Кто не слышал об Уинстоне Черчилле? Провидец, историк, премьер-министр Великобритании в 1940–1945 и 1951–1955 годах, ярый противник нацистской Германии, он был одной из величайших фигур XX века. Помимо всего прочего Черчилль обладал незаурядным литературным талантом, отмеченным в 1953 году Нобелевской премией. Этот талант со всей яркостью проявился в написанной им автобиографии «Мои ранние годы. 1874–1904», не только позволяющей читателям проследить за формированием грандиозной личности, но и, как пишет сам Черчилль, рисующей панорамную картину ушедшей эпохи.

Если вы хотите до конца понять Уинстона Черчилля, обязательно прочтите «Мои ранние годы». В них нашли отражение поразительные (как определил их сам Черчилль) первые тридцать лет жизни одного из самых противоречивых и неотразимых лидеров XX века.

Когда начинается память? Когда зарницы и сумерки пробуждающегося сознания отпечатываются в младенческом уме? Мои самые ранние воспоминания — это Ирландия. Я хорошо помню места и события в Ирландии, и даже, хотя смутно, людей. Между тем я родился 30 ноября 1874 года, а уехал из Ирландии в начале 1879-го. Мой отец приехал в Ирландию секретарем к своему отцу, герцогу Мальборо, которого Дизраэли назначил туда лордом-наместником в 1876-м. Мы жили в так называемом Охотничьем домике, откуда было рукой подать до вице-королевской резиденции. Здесь прошли почти три моих младенческих года. Ясно и живо помню некоторые тогдашние события. Помню, как дед, вице-король, открывает в 1878-м памятник лорду Гофу. Огромная темная толпа, конные солдаты в ярко-красном, веревки, тянущие вниз блестящее бурое полотно, голос моего грозного дедушки-герцога, гремящий над толпой. Я даже помню слова: «и убийственным залпом разметал вражеский строй». Я понимал, что речь идет о войне, о сражении и что «залп» — это тот сопровождаемый буханьем трюк, который часто проделывали солдаты в темных мундирах (стрелки) в Феникс-парке, куда меня водили на утреннюю прогулку. Думаю, это мое первое связное воспоминание.

Другие воспоминания встают отчетливее. Мы собираемся на детское представление. По этому случаю все возбуждены. Настает долгожданный день. Из резиденции мы трогаемся к Замку, где заберем остальную ребятню. Большой квадрат внутреннего двора вымощен брусчаткой. Льет дождь. Дождь лил там почти не переставая — льет и сейчас. Вдруг из дверей Замка в панике повалил народ. Потом нам сказали, что никакого представления не будет, поскольку театр взорвали. От директора осталась только связка ключей. В утешение нам обещали назавтра показать руины. Мне очень хотелось увидеть эти ключи, но моей просьбе почему-то не вняли.

В те же годы мы наведались в Эмо-парк, имение лорда Портарлингтона, которого мне представили как какого-то там дядю. Я очень ясно вижу это место, хотя было мне четыре или четыре с половиной года и с тех пор я туда не заглядывал. Первой в памяти встает высокая белокаменная башня, до которой мы порядочно долго добирались. Мне сказали, что ее взрывал Оливер Кромвель. Я усвоил, что он взрывал все что ни попадя и потому был очень великий человек.

Моя нянюшка, миссис Эверест, ужасно боялась фениев. У меня сложилось впечатление, что фении скверные люди и способны на все, дай им только волю. Как-то раз трусил я на своем ослике, и вдруг глядим — навстречу нам движется угрюмая колонна фениев. Сейчас-то я уверен, что это была стрелковая команда на марше. Но мы все до смерти перепугались, особенно ослик: он со страху взбрыкнул и сбросил меня на землю. Я получил сотрясение мозга. Таким было мое первое знакомство с ирландским вопросом.

В Феникс-парке была раскинувшаяся широким кругом роща, и в глубине ее стоял дом. В доме жил важный господин, не то главный секретарь, не то его помощник — не знаю точно. Как бы там ни было, из этого дома выходил человек, звавшийся мистером Берком. Он подарил мне барабан. Не помню, как Берк выглядел, а барабан помню. Два года спустя, когда мы вернулись в Англию, я узнал, что его убили фении — в том самом Феникс-парке, где мы каждый день гуляли. Все вокруг страшно сокрушались, а я подумал: какая удача, что фении не сграбастали меня, когда я свалился с ослика.

Именно в Охотничьем домике мне впервые явило свой грозный оскал Образование. Ожидалось прибытие жуткой особы, именуемой гувернанткой. День ее приезда был назначен. Готовясь к этому событию, миссис Эверест достала книгу «Чтение без слез». В моем случае название, конечно, не оправдало себя. Мне внушили, что к приезду гувернантки я должен читать, не обливаясь слезами. Мы трудились каждый день. Нянька пером показывала буквы. Это была мука мученическая. Муштра еще далеко не завершилась, а уж грянул роковой час встречи с гувернанткой. Я сделал то, что обычно делают затравленные люди: ушел в кусты. То есть забился в окружавшую Охотничий домик кустарниковую чащу, казавшуюся мне лесом. Прошли часы, прежде чем меня отыскали и сдали гувернантке. Опять мы бились каждый день, и уже не только над буквами, но и над словами и, что еще гаже, — над цифрами. Буквы требовалось всего-навсего заучить, и, когда они складывались определенным образом, можно было распознать в их сочетании определенный звук или слово и, если уж сильно пристанут, — произнести его вслух. А цифры вступали между собой в очень запутанные отношения и проделывали друг с другом такое, чего с точностью никогда не угадаешь. Я должен был говорить, что именно они каждый раз вытворяют, причем гувернантка неизменно настаивала на точности ответа. Если он не был правильным, он был неправильным. «Почти правильный» не годился. Иногда цифры одалживались друг у друга: нужно было взять, или занять, цифру, а потом вернуть что брал. Все эти сложности бросали упорно сгущающуюся тень на мою повседневную жизнь. Они отвлекали от интереснейших вещей, манивших в детскую или в сад. Они все настойчивее посягали на свободное время. С трудом удавалось выкроить минуту, чтобы заняться чем хочется. Они стали предметом непреходящей тревоги и озабоченности. И положение еще усугубилось, когда мы ступили в зловещую трясину под названием «задачи». Им не предвиделось конца. Решалась одна, а наготове уже другая. Только я приноровлюсь к одной напасти, как на меня сваливают что-нибудь в ином роде — и похитрее.

К этой пытке моя мать не имела отношения, но давала понять, что одобряет принимаемые меры, и почти всегда брала сторону гувернантки. Я вижу ее в Ирландии в плотно облегающей амазонке, частенько картинно запятнанной грязью. Они с отцом постоянно охотились на своих конях-великанах, и случалось, в доме начинался переполох, когда много часов кто-нибудь из них не возвращался.

Мать всегда казалась мне сказочной принцессой — лучезарным существом, всемогущей владычицей несметных богатств. Лорд Дабернон оставил ее портрет той ирландской поры, и я признателен ему за эти слова: