Теперь я ясно вспомнил злополучный инцидент с проповедью капеллана и свой на него отклик. Происходило это все в воскресенье между Спайон-Копом и Вааль-Кранцем. Бригада, которую на следующий день или через день ожидал жесточайший бой, собралась для богослужения на лужайке возле Тугелы, куда едва не долетали неприятельские снаряды. В минуту, когда все сердца, даже самые равнодушные, готовы были открыться для веры, и прочувствованное слово могло пустить глубокие и прочные корни, нас вдруг стали развлекать какими-то нелепыми и малоубедительными байками о том, как израильтяне сокрушили стены Иерихона. Я позволил себе тогда замечание, возможно несколько язвительное, но, без сомнения, справедливое: «Слушая эти благоглупости, я вспомнил о роли доблестного и почтенного отца Бриндла[52] в Омдурманской кампании и задался вопросом, не воспользуется ли опять Рим шансом, которым пренебрег Кентербери!» Эта суровая критика, видимо, вызвала переполох в официальной церкви. Поднялся ропот негодования и был организован настоящий крестовый поход. Несколько священников, славившихся ораторским даром, покинули свои кафедры и выразили желание ехать на фронт, после чего были немедленно отправлены в Южную Африку помогать армейским капелланам в их самоотверженных, но довольно жалких усилиях. Но несмотря на результативность и, надо думать, благотворность принятых мер, сам повод к их принятию продолжал восприниматься как оскорбление. Лорд Робертс, человек глубоко религиозный, всю жизнь проведший на военной службе, считал, что институт армейских капелланов был оклеветан, а факт присылки подкрепления лишь усугубил нанесенную капелланам обиду. В этих обстоятельствах перспектива на следующие несколько дней выглядела унылой, и никакие мирские развлечения, предоставлявшиеся отелем «Маунт Нельсон», не могли меня утешить.
Однако в конце концов друзья мои одержали верх. Мне было дано разрешение на свободный проезд в Блумфонтейн с единственной оговоркой: к исполнению обязанностей корреспондента я приступлю только после того, как приму от помощника главнокомандующего предупреждение о недопустимости опрометчивой и жестокой критики. Благодарный и за это, я в тот же вечер отправился в долгий путь по железной дороге, по окончании которого был тепло встречен двумя моими высокопоставленными приятелями, чьих влияния и авторитета хватило на то, чтобы сломить все протесты. В назначенный срок я с величайшей покорностью выслушал поучения помощника главнокомандующего, после чего получил полную свободу и возможность при минимальной и очень мягкой цензуре писать что угодно и обо всем, о чем мне вздумается. Но лорд Робертс, однако, продолжал держаться со мной отстраненно. Хотя он и знал, что я ежедневно общаюсь с его ближайшими соратниками и друзьями, и знал, что я знаю, как моя деятельность обсуждается за его столом, даже когда есть темы гораздо более насущные, он не только ни разу не принял меня, но даже не подавал вида, что знаком со мной. Когда однажды утром я вдруг столкнулся с ним на запруженной офицерами рыночной площади Блумфонтейна и отдал ему честь, он ответил на приветствие так, будто видел меня впервые.
Но повседневность была так увлекательна, так полна событиями, что не оставляла мне времени на то, чтобы чрезмерно печалиться из-за неудовольствия, которое вызвал я у великого человека и почтенного друга нашего семейства. Снабжаемый, благодаря щедрости «Морнинг пост», лучшими лошадьми и всеми необходимыми средствами передвижения, я летал взад-вперед от колонны к колонне, поспешая туда, где намечался бой. Иной раз, покрыв в полном одиночестве энное число миль невесть чьей земли, я прибывал в арьергард британской колонны, почти окруженной неприятелем на огромной равнине. Если командир не имел ничего против, я застревал там на три-четыре дня, а затем пускался в обратный путь по дышащему немой угрозой ландшафту, торопясь возобновить поток писем и телеграмм в газету.
После прорыва осады Ледисмита и своего поражения в Свободной республике многие буры, сочтя войну законченной, вернулись на свои фермы. Республики жаждали мирных переговоров, почему-то решив, что теперь, когда «британцы восстановили свой престиж», такие переговоры возможны. Однако никто из нас эту идею не поддерживал. Имперское правительство, ссылаясь на ущерб от бурского вторжения, сурово заявило, что о своих условиях будущего государственного устройства Южной Африки оно сообщит из Претории. Между тем тысячи буров Свободной республики разошлись по домам и поклялись соблюдать нейтралитет. Если бы лорд Робертс немедля продолжил наступление в сторону Претории, то весьма вероятно, что всякое сопротивление, по крайней мере к югу от реки Вааль, было бы подавлено. Но вначале армии следовало пополнить свои запасы. Главные железнодорожные мосты были разрушены, а по возведенным на их месте временным конструкциям грузы переправлялись в час по чайной ложке. Большая часть того, что доставлялось за день, за день и потреблялась, так что дневной запас скапливался примерно за четыре дня. Было ясно, что возобновить наступление не удастся ранее чем через несколько недель. А между тем решительные бурские вожди, собравшись с силами, предприняли вторую попытку атаки, менее мощную, но более продолжительную и нанесшую нам более значительный урон, чем прямое вторжение. Началась партизанская война. Первым делом были мобилизованы горожане и фермеры, поспешившие заключить свой личный сепаратный мир. Тысячи давших клятву хранить нейтралитет под угрозой насилия вновь взялись за оружие. Британцы осудили такое предательство, и хоть никто за нарушение клятвы расстрелян не был, к борьбе теперь примешивались горечь и досада.
