Нофрет не пыталась покинуть дворец. Иногда она поднималась наверх дворцовой стены и смотрела на город. Он выглядел почти так же, как обычно, только улицы были безлюдны. Пахло солнцем, пылью, навозом и смертью.

Сотепенра умерла в предрассветной темноте, на седьмой день болезни. Ее сестренки, которых Нофрет называла красавицами, потому что они носили имена в честь красоты Бога, Нефернеферуатон и Нефернеферура, умерли почти одновременно, вечером того же дня.

Нефертити не знала, что лишилась еще троих дочерей, что они так скоро последуют за Мекетатон в страну мертвых. Царица была в глубоком лихорадочном забытьи, перешедшем в сон, а из сна — в смерть.

На смертном одре царица была прекрасна: прекрасна и холодна, как при жизни. Довольно долго никто не знал, что она умерла. Ее жрецы-лекари сами были больны или ушли ухаживать за Меритатон и ее ребенком, метавшимися в бреду.

Плач ребенка был тонок и пронзителен. Нофрет слышала его даже во внешнем дворе, когда по приказу царицы-матери шла сказать царю, что бальзамировщики должны забрать детей. Она нашла царя, как всегда, лежащим на солнце, тела умерших царевен были прикрыты от жары и света, еще живые царевны горели в бреду, бесчувственные ко всему, а царица лежала совершенно неподвижно.

Во всем была странная, звенящая четкость. Солнечный свет ослеплял, но Нофрет все прекрасно видела. Она различала каждый столб, каждую каменную плиту пола, каждую складку навеса. «Как много золота, — подумала она. — Можно с ног до головы одеть в него всех египтян».

Холодный покой перед лицом смерти. Нофрет поняла, что у нее тоже жар. Пока это неважно. Она могла ходить и выполнять приказы.

Крики ребенка захлебнулись и стихли. Девочка сосала грудь усталой, но вроде бы еще здоровой кормилицы — понемногу и неохотно, но Нофрет не теряла надежды. Может быть, малютка, хотя и такая хрупкая с виду, все же выживет.

Царице уже надеяться было не на что. Нофрет склонилась над ее кроватью. В такой жаркий день, даже под навесом, ее рука была теплой. Но из нее ушла жизнь. Ее изумительно прекрасное лицо было лицом покойницы: кожа тесно обтянула череп, дух жизни покинул его, остались только холод и пустота.

Нофрет медленно выпрямилась. Здесь должно быть больше людей. Она же видела лишь немногих, занимавшихся Меритатон и ее дочкой, и царя, лежавшего на солнце, слепого и глухого ко всему.

Царь не был мертв. Он даже не был болен и, когда Нофрет толкнула его ногой, зашевелился и свернулся в клубок, как ребенок, не желающий просыпаться.

У нее уже не оставалось терпения, и страха перед ним тоже не было — ни перед царем, ни перед Богом. Он был всего лишь человеком и к тому же глупцом.

— Просыпайся, — сказала она резко. — Вставай. Царица умерла.

Царь растерянно заморгал.

— Никто не умер. Бог хранит меня.

— Царица умерла, — повторила Нофрет.

— Нет, — упорствовал царь.

Она подхватила его под мышки и вздернула на ноги. Царь был высок, но слаб, и покорился ее яростному нетерпению.

— Проснись же! Оглянись кругом! Пока ты молил Бога защитить твое жалкое тело, весь твой город умирает или уже умер. Твои дочери мертвы. Твоя царица мертва. Да посмотри же на нее!

Царь посмотрел. Он смотрел долго. Потом зашатался.

— Нет, — закричал он, — нет, этого не может быть!

Глупец, к тому же безумец. Нофрет с отвращением отвернулась.

Царь мог бы простоять так, раскачиваясь и стеная, до прихода бальзамировщиков. Ни на что другое он не годился. Его матери придется одновременно быть и царем, и царицей, если не удастся уговорить госпожу Кийю выйти из комнаты, где та заперлась. Если она еще жива. Нофрет не проверяла.

Царь может оставаться здесь. Нофрет надо идти к царице-матери. Тийа должна знать, что Нефертити умерла.

Что-то промелькнуло мимо Нофрет. Она подумала, что это тень, пока не ощутила порыва ветра. Человек, голый, с непокрытой головой, лишенный всяких признаков своей царственности, бежал куда-то.

