Вувувье сжался. Не-ет, он не испугался его слов. Он был взбешен, он задыхался от злобы на этого старика, на всех. Набычась, словно олень-самец перед схваткой с соперником, Вувувье пошел на толпу. Люди испуганно расступались, боясь встретиться взглядами с его глазами, напоминавшими сейчас глаза рассвирепевшего волка…

Атувье разжал пальцы на рукоятке ножа, поднял руку.

— Я говорю: прощайте. — Он посмотрел на все еще бледную Тынаку. — Мы уйдем, чтобы не сердить духов, чтобы не нарушать обычай.

Люди невольно придвинулись к нему.

— Я ухожу, но в моей груди нет места злобе на вас, — продолжал Атувье. — Итекьев, — позвал он отца Тынаку. Тот чуть подступил к ним. — Итекьев, у меня сильные руки и крепкие ноги. Мои глаза могут теперь и ночью увидеть добычу, и потому твоя дочь не будет знать голода. И твои внуки. Это говорю я, сын Ивигина, задушивший вот этими руками, — он вытянул вперед свои огромные ладони, — вожака волчьей стаи. Прощай, Котгиргин, самый мудрый из шаманов страны чаучу, — уже тише сказал Атувье.

Мать Тынаку бросила дочери мешок из выделанной оленьей шкуры. (Тынаку заранее предупредила ее о своем уходе.) В мешке лежала теплая кухлянка, малахай, посуда, нитки из оленьих жил, две железные иглы и рыболовные крючки. Люди как будто ничего не заметили. Никто не сказал ей худого слова.

И еще долго жители стойбища Каиль видели, как по берегу Апуки, вверх по реке, шли трое: сын Ивигина, дочь Итекьева и волк Черная спина.

— Добрые духи, помогите отверженным, — прошептал Котгиргин. Он снова вспомнил далекий трагический день, вспомнил чаут Опрыятгыргина, упавший ему на плечи в тот самый миг, когда Апука хотела взять себе сына шамана…

Атувье и Тынаку уходили

все дальше и дальше от стойбища Каиль, от его людей. Все люди молчали, только богач Вувувье изрыгал грязные, обидные ругательства и грозные проклятия. Он, словно шаман во время камлания, впал в беспамятство, брызгая слюной. Ветер дул в сторону Атувье и Тынаку, и они еще долго слышали проклятия богача.

Атувье все же оглянулся один раз. Люди все стояли, не расходились. Теперь это были для него тангит — чу­жие люди.

Атувье еще не знал, куда они идут, где построят свою ярангу. Обида на людей Каиль, на богача понемногу отошла, тревога и забота о будущей жизни его уже не волновали. Он был молод, силен и свободен, и рядом шла его любимая. Атувье казалось, что все плохое теперь позади. Молодость беспечна и не хочет смотреть вперед; она наслаждается днем сегодняшним, наивно веря, что безмятежное время будет длиться долго... Сердце парня гулко стучало. Хорошо все получилось! Хорошо, что Тынаку оказалась такой храброй, не побоялась нарушить обычай. Теперь ему ничего не страшно. Оленный человек не боится ни морозов, ни пург, ничего, если рядом с ним олень, собака и другой человек. И если чаучу знает, что где-то в яранге его ждут у очага, он живет спокойно и безропотно делает свое дело. И пусть у него, оленного человека Атувье, нет пока оленей. Это ничего. Зато у него есть Тынаку и верный волк. Пускай у него нет оленей, но еду для жены и детей он добудет. Великий создатель страны чаучу ворон Кутх населил эту землю многими птицами, зверями. Не пусты и реки страны — много в них рыбы. Добудет он еду. И шкуры. Шкуры тоже очень нужны. Без них никак не прожить оленному человеку.

Атувье шел впереди, неся под мышкой сумку Тынаку. Атувье не знал, что в ней, но сумка была увесистой.

Тынаку шла позади и не видела счастливого лица ее скорого мужа, но она обо всем догадывалась. Она тоже была счастлива.

