Второе обстоятельство было сугубо материальным, а потому, на наш взгляд, более весомым и важным. Оно заключалось в том, что шведскую армию — 30 тысяч с лишним ртов — надо было кормить и содержать. Солдаты Карла в этом отношении были такие же, как и у других королей: они маршировали, пока были сыты, одеты и обуты. Польша для шведов в этом отношении была почти идеальной страной, они шли по ней от города к городу, без зазрения совести распоряжаясь их запасами и оставляя после себя пустые амбары и кладовые. Может быть, все-таки лучше остаться в Польше? В конце концов, когда-то же ему удастся привести польский числитель к шведскому знаменателю! И потом: не будет же царь безучастно наблюдать за тем, как шведы прибирают к рукам Польшу. Он непременно вышлет сикурс[87] своему союзнику Августу. Так что можно встретить русских здесь, в Польше, где шведы чувствуют себя почти как дома.
Все эти соображения, вероятно, обдумывались и Карлом, и его советниками, и в своей совокупности они и определили, должно быть, то решение, которое после длительного обсуждения в конце концов принял король. Он остался в Польше и в ноябре повел армию на север, на зимние квартиры в польскую Пруссию, где было чем поживиться, можно было спокойно отдохнуть и заняться вербовкой новых наемников. Часть отличившихся солдат и офицеров вместе с пленными саксонцами, поляками и трофеями отправили в Стокгольм. Эльбинг, заложенный Августом бранденбургскому курфюрсту, поначалу, как и Данциг, проявил строптивость и стал возражать против расквартирования шведов, но сила разрешила и это «недоразумение», и отцам города позволили даже, после того как они собрали контрибуцию в размере 260 тысяч риксдалеров, приложиться к ручке короля, После этой умилительной сцены Далекарлийский полк вошел в город на зимовку. Король обосновался в городке Хайльсберге (Гейльсберге), в то время как Реншёлвд со своим войском из десято полков тронулся в путь на юг к Кракову, где еще «шевелились» «татки саксонской армии.
На зимних квартирах в Пруссии было тепло и сытно, «Здесь все идет хорошо, — сообщал Карл Реншёльду, — вербовка солдат в польско-прусских городах идет на “ура”». Служить шведскому королю, несмотря на строгую дисциплину в армии, хотели многие, и от желающих не было отбоя. Карл быстро навербовал один пехотный и четыре драгунских полка, но когда Реншёльд попросил у короля два полка для размещения их в составе гарнизона Кракова, тот отказал — незачем посылать солдат месить польскую грязь в такую даль, пусть лучше отдохнут и наедятся досыта.
Жизнь в Хайльсберге шла тихо и размеренно: два раза в день — в семь утра и четыре дня — служба в церкви, верховые инспекционное поездки, муштровка драбантов и гвардейцев и короткие визиты в канцелярию, хозяйство графа Пипера. Несмотря на наличие свободного времени, король по-прежнему мало пишет. «Как вам известно, мне очень легко создать повод для того, чтобы не заниматься писаниной», — такая фраза часто проскальзывает в его письмах к своим генералам. С удовольствием он ездит только по окрестностям города осматривать крепости или полки, с ним неотлучно находится Маленький Принц, и тоже без. парика. При проверке постов в Вестманландском полку Карл чуть ли не стал жертвой образцовой дисциплины своих солдат: часовой трижды спросил «Кто там?», но, не получив отзыва от Карла, выстрелил. Хорошо, что промахнулся. Часовой был повышен в звании до капрала.
15 мая 1704 года случился эпизод, когда сам Карл по небрежности застрелил любимого слугу. Во время кавалерийских учений к нему сзади подскакал камергер Аксель Хорд и, приставив кончик шпаги к спине короля, спросил:
— Что бы ваше величество сделали, если бы это был враг?
