пойдет пешком. Ни о чем другом она и слышать не желала.

В эту ночь путники нашли воду, колодец в пустыне, такой маленький и незаметный, что возле него не видно было ни клочка травы. Воды хватило только на то, чтобы наполнить один бурдюк, но это было лучше, чем ничего.

Иоханан не говорил, как долго им еще придется идти, чтобы добраться до его народа в Синае. Они находились вдалеке от караванных путей, вообще за пределами мира, но — и тут Иоханан был тверд — не заблудились. Если бы у Нофрет была какая-нибудь карта пустыни, она бы все равно не знала, где находится, кроме как к северо-востоку от Египта.