Для стаи и ее пленника наступили хорошие времена — и волки, и Человек теперь были сыты. Когда стая убила седьмого оленя, ламуты всполошились и через некоторое время обнаружили следы волков.

Старший пастух Кокандя — невысокий, как и все ламуты, но широкий в кости, с темным морщинистым лицом, которое украшали черные реденькие усы, — долго ходил по склонам, разглядывая следы волков. Вернувшись, он собрал пастухов у костра и стал говорить:

— К нам подошла стая. Шесть, или семь волков. У стаи очень умный вожак. Стая охотится уже десять лун, а зарезала всего семь оленей.

— Ой-е, — воскликнул его сын Илья-чан, такой же широкий и крепкий, как и отец, только усы у него были еще совсем реденькие. — Умный вожак — это хорошо. Однако стая и с умным вожаком может сделать большой урон.

Кокандя презрительно усмехнулся в ответ и посмотрел на, казалось, дремавшего отца, совсем усохшего от болезни и прожитых лет Яковача. Бывший силач, самый могучий борец ламутов, Яковач давно уже не ходил за оленями, не лазил по горам за снежными баранами. Однажды, когда сын Кокандя еще только начинал самостоятельную жизнь, Яковач повстречал в сопках медведя-шатуна. Медведь не уступил тропы, и один из них должен был умереть. Яковач выстрелил удачно — шатун сразу упал. Но пока Яковач перезаряжал старенькое ружьецо, медведь оклемался и пошел на ламута. Только какой силач-человек супротив медведя устоит?!

Яковач успел все-таки выстрелить еще раз, но медведь вышиб ружьишко и подмял человека. Что потом было, Яковач не помнил, — сильная боль пронзила спину, и он провалился в темную-темную яму, в которой до тошноты пахло медвежьим потом и жиром…

Очнулся уже вечером и едва пошевелился, как снова впал в беспамятство — в спину будто раскаленное копье кто воткнул… Когда снова очнулся, понял, что лежит, придавленный медвежьей лапой. Медведь уже остыл… Видать, вторая пуля вошла в его сердце. Только и хватило силы выбить ружье из рук человека и подмять охотника под себя… Кое-как Яковач выбрался из-под мертвого шатуна и на руках пополз к стойбищу: из-за поврежденного позвоночника ноги чужими стали… Только богатырское здоровье спасло Яковача от верной смерти — на третьи сутки дополз он до яранги. С той поры бывший первый силач среди ламутов лишь на руках и передвигался. Сын Кокандя не бросил отца — за собой всюду возил, кормил. А Яковач тоже приносил пользу все эти годы: дрова колол, женщинам шкуры помогал выделывать. Но главная польза от него была иная — его советы. Стал Яковач для соплеменников вроде судьи. Вот и сейчас сын Кокандя смотрит на него, ждет его совета.

И мудрый Яковач сказал, вынув трубку изо рта:

— Если умный вожак — беды большой не будет. Вожак умен и расчетлив — стая убила слабых оленей.

— Да, они болели, отец, — подтвердил Кокандя.

— Вы помните, как три зимы назад сюда пришла большая стая, — продолжал Яковач. — Та стая в первую же ночь устроила большую охоту и зарезала два по десять и еще шесть оленей.

— Да, так было, — закивали пастухи, внимательно слушавшие, что говорил тихим, угасающим голосом мудрый Яковач.

— У той стаи был хоть и сильный, но неумный вожак, и вы убили его и еще пять волков.

— Да, это так, — закивали пастухи.

— Три зимы волки не беспокоили наших оленей, и они совсем разленились, — продолжал Яковач. — Наше стадо стало большим, но прошлой весной важенки принесли совсем маленький приплод.

— Да, это так, мудрый Яковач, — согласились пастухи.

— Добрые духи услышали мою просьбу — они прислали нам маленькую стаю с умным вожаком. Это я просил так, — почти шепотом произнес Яковач.

Пастухи вздрогнули, уставились на старца.

Яковач посмотрел на испуганное лицо сына.

— Ты не видишь болезнь, которая поселяется в оленя, а волк ее видит. И если волк охотится по Закону жизни — он нужный волк. Его не надо убивать. У каждого стада должен быть свой волк, своя маленькая волчья стая. Сейчас в нашем стаде уже много слабых оленей… — старик замолчал, смежил веки и, казалось, заснул.