Он по-прежнему бегал, как женщина, словно со связанными коленями, плохо держа равновесие. Но женщины при необходимости бегают очень быстро; и царь тоже. Он бежал слишком быстро, чтобы Нофрет могла его удержать.

Ей было все равно, и все-таки она последовала за ним. Стражники были больны или разбежались. Кроме нее, за ним некому присмотреть, разве только положиться на его Бога.

Он все еще царь. Даже голый, даже обезумевший от холодной жестокости истины.

Для человека, который никогда не стоял, если можно было сидеть, и не ходил пешком, если можно было ехать, он развил приличную скорость. Нофрет уже вся взмокла и запыхалась, когда он перешел на неуклюжую рысцу. Царь бежал прочь из города, прочь от живых, которые его не знали, и от мертвых, не знавших ничего.

Насколько у Нофрет хватало сил соображать, она решила, что он бежит к своей гробнице. Лучше бы ему поискать реку, чтобы утопиться. Она только порадовалась бы этому. Холодная вода сомкнулась бы над ее головой, холодная тьма остудила бы глаза.

Вместо этого нещадно палило солнце, а во рту чувствовался вкус дорожной пыли. Царь бежал медленнее, но у нее не было сил двигаться скорее, чтобы нагнать его. Вдруг он споткнулся и упал.

В ней уже не осталось гнева. Она не бросилась поднимать его. Но, когда царь зашевелился, Нофрет уже была рядом и тянула его за руку, помогая встать. Он весь был покрыт потом, слезами, вывалян в пыли. Руки и колени были ободраны, по ноге стекала струнка крови.

От солнечного пекла в голове Нофрет гудело. Едва соображая и почти ничего не видя, она потащила царя с собой в единственное место, о котором вспомнила — селение строителей находилось совсем рядом, там было прохладно и спокойно.

Потом ей пришло в голову, что она могла занести в селение болезнь. Но это было глупо. Мертвецы прибывали в дом бальзамировщиков сплошным потоком. Болезнь сопровождала их.

Как обычно в полдень, в деревне было тихо. Мужчины и мальчики трудились среди гробниц. Женщины укрывались в прохладе своих домов. Вечером они отведут душу, сплетничая у колодца и собираясь на базаре.

Нофрет не слышала плача, скорбных причитаний. Больные не лежали на улицах, мертвых не несли в общие могилы. Лишь пара собак пошла за ними, заинтересовавшись человеком, которого девушка вела с собой, обнюхали его ноги и отстали.

Царь не обратил на них внимания, как и на все остальное, и снова расплакался. Слезы стекали по его длинному лицу и капали с подбородка.

Леа сидела в дверях дома Агарона и пряла шерсть узловатыми ловкими пальцами, наматывая ее на веретено. Иоханан устроился радом, скрестив ноги, с корзинкой шерсти на коленях, и молодая козочка пыталась туда забраться.

К счастью, они приняли Нофрет без особого удивления. Правда, Иоханан изумленно вытаращил глаза при виде ее спутника, но Леа осталась совершенно невозмутимой. Она провела их в дом, подала холодной воды умыться и напиться, одела их в платье жителей пустыни и предложила отдохнуть на коврах в комнате, где Нофрет так часто случалось сидеть за обедом.

Она медленно приходила в себя. Царь полулежал, полусидел напротив нее, моргая как спросонья. Иоханан отчаянно старался не глядеть на него, но глаза его так и сверкали из-под опущенных ресниц.

В конце концов он не выдержал и свистящим шепотом спросил у Нофрет:

— Это — действительно…

— Конечно, — ответила его бабушка, повергнув юношу в еще большее смущение.

— Но что он здесь делает?..

— Я убежал, — пояснил царь. Даже Нофрет удивилась, но Леа, похоже, нет. Он говорил вполне здраво, как обычно, и почти не заикался. — Это правда? Прекрасная умерла?

— Да, — ответила Нофрет.

Его лицо напряглось, но он овладел собой.

— Даже ребенком я никогда не убегал. Интересное ощущение.

— Лучше бы ты убежал тогда, — заметила Нофрет, — чем теперь, когда твой народ нуждается в тебе. Твоя мать правила твоим именем. Не пора ли заняться этим самому?

— Но я не могу, — сказал он вполне рассудительно. — Моя возлюбленная умерла.