Утром Тынаку уложила в свою сумку юколу, вяленое мясо, в плетенный из бересты маленький короб насыпала высушенных цветов иван-чая, сухой пахучей травы вперемешку с листьями брусники. В сумку затолкала чайник и кружку. Атувье, точивший нож, встал, вынул обратно чайник и повесил его на место — на держало- рогатульку, врытую в землю.
—
Чайник должен остаться в яранге. Старики говорят, что если в яранге один чайник, то он всегда должен жить возле родного очага. Тогда тот, кто уходит из яранги в дальний путь, обязательно вернется,-- сказал Атувье.— Мне хватит кружки.
Тынаку кивнула. Она знала много примет, но не слышала о такой примете. Но если муж говорит так, пусть будет так. У нее хороший муж — сильный и совсем не злой. Еще ни разу не назвал ее беременной зайчихой. И ест всякую еду, которую она готовит. Все ест. Ему надо много есть — он много работает. Ему надо много еды — он такой большой, как кайнын.
Черная спина не сводил взгляда с Атувье, с сумки. Он радостно осклабился, предвкушая дальнюю дорогу, охоту. Атувье заметил «улыбку» друга и нарочито грубовато сказал ему:
—
На этот раз ты останешься дома, с Тынаку. Ты будешь охранять ее.
Волк покосился на Тынаку и перевел взгляд на сумку. Он понял приказ хозяина, но не хотел подчиняться. В последнее время он сторонился хозяев, подолгу пропадая где-то. Атувье, занятый делами, сначала не обратил внимания на перемену в поведении своего верного друга... А Черную спину неудержимо тянуло в тундру, в далекие синие большие камни, где на вершинах виднелись белые знаки Большого Холода. Он вспоминал... Да, так уже с ним было... Было! Давно-давно, когда он, совсем неопытный на боевой тропе, услышал в Большой Тишине Большого Холода голоса собратьев. Это тогда в нем проснулся зов предков — зов вольного, сильного, беспощадного племени. Этот зов ожил в нем вновь и звал, манил куда-то далеко-далеко, к синим большим камням, с вершин которых дул бодрящий ветер. Он вспоминал Вожака, Хмурого и... свою подругу. Давно уже зажили раны, нанесенные ему в том бою, когда он защищал человека, забылась обида, но не забылась мать его детей, властная, верная. Черная спина смотрел на хозяина и его подругу, и глухая злоба начинала раздирать его грудь. Злоба и зависть — ему самому хотелось снова иметь подругу. Он был в самом расцвете своих волчьих сил, и желание обладать самкой пришло к нему сейчас, в пору, когда самки равнодушны к любви... Вот почему его отлучки становились все продолжительнее, вот почему он так обрадовался, когда увидел, что хозяин готовится в дальнюю дорогу... Однако хозяин не хочет брать его с собой.
Тынаку
,
которая уже немного понимала язык волка, первая заметила недовольство хвостатого друга.
—
Атувье, возьми с собой Черную спину. Он обиделся и не хочет оставаться со мной.
Атувье выпрямился, посмотрел на посмурневшего волка.
—
Черная спина, ты должен на этот раз остаться с моей женой. Ты помнишь, как ее напугала медведица? Моей жене будет очень плохо одной. Ты останешься.
—
Атувье,— сказала Тынаку,— с тех пор, как ты спас медвежонка, другие медведи обходят нашу ярангу стороной. Его мать не позволяет им подходить близко к нам.
Атувье огляделся, словно проверяя, права ли жена. Место, где жили они, было что ни на есть медвежьим. Приток Апуки в этих местах был не очень глубок, со многими отмелями, и кайныны наведывались сюда с первых же дней проживания людей довольно часто. Поначалу они и рыбачили совсем рядом. Потом стали вроде как стесняться подходить совсем близко, словно понимая, что их присутствие причиняет беспокойство, и ловили рыбу где-нибудь поблизости. Но поскольку Атувье и Тынаку часто отлучались в тундру, вниз или вверх по реке, то они видели медведей каждый день. Да и мохнатые «соседи» нет-нет да и приближались к яранге. Однако после того, как объявилась мать медвежонка, другие медведи почти не появлялись возле яранги. Впрочем, матуха с сыном промышляли неподалеку — за ближним кривуном.
—
Мне жалко Черную спину. Возьми его с собой,— уговаривала мужа Тынаку, хотя втайне и желала, чтобы волк остался с ней: одной все же страшно. Если бы с ними жила хоть еще какая-нибудь собака...
