— Как? Раньше убьешь меня?

Она засмеялась, резко и немного безумно.

— Ах, нет! Живи. Ты нам нужен, чтобы защищать наши земли в Азии. Но мы знаем, чего ты хочешь. Я на страже. Я защищу от тебя всех нас.

— Ты с ума сошла, — сказал он.

Нофрет подумала то же самое.

— Возможно, — согласилась Анхесенамон. — Безумные иногда видят истину там, где ее скрывают боги. Я приду в разум, когда ты уйдешь долой с моих глаз.

— В конце концов, я все-таки получу тебя, — произнес он.

Хоремхеб был солдатом, он знал, когда пора покидать поле боя. Анхесенамон стояла недвижимо, пока он не ушел. И только тогда ответила на его последние слова.

— Вряд ли, — сказала она.

После того как Хоремхеб ушел, Анхесенамон долго металась по комнате, ломая руки и что-то бормоча. Вид у нее был вполне безумный. Нофрет не могла уговорить ее остановиться, отдохнуть или хотя бы замедлить свои метания.

Остановившись наконец, она улыбнулась так, что по спине Нофрет пробежали мурашки.

— Сильный мужчина! Мужчина, который может сражаться. И защитить Египет. — Улыбка ее стала шире. Она бросилась к шкафу с одеждой, стоявшему у двери, выхватила плащ. Нофрет пыталась удержать царицу, когда та пробегала мимо, но поймала только край плаща, выскользнувший из пальцев.

Ее госпожа двигалась стремительно, не бежала, но и не шла. Нофрет пришлось перейти на рысь, чтобы не отстать. Бесполезно пытаться вернуть ее. Она была сродни кобылице из собственной упряжки, которая несется, закусив удила, туда, куда несет ее прихоть.

Царица отправилась в дом писцов, прямо в комнату, где они спали, оторвала озадаченно моргающего, гладко выбритого старика от явно заслуженного сна.

— Приведи мне человека, который пишет словами Хатти, — сказала она так властно, как едва ли приходилось слышать Нофрет.

Писец, хотя и захваченный врасплох, соображал быстро. Он встал, завернулся в простыню, поклонился до полу и сказал:

— Пошли, я разбужу Мерира.

Мерира был помоложе, с длинной отвисшей челюстью и глазами, полными всемирной скорби. Он очень напомнил Нофрет пропавшего Эхнатона. Анхесенамон так не думала, а, может, не заметила. Похоже, она видела только тень с пером в руке.

— Напиши для меня письмо, — сказала она.

Человек молча поклонился, достал из-под постели дощечку и палочку. Положив дощечку на колени, он развернул на ней новый свиток папируса. Было непонятно, немой он или просто молчалив. Он приготовился и ждал.

Анхесенамон говорила быстро, как будто выучила произносимые слова наизусть — хотя могла сочинить их только по дороге сюда. Ею руководил бог или кто-то похуже бога.

— Пиши царю Хатти, — говорила она. — Пиши красиво и правильно. Вот что царица Египта говорит тому, кто называет себя царем царей:

«Мой муж умер. У меня нет сына. Но у тебя, говорят, много сыновей. Дай мне твоего сына, и я сделаю его своим мужем. Я никогда не выберу себе в мужья своего слугу — нет, никогда, потому что не доверяю ни единому из них. Спаси меня, царь Хатти, потому что я боюсь».

Писец записывал слова египетскими иероглифами. Затем, так же бесстрастно, переписывал их тем письмом, которое хетты позаимствовали у древних народов Азии, — быстрыми рядами клинышков, которые лучше всего получаются на сырой глине. В таком виде законченное письмо и будет послано в Хатти.

Если будет. Нофрет слышала его, значит, должна в это поверить. Такого не делала ни одна царица Египта прежде: Анхесенамон просила царя чужой страны прислать ей сына, чтобы он стал ее супругом. И не какого-нибудь царя какой-нибудь страны, но именно той, которая была и оставалась главным врагом Египта в Азии.

Анхесенамон, казалось, не понимала странности своих действий. Она смотрела, как письмо писалось по-египетски и по-хеттски, затем как его оттиснули в глине. Затем сказала писцу:

— Найди посланника — быстрого, надежного и умеющего хранить тайну. Когда он вернется с хеттским царевичем, ему заплатят золотом и царской милостью.