Они уходили все дальше и дальше берегом стреми­тельной, мутной Апуки. Реки Камчатки всегда в это вре­мя мутные от бурного таяния их кормильцев-ручьев, что сбегают с сопок. Атувье еще не знал, где он разожжет семейный очаг. Одно знал: им придется жить далеко- далеко от стойбища Каиль, чтобы не попадаться на глаза мстительному Вувувье и всем другим, знавшим, с кем охотился ушедший зимой сын Ивигина. Отныне и он, и Тынаку — отверженные, все будут избегать их... Посте­пенно улыбка счастья растаяла на губах Атувье, беспокой­ство вселялось в него. Теперь он не один, надо будет кормить жену и детей, которых родит ему красивая, верная Тынаку. Думать о еде заставлял и его собствен­ный пустой желудок — уже второй день он ничего не ел. «Сначала я сделаю небольшой лук и стану стрелять уток, гусей и зайцев»,— размышлял Атувье. «Потом сделаю большой лук-самострел и поставлю его на тропе диких оленей. Очень надо добыть хотя бы одного оленя! Олень — это мясо, шкура, жир и еще жилы. Много оленьих жил надо, чтобы Тынаку могла чинить старые одежду и торбаса и шить новые. Ой-е, но где взять жил для тетивы лука?» — испугался Атувье и обернулся к Ты­наку. Что он может добыть для нее уже сегодня? Может... хариуса или гольца. В деревянной коробочке у него есть два крючка и кусок жилки. Хранил их, как нож и чаут.

Словно угадав, о чем он забеспокоился, Тынаку ска­зала:

— Атувье, в сумке есть немного мяса. Нам еще долго идти. Надо разжечь костер. В сумке есть маленький чайник и плитка чая.

Атувье даже смутился от догадки Тынаку. «Умная будет у меня жена»,—подумал он и положил сумку на землю.

Тынаку стала развязывать мешок, а Атувье тем вре­менем принялся собирать сухие сучья, которых много бы­ло на берегу. Когда он вернулся с охапкой дров, Тынаку перебирала то, что было в мешке. Увидев ее приданое, Атувье сильно обрадовался. Ой-е, какая мудрая девушка Тынаку! Совсем хорошо им будет! На траве лежали чай­ник, два маленьких ножа; один обыкновенный — для резки мяса, другой — трехгранный. О, такой нож имеет каждый чау чу. Им вырезают ложки из дерева и кости, ручки и наконечники элоэлей — погонных палок для оленей, сверлят дыры, когда делают нарты. Рядом с но­жами стояла деревянная коробка, в которой все женщины хранят иголки, жилки для шитья, бисер и другие нужные для рукоделия вещи. Заглянув в коробку, Атувье чуть не вскрикнул от радости — он увидел два клубка оленьих жил. Ой-е, теперь можно делать лук! А рядом лежали две ложки из рога горного барана, ложка-черпак. На лоскуте равдуги целое богатство — три крючка и пять ржавых гвоздей! «Ой-е, как хорошо — сколько много же­лезных вещей!» — думал он, разглядывая приданое Ты­наку. Вот еще три шкурки неблюев. В них женщины заворачивают новорожденных. Мудрая Тынаку, мудрая у нее мать. Рядом со шкурками лежал небольшой медный котел, новенькие торбаса и железный крюк-копалка, кото­рым женщины выкапывают съедобные корещки. От ра­дости Атувье не сразу заметил в руке Тынаку самое глав­ное — маленький топорик. А когда заметил, то даже присел на дрова от неожиданности. Ой-е, у них всё есть!

Тынаку смотрела на него счастливыми глазами. Она видела, как обрадовался ее Атувье. Она все поняла. Де­вушки Севера многое понимают и без слов.

Атувье опомнился, вынул из коробочки камень и ку­сок железа, чтобы высечь искру для розжига костра.

Тынаку подняла маленький мешочек из продымлен­ной кожи, развязала его и протянула Атувье коробку спичек. Атувье благодарно взглянул на нее, взял коробок, и вскоре вверх поднялся бледный столбик дыма.

Пока человеки делали огонь, Черная спина обследо­вал берег, заросли. Волк проголодался, как и хозяин, и теперь решил поохотиться. Он хорошо помнил, как в самом начале его жизни большая бегущая вода кормила его... И как тогда, в дни его быстрого взросления, эта река тоже накормила его.

На отмелях и откосах было полным-полно чаек. Чер­ная спина не любил этих крикливых нахальных птиц с тяжелыми клювами. Но чайки и сами были едой, и ука­зывали ему на другую еду. Так было и на этот раз: стайка чаек расклевывала нечаянную добычу — выскользнувшего из когтей птицы-скопы жирного гольца. Скопы редко роняют добычу, но этот летучий рыбак был еще молодым, и потому его неокрепшие когти не удержали сильную рыбину, которую он выхватил из реки. Голец упал у са­мого берега, и чайки, конечно же, не позволили соперни­ку завладеть его же добычей. Отвоевав гольца, чайки при­нялись делить его.