Польско-саксонской армии не помогли ни благоприятный рельеф местности, ни более чем двукратное численное превосходство, ни почти девятикратный перевес в артиллерии. Август Сильный спасся в последний момент, воспользовавшись лесными дорогами, и сразу стал жаловаться кардиналу Радзиевскому на сомнительное поведение коронной польской армии. И. Любомирский оправдался тем, что у него в армии якобы распространился слух о сговоре Августа с Карлом против поляков, поэтому он спешно вышел из сражения.

Согласно шведским данным, противник оставил на поле боя обоз, артиллерию, а также тысячу пленных, две тысячи убитых и раненых. Шведские потери исчислялись 300 убитыми, от 600 до 800 ранеными и одним пленным ротмистром: в бою у него обрубили уздечку, и неуправляемый конь привел его к саксонцам (очевидно, именно его имел в виду Флемминг в своем отчете о сражении). В знак восхищения любимыми драбантами, своим геройством спасшими правый фланг шведской армии, Карл XII, по их настоятельной просьбе, издал указ об освобождении из Ревельской тюрьмы их четырех товарищей, посаженных за дуэли (король страшно не любил дуэлянтов и строго их наказывал), и о разрешении им вернуться в строй.

Долго ломали голову над тем, как поступить с пленными — содержание их требовало немалых средств и охраны. Ни того ни другого у шведов, как всегда, не хватало. Карл XII нашел простое и выгодное решение: среди 1100 пленных саксонцев было мало — в основном это были подданные других немецких княжеств. Они с радостью согласились поступить на шведскую службу и в скором времени, получив двухмесячное жалованье вперед (щедрость шведов объясняется тем, что деньги были взяты из доставшейся в качестве трофея военно-полевой кассы Августа), были отправлены на гарнизонную службу в Померанию. По дороге они взбунтовались и разбежались: кто по домам, а кто снова в армию Августа. Некоторые из них потом опять попали к шведам в плен, но на хорошее отношение короля они уже рассчитывать не могли. Гражданских лиц, большинство из которых составляли маркитантки, офицерские и солдатские жены и «гарем» Августа, отправили с эскортом до силезской границы и отпустили восвояси.

Карл попытался преследовать Августа, чтобы взять его в плен, но тому удалось избежать расставленных шведами ловушек. Польско-саксонская кавалерия располагала более сытыми и здоровыми конями, а потому шведы на своих уставших лошадях никогда не могли их догнать. Во время одной из таких операций Карл XII сам чуть не попал в плен. Как-то он услышал, что в одной польской деревне под Лембергом казаки и валахи избили шведского солдата, собиравшего с населения провиант. Возмущенный король в сопровождении Стенбока и 20 кавалеристов поскакал в деревню, чтобы отомстить за своего солдата. Там шведы напоролись на большой польский отряд, и им пришлось спасаться бегством. На пути оказалась река, и мост через нее успели перехватить поляки. Тогда король со своими людьми ринулся в атаку прямо на мост. Не ожидавшие такой прыти от шведов, казаки растерялись и разбежались, дав возможность шведам улизнуть из засады. Правда, уйти удалось не всем: некоторых ранили, некоторых взяли в плен. Среди вернувшихся живым и невредимым оказался голштинский дипломат и гофмаршал голштинского двора по фамилии Гёртц (Герц), прибывший в Польшу за телом погибшего герцога. Со временем мы вернемся к этому персонажу, который будет играть значительную роль и в судьбе короля, и в судьбе его королевства.

Сразу после боя Карл XII написал письмо в Голштинию своей старшей сестре. Смерть зятя, писал он, так поразила его, «...что я не в состоянии это описать, я прошу мою любимую сестру не поддаваться печали и горю, а по-христиански примириться с нею и принять ее как волю Господа Бога, промыслы которого направлены к нашему благу».

10 августа король вернулся снова под Краков и послал в крепость своего парламентера с предложением сдаться. Комендант крепости ответил отказом. Тогда на переговоры с гарнизоном отправился в сопровождении 400 солдат генерал Стенбок. Шведы переправились на лодках через реку, подошли прямо к стенам крепости, и генерал снова предложил полякам открыть ворота. Комендант отвечал, что потерял ключи. Такого юмора шведы не понимали. Возмущенный король, наблюдая издали за действиями Стенбока, не выдержал и приказал перевезти себя через реку на другой берег. Уже издали он прокричал Стенбоку:

— Вас все еще не впустили?