Писец поклонился и выполнил ее приказание. Любопытно, что он думает обо всем этом. По его лицу ничего понять было нельзя. Он не попытался разубедить царицу или посоветовать еще подумать, хотя бы подождать до утра, а пошел и привел посланца. Анхесенамон сама отдала человеку запечатанные таблички и наказала во что бы то ни стало передать их в собственные руки царя Хатти. И писец, и посланник повиновались — как будто слепо, не думая.

Это было сплошное безумие, ночной кошмар, чудовищно бессмысленный сон, где двигались, повинуясь приказу, молчаливые фигуры, не задавая вопросов.

Утром Нофрет проснется в своей постели и все окажется неправдой.

Но это вовсе не сон. Усталость, накопившаяся за долгое время, была слишком реальной. И страх тоже.

— Нельзя заходить так далеко, — сказала она своей госпоже, пока они стояли в спальне писца. Он вышел вместе с посланником. Вернутся ли он? — Ты не вправе так сильно ненавидеть военачальника. Это измена своему собственному царству.

— Это защита, — ответила Анхесенамон с ужасающим спокойствием. — Разве ты не понимаешь? Ведь ты же из Хатти. Я лучше о тебе думала.

— Я слишком долго живу в Египте. Объясни мне.

— Все просто. Даже слишком просто: я сама чуть не упустила эту возможность. У тебя были причины считать, что я лишилась разума.

— Вот именно, — заметила Нофрет. — Я не вижу в этом смысла.

— В этом огромный смысл. Смотри, Нофрет. Господин Аи подвергается опасности, если Хоремхеб увидит его коронованным царем. Он убьет его так же, как и других. Но если будет коронован не он, а воин из народа воинов, воспитанный, чтобы стать царем в собственной стране, — значит, мы приобретем то, чего хочет Хоремхеб: царя-воина. И более того. Какого врага мы больше всего опасаемся? Хатти. Но царевич из Хатти сядет на трон Египта. Египет будет защищен от Хатти, Аи от Хоремхеба, а я… я получу сильного мужа, как советовал наш мудрый военачальник.

— По-моему, — осторожно сказала Нофрет, — Египет никогда не примет чужеземца на свой трон, даже если он женится на носительнице царского права. Египет скажет, что тогда лучше уж простолюдин.

— Египет примет все, что пожелаю я, — возразила Анхесенамон. Она была так же самоуверенна, как некогда ее отец.

— Конечно, — сказала она, помолчав, — мы должны держать это в тайне до тех пор, пока царевич не прибудет сюда и не будет готов принять мою руку. Аи должен по-прежнему думать, что станет царем. Он примет дела моего умершего мужа и будет играть роль наследника. Но свадьбу я отложу и буду изображать утомление и безграничное горе. Скорее всего, я поеду в Мемфис, а его оставлю в Фивах позаботиться о Верхнем Царстве. Я скажу ему, что мы сможем пожениться после разлива реки.

— И что же помешает Хоремхебу убить старого человека, пока ты будешь в Мемфисе?

— Он не сделает этого, пока Аи не станет царем. Я защищаю его, понимаешь? Хоремхебу нравится убивать царей. Он не поднимет руку на вельможу, еще не получившего две короны. А тем временем Хатти пришлет царевича, который спасет нас всех.

— Не стоит обольщаться, — Нофрет хотелось схватить свою госпожу и хорошенько тряхнуть ее, но это было бы неразумно: слишком похоже действовал Хоремхеб. Нофрет вовсе не хотелось убеждать царицу в ее безумии. Она решила попробовать обойтись словами. — В Хатти могут посчитать это ловушкой. А вдруг Хоремхеб обо всем пронюхает?

— Не пронюхает. Я этого не допущу. — Она плотнее закуталась в плащ. — Пошли. Уже поздно. Наверное, теперь, когда я сделала такой необходимый шаг, я смогу заснуть.

— Когда ты сделала такой безумный шаг, — проворчала Нофрет. Если Анхесенамон и слышала, то виду не подала.

Нофрет думала, что Хатти скорей всего вообще не ответит на письмо. А если и ответит, то это будет отказ совершить безумный поступок.

Но в любом случае, пройдут дни, недели, прежде чем посланник сможет добраться до страны Хатти, и еще недели, прежде чем можно будет ожидать ответа. Все это время Анхесенамон придется упражняться в царственном искусстве терпения. Может быть, если судьба милостива, она забыла про свое ночное безумие; но Нофрет не особенно надеялась на это. Слишком многое о нем напоминало.