Но Карла XII, может быть, самого странного из всех иностранцев, которого им удалось лицезреть в своей жизни, турки запомнили надолго. В их глазах он сделал не так уж и много. Он сам был пленником султана — еще одно доказательство ничтожности власти. Но когда он уехал, они его не забыли. Они не утруждали себя анализом причин такого явления — это была для них слишком высокая и непонятная материя. Но они дали этому человеку прозвище, достойное того, кто проявляет упорство, упрямство и силу, которые может сломить лишь Бог.

Они прозвали короля Швеции Демирбашем — Железной Головой.

Полная бездеятельность в Демотике после бурной и полной опасности жизни — разве чтение Расина или игру в шахматы можно назвать настоящей деятельностью? — наложила свой отпечаток: Карлу больше не нужно было притворяться больным — он стал им на самом деле. Европа уже потихоньку забывала его, и многие считали его погибшим. Да что Европа! Государственный совет в Стокгольме, который король оставил при отъезде из страны вместо себя, уже не рассчитывал на него как правителя государства и обратился к младшей сестре Карла Ульрике Элеоноре (1688—1741) с просьбой принять регентство в отсутствие брата. Последовало согласие[224].

Карл с беспокойством следил за тем, что происходит в Стокгольме, и, возможно, не доверяя Лёвену, Окерхъельму и Ливену, пытался понять действительное состояние дел в Швеции через Ульрику Элеонору. Сестра подтвердила сведения, сообщенные ему посланцами Госсовета: «Ничто не может исправить состояние дел, кроме собственного присутствия в стране В, К. В... ибо характер нашего положения нельзя оценить из далекой дали... Я не думаю, что совет из-за своего попустительства виноват в этом, ибо сама тому свидетельница и вижу, что они как верные мужи и подданные делали все, что было можно сделать...»

Впитавший с материнским молоком вкус к деспотической власти, Карл XII за время своего отсутствия, вероятно, позабыл, что Швецию он формально оставил конституционной монархией, а потому отправил в Госсовет сердитое письмо, в котором напомнил ему, кто является в стране истинным и беспрекословным хозяином. Особенно его рассердило решение совета созвать риксдаг, и он пообещал «этой кучке лакеев» прислать в Стокгольм свой ботфорт, повелений которого им надлежало слушаться. Впрочем, все это была шутка, гипербола, а на самом деле он уже решил про себя, что больше задерживаться в Турции незачем.

Перед отъездом Карл дал важные и знаменательные во всех отношениях инструкции своему главному дипломату в Европе М. Веллингку о том, как вести переговоры о мире с Польшей, Данией и Россией. Карл решительно отвергает в них идею общего мирного конгресса. Вступая в контакт с каждой страной в отдельности, Швеции было бы легче сеять раздоры между союзниками и тянуть время. М. Веллингк по указанию Карла «...должен установить контакты с русскими и попытаться удержать их от военных операций этим летом, но при условии не заключать с ними никаких договоренностей, прежде чем не получит согласие отсюда. Было бы хорошо, если бы эта попытка вынудила неприятеля пропустить это лето. Однако очевидно, что они разгадают этот замысел и не дадут себя обмануть. Таким способом их нельзя будет совратить, так как они хорошо представляют, что нельзя начинать переговоры и заключать соглашения без прямых на то полномочий отсюда. При мирных переговорах должны соблюдаться все формальности... Нужно сначала дождаться лучших времен, и с переговорами спешить не следует... Больше того: путем сепаратных тайных переговоров нужно попытаться разделить врагов, и одновременно мы должны с помощью некоторых мер и нашего оружия создать у врага о себе лучшее реноме, нежели то, которое мы теперь имеем».

Эго была недурная программа действий для всей будущей дипломатии Швеции, если учесть, что она составлена человеком, ранее ненавидевшим дипломатию как средство для достижения целей. Но положение обязывало. Как мы увидим,

Карл XII неукоснительно будет выполнять ее на практике, поручив ведение дел барону Г. X. Гёргцу, министру герцога Готторп-Голштинии Кристьяна Августа или, как его назвал наш историк В. О. Ключевский, «Папсулю наизнанку». Мистификация, ложный маневр и обман противника, которыми владел барон, были вполне во вкусе короля.