Карл в мгновение ока выхватил из подсумка пистолет и, не оборачиваясь, будучи уверен, что пистолет заряжен холостым патроном, выстрелил в камергера. Оказалось, что в стволе пистолета он оставил шомпол, который вошел Акселю Хорду в грудь. Рана оказалась смертельной, и через несколько дней бедный слуга скончался. 15 (по шведскому стилю — 5-го) мая Карл XII превратил в день памяти Хорда, и в этот День он соблюдал строгий пост.
Пока король развлекался в польской Пруссии, командированный в Варшаву капитан драбантов Арвид Хорн сделал то, что пока не удавалось никому из шведов: он «сколоти» в польской столице «генеральную конфедерацию», которая на своем торжественном собрании 17 февраля 1704 года заявила об отмене присяги Августу II и объявила его смещенным с трона. Под прикрытием отрада шведских войск А. Хорн, не гнушаясь ни угрозами, ни денежными подкупами, развернул бурную деятельность по обработке сенаторов и депутатов. Самым убедительным аргументом для склонения поляков на шведскую сторону послужили письма Августа к Карлу с предложением заключить мир за счет раздела Польши.
Правда, все это было пока слишком зыбко и формально, единая польская воля в стране по всем крупным вопросам государственного бытия отсутствовала, король «умер» лишь на бумаге, и кричать «да здравствует король!» ни у кого не хватало духа. «Генеральная конфедерация», подпертая шведским штыком и подкрепленная кошельком, представляла лишь малую часть шляхты: четырех сенаторов из 144 и 800 «суверенов» из 200 тысяч! Но в Речи Посполитой теперь уже формально установился крепкий режим междуцарствия. Провозглашенный interregnum был на руку одному кардиналу Радзиевскому, потому что он автоматически стал interrex, то есть правителем на период межвластия до выбора нового короля. По вполне понятным причинам примас отнюдь не торопился использовать свое влияние в пользу скорейшего созыва сейма для решения этого вопроса. Да и что представлял собой Польский сейм? От него осталось лишь одно название.
Тем не менее Карл смотрел на события оптимистично и приступил ко второй части своего плана — подбору кандидатуры на роль польского короля. Его выбор, после некоторых обсуждений, остановился на старшем сыне умершего польского короля Яна Собесского — Якове. Принц Яков с супругой и младшим братом Константином вёл уединенную жизнь в своем силезском поместье и с некоторого времени находился в переписке с Карлом. После формального смещения Августа Сильного с польского трона шведская партия стала выдвигать взамен ему кандидатуру Якова Собесского. Известие об аресте саксонцами Якова и Константина Собесских, естественно возмутило и расстроило Карла XII. «Если уж это случилось, то ничего не поделаешь — мы найдем какой-нибудь выход», — написал он Арвиду Хорну в Варшаву. На воле оставался еще один принц Собесекий — Александр, прибывший к Карлу XII искать помощь и защиту. Король предложил ему занять место арестованного брата Якова, но Александр категорически отказался — он не хотел перебегать дорогу старшему брату. Насколько отчаянным и безвыходным для шведов создалось положение, свидетельствует тот факт, что они были вынуждены обратиться к кандидатуре престарелого магната Опалинского, которому симпатизировали братья Собесские. Но и Опалинский отказался от польской короны даже под угрозой лишения своего имущества. «... Вряд ли мы найдем подходящего поляка, — писал А. Хорн королю, — который бы помогал себе сам; вся тяжесть ляжет на плечи Его Величества. Многие опасаются, что как только Его Величество удалится из страны, такой бессильный и навязанный силой король станет играть жалкую роль». Капитан драбантов как в воду глядел!
Но поиски кандидата продолжались, и выход был все-таки найден — кандидатом на польский трон стал двадцатишестилетний воевода из Познани Станислав Лещинский, принимавший участие в переговорах с принцем Александром Собесским. Лещинский понравился Карлу XII своей честностью и простотой нравов, в остальном он мало чем выделялся в своей среде и был типичным польским магнатом: любезный, велеречивый и одновременно ничего важного не говорящий. Для «проталкивания» новой кандидатуры Карл со всей силой стал нажимать на А Хорна, а командир драбантов — на кардинала Радзиевского, который предпочитал на польском престоле видеть иностранца.