—
Черная спина останется с тобой. Я сказал,— буркнул Атувье, давая понять, что он недоволен ее многословием: люди этой суровой земли всегда ценили тех, кто мало говорит и много делает. Чаучу никогда не должен говорить много, ибо слова отнимают силу в человеке.
— Пусть будет как ты сказал,— покорно согласилась Тынаку.
* * *
Атувье шел по берегу Апуки к ее верховьям. По рассказам старых чаучу он знал, что в верховья Апуки по первому снегу приходят дикари. Немало их, ослабевших за зиму, остается в горах и летом. И не только дикари обитают там. Домашние, отбившиеся от стада, тоже стремятся туда. Атувье и сам не раз встречал одичавших оленей с метками своих хозяев. Чаще всего попадались одичавшие важенки, которых увел за собой какой-нибудь сохжой, которому не хватило самок в своем вольном стаде.
В середине второго дня перед ним встала сопка. Пройти по берегу мимо нее нечего было и пытаться — склон в этом месте почти отвесной каменной стеной уходил в воду: словно обрубил его своим огромным топором сказочный великан. Пришлось подниматься на макушку, чтобы продолжить путь. Когда Атувье взобрался на вершину и с нее посмотрел вниз, на реку, то от удивления даже присей. На просторной косе, вдававшейся в Апуку, на берегу лагуны, он увидел целое стадо медведей! Кайныны рыбачили! Одни лениво бродили по косе, по берегу лагуны (видно, уже наевшиеся до отрыжки), другие стояли на мелководье и неотрывно глядели в воду, третьи, словно люди-рыбаки, сгорбившись, сидели на берегу и тоже смотрели на воду. Время от времени кто-нибудь из кайнынов взмахивал лапой и выбрасывал на берег серебристую рыбину... Атувье спустился пониже, чтобы получше разглядеть лохматых рыбаков. Нет, он видел много кайнынов-рыбаков, но сразу столько — впервые. Он начал считать. Сначала насчитал пять раз по десять, потом семь раз по десять, но потом сбился.
Среди взрослых, совсем как дети в стойбище, резвились медвежата. И хотя многие из них были довольно внушительные, но дети, даже медвежьи, все равно оставались детьми: то тут, то там затевалась борьба, другие играли в догонялки, третьи — в прятки,—благо кустов на косе росло множество, да и трава у воды была густая. Наигравшись, медвежата косолапили к родителям и с жадностью набрасывались на еще трепыхавшихся рыбин. Именно на живых, хотя повсюду виднелись обглоданные тушки. Сейчас кайныны ели только рыбьи головы, а безголовые тушки доставались чайкам и воронам, которых на косе и на берегу собралась огромная стая. Птицы тоже были сыты, не кричали, а важно, совсем не боясь лохматых добытчиков, расхаживали среди них. Впрочем, и птицы предпочитали самые лакомые кусочки — едва рыбин
а
оказывались на берегу, как наиболее расторопные подскакивали к чужой добыче и торопились выклевать глаза у обреченной.
Насмотревшись на медвежью рыбалку, Атувье спустился и, обойдя подальше косу, пошел дальше. До заката солнца он еще не раз встречал на пути лохматых рыбаков, но такого большого стада добытчиков ему не попадалось.
Ночь он провел на небольшой высокой косе, усыпанной гладкими камнями. Атувье собрал плавник, разжег костер, вскипятил чай и, запивая юколу горячей водой, хорошо поел. Положив в костер два ошкуренных водой и песком ствола тальника, он лег и сразу уснул.
Проснулся от холода. С трудом разомкнув веки (примерзли во сне), он вскочил, замахал руками. Утро тоже только открывало глаза — на востоке, за сопками, небо едва посветлело. Атувье огляделся. Трава, кусты тальника были покрыты инеем.
Атувье раздул угли, подкормил огонь дровами. Когда костер разгорелся, он решил поесть: достал из мешка кусок вареной медвежатины, из берестяного туеска — квашеную черемшу и поставил кружку с водой на угли. Пока ел мясо, заедая черемшой, закипела вода. Из другого туеска, поменьше, он взял щепоть заварки — сушеных листьев брусники и жимолости, цветочков и разных трав — и бросил заварку в кипяток. Порывшись в сумке, нашел несколько сморщенных корешков золотого корня и тоже бросил в воду. На кочевках женщины часто варят оленину вместе с этими корешками. Очень полезные корешки, сил прибавляют оленному человеку. А ему сегодня надо много пройти по сопкам. Сегодня он уйдет от Апуки вглубь сопок, туда, где, наверное, можно наконец-то встретить поднебесных оленей.