В отношении морских держав, на которые делали ставку некоторые члены Госсовета в Стокгольме, Карл пишет сестре, что ни от Голландии, ни от Англии никакой помощи ждать не следует. Франция более благоприятно настроена к Швеции, но пока никаких явных преимуществ от этого для Швеции не наступило.

Взяв на себя обязанность покровителя сестер, Карл с пристальным вниманием следил за воспитанием своего 15-летнего племянника принца Карла Фридриха (Карла Фредрика по-шведски), сына старшей сестры Хедвиг Софии и погибшего при Клишове голштинского герцога Фридриха IV. Отвечая на вопрос Ульрики Элеоноры относительно судьбы своего племянника, Карл в одном из писем рассуждает о том, как его пытаются отвадить и оторвать от Швеции, намекая на действия его официального опекуна барона Гёртца: «Как Дания, так и Пруссия хотели бы заполучить его (принца) в свои руки. Голштинский министр (Гёртц) и здесь, и в Швеции уже ходатайствовал об этом. Но я, как это сделали и в Швеции, ответил ему, что на это никогда не пойду. Факт, что имеются основания не доверять честности первого голштинского министра и многих прочих, ибо они совершают слишком много уловок и уверток и прямым путем идут редко». Пока Карл питает сильное недоверие к барону, но уже менее чем через год сделает его первым своим советником.

... Решение покинуть пределы Оттоманской империи было ускорено также личным визитом к шведскому королю Станислава Лещинского. Выше уже говорилось о том, что он приехал в Турцию, чтобы попросить освободить его от польского трона. Стоило десять лет тому назад так стараться! Нет, пора, пора было стряхнуть с себя чары этого восточного сна и напомнить наконец о себе и своим друзьям, и многочисленным врагам! Через французского посланника Дезалера Карл уведомил визиря о своем намерении уехать и проследовать домой через немецкие земли. Али-паша с ехидцей ответствовал, что король может по собственному выбору оставаться в Порте или уезжать, но пусть он только примет наконец окончательное решение и уведомит турецкие масти о дате отъезда, «...дабы не вводить нас в Бендерские хлопоты». Это был грубый и прозрачный намек на дорого стоивший туркам Бендерский калыбалык.

Вольтер пишет, что Дезалер, передавая ответ визиря Карлу, смягчил это выражение. Но Карл и прежде был мало восприимчив к стрелам восточного красноречия, а уж теперь и подавно. Свой отъезд он захотел обставить со всей возможной в его положении пышностью, для чего назначил казначея Гротхюсена своим чрезвычайным посланником в Порте и в сопровождении разряженной в роскошные и дорогие одежды свиты из 24 особ отправил его по всем правилам дипломатического этикета с прощальным визитом в Константинополь (Стамбул). «Те тайные способы, к коим пришлось прибегнуть ради этого посольства, были столь же унизительны, сколь великолепно выглядело само посольство», — сообщает нам Вольтер. Деньги на организацию шведского посольства собирали всем миром: 40 тысяч экю одолжил Дезалер, под 50 процентов какую-то сумму дал один константинопольский еврей, еще 200 пистолей взяли у одного английского купца и тысячу франков у некоего турка.

Гротхюсена приняли с подобающей пышностью и соблюдением церемониального этикета. Ввиду прощального визита Карл проинструктировал чрезвычайного посланника попытаться «раскошелить» заодно и великого визиря, но тот был крепким орешком и денег дать отказался. Гротхюсен просил у него взаймы ни много ни мало целый миллион (чего: франков, кошельков или талеров, источник не указывает), на что Али-паша якобы холодно ответил, что «...повелитель его дает деньги по собственной своей воле, но почитает для себя унизительным выступать в роли заимодавца». Впрочем, он заверил Гротхюсена, что Карл XII ни в чем не будет испытывать недостатка в своем путешествии из Блистательной Порты. Может быть даже, Порта преподнесет ему какую-нибудь золотую вещь, хотя твердо на это рассчитывать не стоит.