Второй целью были десять вооруженных караульных. Сложность этого этапа заключалась в том, что три поста находились за сквозной оградой примерно в ярде от нее. Днем наружные караульные частенько болтали, привалившись к решетке. Однако ночью они к ней не приближались и поэтому были недосягаемой добычей для запертых в клетке львов. Все прочие оставались в пределах ограды. Каждый из этих десяти человек (трех снаружи и семи внутри) требовал особого подхода.

Из этого не следовало, что наша попытка потерпит крах, если один или два караульных, ускользнув, поднимут тревогу. Одолев охрану, завладев оружием и распределив его между собой, мы должны были превратиться в сообщество, превосходящее численностью и, как мы полагали, дисциплиной и смекалкой любой организованный отряд буров, который успел бы собраться против нас хотя бы в течение получаса. А за полчаса можно горы свернуть! Было очевидно, что наиболее благоприятный момент — это два часа ночи, середина смены. Мы имели все основания надеяться, даже допуская возможность мелких просчетов, что, если каждый офицер четко и своевременно выполнит данное ему поручение и если не произойдет никаких сбоев, Образцовая школа будет в наших руках.

Фонари на высоких столбах заливали всю территорию школы ослепительно-ярким электрическим светом. Но ток поступал к ним по проводам, протянутым, как мы обнаружили, через наши спальные помещения. Один из офицеров, разбиравшийся в электричестве, объявил, что в любой миг может, нарушив контакт, погрузить всю школу в кромешную тьму, и однажды ночью ради эксперимента это проделал. Таким образом, если бы мы отключили свет, скажем, через минуту после сигнала о захвате палатки охранников, то нам не так уж и трудно было бы совладать с растерявшимся караулом. И наконец, в гимнастическом зале Образцовой школы имелся порядочный запас гантелей. Неужели трое отчаявшихся и целеустремленных мужчин, вооруженных гантелями, не справились бы в темноте с одним караульным, пускай и вооруженным, но ничего не видящим и не понимающим, что происходит? Если бы мы захватили палатку охранников, скрутили бы и разоружили большую часть караульных, обеспечили бы тридцать офицеров револьверами и еще тридцать — ружьями (и это в самом сердце Претории, во вражеской столице), первый и самый трудный этап нашего великого и романтического предприятия был бы успешно завершен. Ну, а потом?

В полутора милях от Образцовой школы находился местный ипподром, где за ограждением из колючей проволоки содержались более двух тысяч британских военнопленных — солдат и сержантов. Мы держали с ними связь и могли бы посвятить их в наш план. Способ общения мы нашли чрезвычайно простой. То один, то другой из дюжины британских солдат, исполнявших в школе денщицкие обязанности, совершал какую-нибудь оплошность, и его отсылали назад на ипподром, заменяя другим. Поэтому мы были прекрасно осведомлены и о настроениях двух тысяч наших пленных соотечественников, и об условиях, в которых они жили. Нам стало известно, что среди них растет недовольство. Они страдали от однообразия, от скудости питания, от плохих условий. Их одолевал голод и гнев. Был случай, когда они накинулись на караульного, и, хотя до кровопролития дело не дошло, мы понимали, как трудно бурам удерживать в повиновении такую толпу. По словам наших информаторов, охраняли этот огромный загон с людьми всего сто с небольшим «юарпов» и два пулемета. Конечно, и такие силы, будучи в полной боевой готовности, в состоянии потопить в крови любой мятеж. Но представьте себе, что в момент, когда он вспыхивает, за спинами охранников вырастают шестьдесят вооруженных офицеров! Что на пулеметчиков нападают с тыла! Что две тысячи мятежников, действующих по намеченному плану, атакуют с фронта! Кто поручится, что в ночной темноте и общей сумятице численность и организованность не одержат верх? Значит, и на втором этапе нас ждал бы успех. А дальше?