Услышав ответ, он вылез из лодки, подошел к ворогам, постучал кулаком в железо и, как говорит Адлерфельдт, в первый и последний раз прокричал по-французски:

— Quivre la porte! Откройте ворота!

Другие очевидцы утверждают, что король прибег к немецкому языку и прокричал следующую фразу;

— Macht auf, Ihr Hundsfotter! Эй вы, откройте, сукины сыны! ,

Но и эта фраза нужного действия не возымела. Тогда шведы решили прибегнуть к военной хитрости. Незадолго до этой сцены комендант крепости дал Стенбоку коня, чтобы тот послал к Карлу XII посыльного с предложением об условиях сдачи крепости. Карл прокричал через ворота, чтобы комендант забрал свою лошадь обратно. Ворота раскрылись, и вслед за лошадью внутрь проникли шведские солдаты. Остальное было, говоря современным языком, делом техники. Король со Стенбоком гнались по городу за комендантом, пытавшимся спастись в замке, окруженном стеной. Но и здесь удалось решить проблему без выстрелов: пары ударов шпагой и прикладом мушкета было достаточно, чтобы проникнуть за ворота. Прямо перед королем и солдатами стояла пушка, а польский канонир подносил горящий фитиль к запальному отверстию. Выстрелить он не успел: к нему подскочил Карл, схватил его за глотку и отнял фитиль из рук.

Завоевание Кракова было завершено.

Стенбок был назначен комендантом города (а значит, скоро его супруга в Швеции получила новые подарки). Он первым делом конфисковал городскую казну (!) и пунктуально проинформировал об этом фру Стенбок.

Карл XII остался в Кракове, чтобы дождаться, наконец, Юлленшерну со своим померанским корпусом и подумать о том, что делать дальше.

После Клишова между Карлом XII и Августом II установились даже некоторые личные отношения — правда пока заочные. Саксонцы решили отпустить единственного шведского пленного — того самого бедолагу-ротмистра, которого неуправляемая лошадь завела в их порядки под Клишовом, Ротмистр появился в шведском лагере и привез от польского короля еще одно предложение о мире. Предложение нисколько не интересовало короля Швеции, но вежливый жест в отношении шведского подданного произвел впечатление, и Карл со своей стороны совершил благородный поступок и отпустил из плена нескольких саксонских офицеров. Одному из них король подарил шпагу, которая со временем станет саксонской, а потом и общегерманской реликвией и будет висеть в одном из музеев Дрездена. Август принял эту своеобразную игру и впредь распорядился отпускать на свободу отдельных шведских офицеров, попадавших в плен в различных мелких стычках с саксонцами. Уж очень ему хотелось помириться с кузеном! Впрочем, ни рыцарские формы общения, ни чуткое понимание момента были ему не чужды, пишет Ф. Г. Бенгтссон, и добавляет: «А вообще это был каналья с добрым сердцем».

Ф. Ф. Карлссон сообщает нам малоизвестные данные о том, что уже в этот период Август II пошел на предательство царя и договорился с Веной о посредничестве в мирных переговорах с Карлом. В шведском лагере под Краковом появился австрийский дипломат фон Цинцендорф и вел с графом Пипером переговоры. Предложения, сделанные австрийцем, были настолько заманчивы и выгодны шведской стороне, что в армии и за ее пределами стали распространяться слухи о скором мире с саксонцами.

К этому же времени (8 сентября) относится появление так называемого меморандума Пипера. Граф, как предполагает Ф. Ф. Карлссон, решил заранее снять с себя всякую ответственность за польскую политику Карла и оставить после себя документальное свидетельство своего видения событий в Польше. Ф. Ф. Карлссон, вопреки устоявшемуся в шведской историографии мнению, считает, что Пипер вовсе не был соглашателем и не поддакивал королю во всех его начинаниях. Меморандум свидетельствует о том, что первый министр Карла, невзирая на известную позицию короля, прямо, непредвзято и довольно резко изложил свои веские аргументы против продолжения польских экспериментов и за заключение немедленного мира с Саксонией. «Редко кто из советников выступал с более сильным представлением у короля, — пишет Ф. Ф. Карлесон. — Можно видеть, как эти представления, постоянно повторяемые, постепенно становятся все более резкими по форме».