— Попытаюсь еще раз. И еще, пока Бог не дарует мне сына.

— Великолепно! Но сейчас это нам не поможет. Кто-то должен управлять царством, пока отец беседует со своим Богом.

— Неужели нет никого подходящего? Твой отец правил с юности до полной зрелости, а его отец в это время властвовал в Фивах. Двенадцать лет в Двух Царствах было два царя, старый и молодой. Разве нельзя снова так сделать?

— Но у старого царя был сын. И не один. У него… — Анхесенпаатон остановилась. — Ох, глупая я! Сменхкара.

Кийа кивнула.

— Ты пойми, — сказала царевна. — Если Сменхкара будет коронован как властелин Двух Царств, вместе с моим отцом, тогда твой сын, если родится, может никогда не получить трона.

— Мой сын, если родится, еще очень долго будет маленьким. А царевич Сменхкара уже мужчина.

— Ему придется, — размышляла царевна, — Жениться на царевне, которая имеет царские права, чтобы самому стать царем.

— Да, — подтвердила Кийа.

Анхесенпаатон сжала руки на груди.

— В живых осталось только две царевны. Одна из них уже царица.

— Да, — повторила Кийа.

Царевна глубоко вздохнула, и ее охватила дрожь. Она была бледна, казалась маленькой и замерзшей.

— Я… Еще ребенок. Но уже скоро стану женщиной.

— Хорошо бы тебе удалось подождать, пока ты станешь постарше, совсем настоящей женщиной, — сказала Кийа неожиданно тепло. — Но царство беспощадно. Ты нужна ему сейчас.

— Я знаю. Как ты думаешь… Нам удастся убедить отца согласиться на совместное правление?

— Думаю, да.

— Это означает, — продолжала царевна, — что мой сын будет царствовать вместо твоего. Ты уверена, что хочешь этого?

Кийа взглянула ей прямо в лицо.

— Царевна, — сказала она с неожиданной яростью, — ведь ты же никогда не пришла бы сюда, не доверяя мне хоть немного. Или ты собираешься подлить яду в мою чашу после того, как получишь от меня все, что я знаю и могу посоветовать?

Анхесенпаатон замерла, уязвленная, но уроки Тийи не прошли для нее даром. Она заговорила негромко, тщательно подбирая слова:

— Госпожа Тадукипа, я верю, что ты высоко ценишь моего отца. Может быть, даже любишь его. Ради него ты сделаешь все, что необходимо. Это дело твоей чести.

— У женщин нет чести, — ответила Кийа. — У женщин есть их мужчины и их дети. Они пойдут на все, чтобы защитить их.

— Я только на это и надеюсь. Но этого же и боюсь, — вздохнула царевна.

— Даю слово, что не сделаю ничего, чтобы повредить царю — даже если этим царем будет Сменхкара, — пообещала Кийа.

Анхесенпаатон молчала, сощурившись, напряженно думая. Кийа сидела спокойно и ждала. Наконец царевна сказала:

— Я тебе верю. Думаю, что твоя гордость заставит тебя поступать честно. Я была бы рада заключить с тобой союз.

Нофрет подумала, что египетская царевна не способна ближе подойти к тому, что называется дружбой. Кийа, царевна из Митанни, казалось, была вполне удовлетворена такой сдержанностью в выражении чувств. Она наклонила голову.

— Я оправдаю твои надежды.

— И я, — ответила Анхесенпаатон.

Союз Анхесенпаатон и Кийи был хорошо продуман, но не принимал во внимание царя. Когда царевна встала, собираясь выйти, скрип двери заставил ее оглянуться.

Царь выглядел вполне проснувшимся, только глаза чуть-чуть туманились. Он приветствовал дочь без всякого удивления, а любовнице прошептал несколько нежных слов. Нофрет очень хотелось потихоньку удалиться и не присутствовать при семейном разговоре, но она не могла этого сделать, пока задерживалась ее хозяйка.

Царь уселся на кушетку — было видно, что он нередко сиживал здесь и чувствовал себя вполне удобно, — и посмотрел сначала на Кийю, а потом на дочь.

— Как я понимаю, вы тут без меня распоряжаетесь царством?

Кийа побледнела. Анхесенпаатон сохранила самообладание, примирительно сказав:

— Ты же прекрасно знаешь, отец, что Бог не оставляет тебе времени заниматься чем-либо другим.