Выяснилось, что война жестоко обошлась с генералом Брабазоном. Начинал он ее командиром регулярной кавалерийской бригады. Но в ходе изматывающих выжидательных операций, предшествовавших Колсбургу, он поссорился с генералом Френчем. Френч был моложе и сильнее характером. Старый «Браб» с трудом приноравливался к новым условиям войны. Он постоянно ссылался на то, «как мы делали это в Афганистане в 78-м или при Суакиме — в 84-м», когда Френч был еще младшим офицером. Но теперь-то Френч командовал дивизией, а уроки 1878 и 1884-го устарели, превратившись в зыбкие воспоминания. Противоречие это усугублялось опасной насмешливостью Брабазона, его острым языком. Он часто подтрунивал не только над тактическими решениями, но и над мальчишескими замашками Френча. Остроты его передавались из уст в уста и дошли до штаба. Френч нанес ответный удар. Брабазона сняли с командования бригадой и поставили во главе десятитысячной Имперской территориальной конницы, постепенно собирающейся в Южной Африке. Казалось, что это повышение, как и было преподнесено Брабазону. Но на поверку вышло наоборот. Десять тысяч приехавших добровольцев были разбросаны по всему театру военных действий. Бедному моему другу досталась лишь одна-единственная бригада мало на что годных неумех. С ними он сейчас и воевал на юго-востоке от Блумфонтейна. Я решил навестить его.
Погрузив своих лошадей и кибитку на товарную платформу, я доехал поездом до Эденбурга. Утром 17 апреля я потащился оттуда под проливным дождем по очень неспокойному району. Путешествие прошло благополучно, и 19 апреля вечером я нагнал британскую колонну в восьми милях от Деветсдорпа. Оказалось, что это 8-я дивизия, последняя дивизия нашей регулярной армии, составленная из гарнизонов крепостей в разных концах Империи. Командовал ею сэр Лесли Рандл, позднее получивший ехидное прозвище Тихоход. Рандла я знал по Нильской экспедиции. Бригада Брабазона ушла вперед в разведку. Рандл принял меня радушно, и утром следующего дня я выехал на встречу с Брабазоном. Тот был рад меня видеть и поделиться со мной своими горестями, нарассказал мне кучу историй о Френче, а также о войне и вообще о жизни. Несколько дней мы провели вместе.
Очень скоро мы приблизились к холмам, окружающим Деветсдорп. Тишину разорвал стрекот далекой ружейной пальбы, и наши патрульные поспешили обратно. Засим последовала одна из самых смехотворных операций из всех, которые мне довелось наблюдать. Брабазоновские ополченцы заняли ближний холм, и завязалась перестрелка с бурами, очевидно укрепившимися на поросших травой хребтах на подступах к городу. Три или четыре вражеские пушки открыли огонь. Дали знать Рандлу, и к вечеру он прибыл с двумя бригадами. Мне разрешили присутствовать на совете. Брабазон настаивал на сражении. Стали готовиться к атаке, назначенной на завтра. Однако уже ранним утром командир одной из бригад, сэр Герберт Чермсайд, доложил командующему о серьезности сложившейся ситуации. В 1878-м, то есть за двадцать два года до описываемых событий, Чермсайд воевал на русско-турецкой войне, поэтому говорил со знанием дела. Сейчас он заявил, что у буров здесь столь же грозная линия обороны, как была у турок под Плевной, а потому крайне опрометчиво бросаться на приступ, не мобилизовав прежде все наши ресурсы, если только мы не желаем заплатить за это тысячами жизней. В результате было решено подождать прибытия третьей бригады под командованием генерала Барр-Кэмпбелла с входящими туда двумя гвардейскими батальонами, которая уже двигалась от железной дороги и ожидалась к вечеру. Таким образом, мы приятно провели время в мелких столкновениях с бурами, и, едва смерклось, к нам присоединилась еще одна крупная пехотная часть. Теперь мы располагали одиннадцатью тысячами пехотинцев и восемнадцатью тяжелыми орудиями. Все было готово к завтрашнему штурму. Но в тот же вечер сорок бойцов Беркширского полка, отправившись в темноте к ближайшему ручью за водой, к несчастью, заблудились и вышли прямиком к бурам. Этот инцидент произвел удручающее впечатление на командующего, и он телеграфировал лорду Робертсу, испрашивая распоряжений. В то время всем генералам было строжайшим образом велено не допускать больших потерь в живой силе. Фронтальные атаки, по существу, не разрешались. Действовать было предписано мягко и маневренно — инструкция замечательная в теории, но совершенно обескураживающая на практике!
