Имеет религиозную окраску и описание смерти Мамая в некоторых источниках. Так, например, в одной из летописей конца XVI в. содержится следующая версия гибели бекляри-бека: «Мамай побеже и прибеже въ Кафу. И тамо позна его некш Фрязинъ, и поведа многимъ, что Христiанству многа зла учинилъ, и тамо его убиша».[364]
В заключение обратим внимание на один интересный момент: в «памятниках Куликовского цикла» весьма незначительно отражен факт мусульманского вероисповедания Мамая — он ярко охарактеризован как язычник, но не как «бесермен», а ведь ко времени его прихода к власти Золотая Орда уже довольно долго имела статус мусульманского государства.[365] Тем не менее в «памятниках» встречается лишь несколько упоминаний о мусульманстве как самого бекляри-бека, так и его войска: так, в летописной повести Мамай, уже видя поражение своих войск, обращается к своим воинам «Братие измаиловичи, безаконнии агаряне», призывая их обратиться в бегство; в «Сказании о Мамаевом побоище» он «нача призывати» не только языческих богов, но и «великого пособника Махъмета», к «Магмету» же взывают и его воины.[366] Весьма интересно отметить, что в «памятниках Куликовского цикла» периодически фигурируют «бесермены», однако исследователи склонны видеть в них не мусульман, а народность «бесермян».[367] Лишь в «Слове о житии и преставлении» Дмитрия Донского Мамаю было приписано намерение заменить православие на Руси исламом.[368]
Думается, мусульманское вероисповедание Мамая не нашло значительного отражения в источниках по нескольким причинам. Во-первых, Мамай олицетворял степную угрозу Руси и всему оседлому миру, а степные силы в средневековой русской историографии далеко не всегда ассоциировались с исламом — например печенеги, торки, половцы и пр. Во-вторых, во время создания «памятников Куликовского цикла» на русской службе находилось немало выходцев из Золотой Орды, исповедовавших ислам: авторы «памятников» и их заказчики из числа русских князей и церковных иерархов вовсе не стремились вызвать их недовольство. Кроме того, даже такие ревностные мусульмане из числа золотоордынских правителей, как Берке, Узбек, Джанибек, не притесняли русскую церковь, так что характеристика Мамая как мусульманина не позволила бы историографам убедительно представить его как врага русской церкви. Наконец, в-третьих, приписывание Мамаю приверженность к исламу поставило бы под сомнение включение в его «многочисленное воинство» представителей в том числе и христианского вероисповедания — в частности армян и особенно генуэзцев, наличие которых в его войске — это еще одно серьезное обвинение историков, дополняющее образ Мамая как врага Руси и христианской веры.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
МИФ О МАМАЕ КАК СТАВЛЕННИКЕ И ЖЕРТВЕ ГЕНУЭЗЦЕВ
О том, как Мамай «состоял на жаловании» у генуэзских купцов
Уже вполне сложившийся стереотип Мамая как извечного врага Руси — ив политическом, и в религиозном отношении — повлек создание дальнейших мифов, базирующихся уже на взаимодействии бекляри-бека с другими государствами. Мирные отношения таких государств с Мамаем являлись основанием для их «автоматического» причисления к врагам русского народа в отечественной историографической традиции. Именно так оказались представлены взаимоотношения Мамая с генуэзскими колониями в Причерноморье.
В отличие от мифа о «патологической» вражде Мамая к Руси и православию, сложившегося уже в XIV-XV вв., обвинение его в антирусском сговоре с Генуей представляет результат современного мифотворчества. Между тем всего лишь два сообщения средневековых источников дают основания говорить о союзе Мамая с генуэзцами. Первое — это довольно неопределенное упоминание о том, что в составе его войск на Куликовом поле находились некие «фряги», которых обычно принято отождествлять с генуэзцами Кафы.[369] Второе сообщение — упоминание о его бегстве в Кафу после того, как его войска передались хану Токтамышу. Это второе сообщение мы рассмотрим отдельно, пока же сосредоточимся на таинственных «фрягах», участвовавших в Куликовской битве.
Довольно туманное упоминание «фрягов» среди войск Мамая послужило, основанием для создания целой концепции о союзе Мамая с католическим Западом против православной Руси, особенно широко пропагандировавшейся в 1980-1990-е гг. Так, согласно, В.Л. Егорову, между генуэзской Кафой и Мамаем существовало соглашение об оказании военной взаимопомощи. И якобы именно во исполнение этого соглашения «фряги» (т. е. уже вполне определенно — генуэзцы Кафы!) приняли участие в сражении на Куликовом поле.[370] С. Марков идет еще дальше и утверждает, что уже в 1350-е гг. «Мамай был вхож в покои генуэзского и венецианского консулов в Каффе, Тане (Азове) и Судаке (Суроже)».[371]
Наиболее радикальную позицию заняли Л.Н. Гумилев и его последователи, утверждая, что Мамай был прямым ставленником Генуи, затевавшей, ни более ни менее, как вселенский заговор с целью покорения Руси и установления контроля над восточноевропейскими рынками серебра и пушнины.[372] Эта концепция очень «удобно» вписывалась в евразийские построения Л.Н. Гумилева о противостоянии Руси и Запада и совершенно не противоречила его утверждениям о дружбе и союзе Руси с Золотой Ордой. Ведь Мамай, согласно построениям Л.Н. Гумилева, изначально проводил антиордынскую политику (этот миф мы рассмотрим ниже) и, став клевретом генуэзцев, окончательно порвал со степными традициями, превратившись в «наймита» Запада, чем противопоставил себя и Руси, и Орде.
Не ограничиваясь финансированием авантюр Мамая, генуэзцы, по утверждениям современных мифотворцев, предоставили ему прямую военную помощь. В результате, как с иронией отмечает А.Б. Широкорад, «из книги в книгу кочует "черная генуэзская пехота", идущая густой фалангой по Куликову полю»![373] Миф, поддержанный авторитетными и читаемыми авторами, таким образом, оказался весьма популярен и живуч, и некоторые современные историки не только полностью верят в него, но даже точно указывают, где генуэзская пехота располагалась на Куликовом поле![374]
Однако каковы же исторические факты, касающиеся взаимоотношений Мамая и Генуи? Представим их также в виде хронологии контактов бекляри-бека с итальянскими торговыми республиками, а вернее — с их колониями в Причерноморье.
В 1362 г. Мамай и его ставленник хан Абдаллах подвергают разгрому и разорению город Азак (Азов), где были расположены венецианская и генуэзская колонии.[375] Весьма странный поступок для того, кто с молодости «был вхож» в дома влиятельных генуэзцев и пользовался их покровительством!
В 1360-е гг. Мамай от имени Абдаллах-хана предоставляет венецианским купцам Таны (т. е. того же Азака-Азова) льготы в торговле с Золотой Ордой, снижая налог с оборота до 3% (такая ставка существовала до 1347 г., когда хан Джанибек после военного конфликта с Венецией повысил этот налог до 5%).[376] Учитывая, что Венеция и Генуя являлись многовековыми соперниками, вряд ли действия бекляри-бека в пользу венецианцев являлись дружественным жестом по отношению к генуэзцам.
В 1365 г. генуэзцы захватывают крепость Судак (Солдайю), прежде формально принадлежавшую княжеству Феодоро, признававшему зависимость от Мамая и его ханов.[377] Кажется, это единственный пример сотрудничества Мамая с Генуей, ибо на этот раз он предпочел защите своих вассалов-феодоритов мирные отношения с Кафой.[378]