Теперь все смотрели на Кокандю,

— Мне нечего больше сказать, — глухо проговорил Кокандя. — Но, — он вынул изо рта трубку, поднял ее, — теперь мы станем вчетвером следить за стадом. Волк остается волком. И если стая нарушит Главный закон охоты — мы будем их убивать. А пока пусть стая думает, что мы не знаем о ней. Я кончил.

Кокандя ничего не сказал о том, что в одном месте рядом со следами волков, видел след человека, шедшего на лапках-снегоступах. Он сам пока не мог понять, кому же принадлежит тот загадочный след.

Ночью, подкравшись к оленям, Атувье второй раз за время пленения услышал голос человека. Пастухи нарочито громко разговаривали, перекликались, сгоняя оленей: близость стаи вселяла страх. В морозном, словно остекленевшем воздухе далеко были слышны их гортанные крики.

Сердце Атувье радостно забилось. Он забыл обо всем и, как тогда, в ночь пленения, когда его разыскивали товарищи, он радостно крикнул:

— Эй, мэй! — И, как тогда, он не успел докричать. — Вожак сбил его с ног и, поставив передние лапы на грудь поверженного Человека, оскалил пасть. В горле волка что-то клокотало, словно он сдерживал готовое вырваться ругательство. Рядом с Вожаком очутилась молодая волчица. Она вцепилась в плечо Атувье, в глазах ее тоже плясала ярость. Вожак убрал лапы с груди перепуганного пленника и что-то прорычал волчице. Та нехотя разжала зубы.

Атувье поднялся, потер горевшее плечо.

— Я не буду больше кричать, Вожак, — пообещал он.

…Вскоре Атувье понял, что для него наступила совсем неплохая жизнь. Он теперь каждый день был сыт, спал сколько хотел, а жадный, злой Вувувье был далеко-далеко. Ой-е! Хорошая жизнь. Он чувствовал, как тело наливалось силой, а душа наполнялась храбростью.

Все бы хорошо, да одно плохо: торбаса и чижи совсем пришли в негодность. Первое время он еще кое-как мастерил подметки из шкур убитых оленей, подвязывал их ремешками. Ремни эти отрезал от чаута, и тот становился все короче. Наконец Атувье понял, что дальше укорачивать чаут нельзя. При ходьбе пятки горели, словно он ступал по раскаленным углям. Совсем худо становилось, когда укладывался спать, ноги коченели, не до сна было.

Но братья-волки (теперь он так их называл) пришли на выручку.

Однажды ночью, когда Атувье отогревал руками подошвы ног, к нему вдруг подошел Черная спина. Волк постоял немного и неожиданно для Атувье лег рядом, у самых его ног. Пастух перестал тереть закоченевшие пальцы и пятки: он; кажется, догадался, зачем этот добрый волк улегся рядом.

— Черная спина хочет согреть мои ноги? — на всякий случай спросил он.

Волк еще придвинулся, плотнее прижимаясь к ногам Человека.

Атувье несмело уперся подошвами в мех зверя. Тот чуть вздрогнул, но продолжал спокойно лежать. Вскоре ногам стало тепло, и Атувье заснул.

На этот раз он спал крепко и долго. А когда проснулся, то почувствовал, что рядом, с боков, лежат два молодых волка. «Ой-е! Ой-е! — удивился Атувье. — Я совсем волком стал. Ой-е!»

Теперь он каждую ночь укладывался спать в окружении стаи. Постепенно ноги привыкли к снегу — подошвы сделались твердыми, как шкура лахтака.

Стае все же раньше времени пришлось покинуть оленей ламутов. Люди жестоко наказали ее за то, что она нарушила Главный закон охоты. Но не умный Вожак и не пленник стаи были повинны в этом.

А случилось вот что.

Днем волки держались подальше от стада. Они выходили на тропу охоты в сумерках или ночью. Днем же разбредались по округе, охотясь на зайцев, куропаток, мышей. Уходили по очереди, ибо около Атувье вновь стала дежурить пара волков. Больше других Атувье не любил, когда с ним оставался Хмурый. Этот большой, весь в шрамах, угрюмый волк наводил на него страх, и когда Хмурый сторожил его, Атувье редко спал, опасаясь нападения. Вообще, как он уже приметил, Хмурый был всегда чем-то недоволен, и Вожак, пожалуй, чаще всего ссорился с ним. Однажды Вожак даже сшиб Хмурого грудью и устроил ему настоящую трепку. За что — Атувье не понял, но стал еще больше остерегаться Хмурого.