— Да, мне говорили это, — мягко ответил он, — а чем собираетесь заняться вы, мои дорогие?

Анхесенпаатон взглянула на Кийю. Та сжала губы. Царевна заговорила:

— Мы обсуждали твое совместное правление, отец, с царевичем Сменхкарой. Он уже достаточно взрослый и справится, пока ты не обзаведешься собственным сыном.

— Может быть, этого не случится никогда, — заметил царь. — И ты собираешься предложить ему себя в жены, поскольку ни один мужчина сам по себе не имеет царского права?

— Никого другого нет.

— Есть. Меритатон.

— Но…

Он взял ее за руку.

— Меритатон самая старшая. Царское право в первую очередь принадлежит ей.

— Но она ведь уже…

В глазах царя опять мелькнуло безумство — безумство порока и мечтателя.

— Бог говорит мне, что она уже дала мне все, что могла. Сменхкара молод, красив, владеет искусством заставлять женщин улыбаться. Я хотел бы, чтобы моя девочка опять улыбалась. Она такая грустная.

— Ты откажешься от нее? — Голос царевны звенел от напряжения. — Отец, невозможно поверить в такую щедрость.

— Это требование Бога, а вовсе не щедрость. Мать хотела, чтобы царицей была ты и правила, как она, — так же властно, а когда подрастешь, так же мудро. Ты прекрасно сможешь находиться на троне рядом со мной.

Нофрет не желала слышать этих слов. Нет, она не слышала их. Ее госпожа в безопасности. Она выйдет замуж за красивого, но не особенно умного царевича, что позволит ей править так, как она сочтет нужным. Меритатон останется на своем месте, слабая царица при слабом царе. Смешно, просто глупо передавать ее Сменхкаре, словно поношенную сандалию. Вдвоем они способны править не больше, чем два котенка.

Но царь ничего этого не видел. Бог, как всегда, ослепил Эхнатона блеском его собственного эгоизма.

Царевна онемела. Кийа могла бы что-нибудь сказать, но предпочла не делать этого. Так же, как и царевна, она была бессильна вбить здравый смысл в голову царя. Но в таком деле никто никогда не добивался успеха, даже Нефертити и Тийа. Царь есть царь. Его женщины могли править, пока он был занят своим Богом, но когда он говорил, им оставалось только слушать.

Что-то здесь было неправильно. Египтяне этого, по-видимому, не замечали. Но для Нофрет, чужестранки, это было очевидно. Однако она служанка, рабыня. Ей не полагалось говорить в присутствии царя, кроме как по его велению.

Тем не менее, она открыла рот, чтобы высказаться. Но ее госпожа заговорила раньше:

— Если Бог желает, мы все должны подчиниться.

— Ты ведь видишь, что твой отец никчемный бездельник, и все же готова пасть ниц, стоит ему поднять палец?

Нофрет была вне себя. Она сдерживалась, пока они не оказались в комнате царевен, где ее госпожа теперь жила одна. Здесь стояла лишь одна кровать, и шелест эха напоминал об умерших сестренках. Чтобы разогнать мрак, Нофрет зажгла возле постели все лампы, которые удалось заправить маслом.

Царевна стояла неподвижно, как статуя, пока Нофрет помогала ей раздеться на ночь. Похоже, она вообще не замечала свою служанку.

— Так хочет Бог, — бормотала она едва слышно, не громче, чем духи по углам.

— Так хочет твой отец! — произнесла Нофрет с откровенным отвращением. — Мы уже спорили об этом. Разве ты не видишь, что творится? Царь совсем спятил. Он убил Мекетатон, жаждая получить сына. У Меритатон и в лучшие времена характер был слабым, а теперь и вовсе никакого не осталось. Ты же всегда была сильной. Почему ты позволяешь ему сделать тебя своей рабыней?

— Разве у меня есть выбор? — Царевна слегка пошатнулась от утомления, но оттолкнула поддерживающие руки Нофрет. — Должна же я выйти замуж за кого-нибудь. Линия не может прерываться.

— Ты могла бы настоять, чтобы он отдал тебя Сменхкаре.

— Значит, твоя хеттская совесть против отца, но брат отца ее устраивает? А ведь они сыновья одной! матери! Не все ли равно, кто из них назовет меня женой?