Во всей Претории не набиралось и пятисот человек, способных держать в руках оружие; в основном это были откупившиеся от фронта богатеи, не пригодные для службы калеки, правительственные чиновники, клерки правительственных контор и т. д. Официально они назывались городской милицией, и им были розданы винтовки. Но этим организация их и ограничивалась. Если бы мы осилили первый шаг, второй стоил бы нам гораздо меньшего труда, а третий — и того меньшего. В воображении мы уже видели себя хозяевами вражеской столицы. В фортах оставались только смотрители, все прочие воевали. Защищенные пушками от нападения извне, изнутри форты почти не были укреплены. Если бы мы овладели городом, то и их заняли бы в два счета. Ближайшие британские части находились от нас в трех сотнях миль. Но в случае удачи мы, как по волшебству, сделались бы владыками укрепленной столицы противника, имеющими достаточно сил, продовольствия и боеприпасов, чтобы продержаться так же долго, как Мафекинг, если не дольше.

Вся операция должна была уложиться в ночь. А когда нам следовало ждать первой вражеской атаки? Вряд ли ранее, чем через несколько дней. Мы успеем захватить главный железнодорожный узел Южно-Африканской Республики, откуда отходят линии на север, восток и запад. Вышлем в этих направлениях поезда, чтобы, отъехав на разумное расстояние — миль этак на сорок-пятьдесят, — они на обратном пути взорвали за собой все мосты и водопропускные трубы. Выиграв таким образом время, мы организуем оборону города. Потрясающая перспектива! Проснувшись утром, буры вдруг обнаруживают, что столица их захвачена военнопленными, которых они так опрометчиво собрали в одном месте, не обеспечив должную охрану! Скольких бойцов потребуется им отозвать с фронта, чтобы осадить город? Конек буров — сражения на открытой местности. За всю войну им ни разу не удалось штурмовать укрепленные позиции. Вспомним Кимберли, Мафекинг, Ледисмит. Перед окопами и брустверами они пасуют. Бескрайние просторы вельда — вот их стихия. Так что, завладев Преторией, мы засядем в ней надолго. И какая это будет громкая победа! Президент Крюгер и его правительство станут нашими пленниками! Крюгер заявлял о своем желании «ошеломить человечество». Вот тут-то мы и ошеломим его самого.

А имея на руках такие козыри, мы добьемся заключения почетного мира и закончим распрю дружеским и справедливым соглашением, которое положит конец кровопролитию! То была великая мечта. Много дней мы жили только ею. Самые ретивые принялись даже шить «Юнион Джек», чтобы в час «ч» выступить под стягом. Но мечта осталась мечтой. Два или три старших офицера, находившихся среди нас, ознакомившись с нашим планом, решительно его осудили, и я, конечно, не возьмусь оспаривать их правоту. Помнится, в одной комической опере злодей торжественно возглашает: «Погонщики мулов, числом двадцать тысяч, идут на город с ножами». — «Так где ж они, что ж их не видно?» — спрашивают его. «Полиция путь им закрыла». Вот то-то и оно. Десять караульных, при оружии и при исполнении, — это, может быть, и маленькая помеха грандиозному свершению, но в нее все уперлось. Оставив наши коллективные замыслы, мы задумались над тем, как нам улизнуть поодиночке.

Впервые три недели плена, замышляя вместе со всеми то мятеж, то побег, я одновременно одолевал бурское начальство требованиями отпустить меня, простого корреспондента, на волю. Мне отвечали, что я лишился нестроевого статуса, приняв участие в стычке у бронепоезда. Я утверждал, что ни разу не выстрелил и был взят безоружным. Что соответствовало истине. Но во всех натальских газетах засели буры. Они красочно расписывали мои подвиги и винили лично меня в угоне локомотива с ранеными. Поэтому генерал Жубер заявил, что, освободив локомотив, пусть и без единого выстрела, я сорвал боевую операцию буров и, следовательно, должен разделить участь военнопленных. Узнав об этом приговоре в первую неделю декабря, я решил бежать.

Далее я дословно привожу тогдашние мои записи, править которые не берусь.