Между тем противник вот уже шесть дней наблюдал за невероятно медленными и вялыми перемещениями британцев. Буллер еле тащился, а Уоррен едва полз. Буры успевали и передислоцироваться, и укрепиться на новых рубежах. Они сняли с осады Ледисмита около семи тысяч конников и примерно дюжину пушек и малокалиберных зениток. Однако, обнаружив нашу напористую кавалерию на подступах к Эктон-Хоумс, враг затрепетал, и многие ополченцы-горожане, как в одиночку, так и целыми отрядами, стали отходить к северу. Увидев Спайон-Коп во власти британцев, буры были не столько испуганы, сколько ошеломлены. Генерал Шалк-Бургер, собрав личными своими усилиями полторы тысячи человек, по большей части из ополчения Эрмело и Претории, начал в предутренней мгле яростную ружейную контратаку на Спайон-Коп, одновременно бомбардируя ее с разных сторон из своих немногочисленных, но отменно пристрелянных и умело рассредоточенных орудий.

Спайон-Коп — это скалистая возвышенность, практически гора, вознесенная над рекой на тысячу четыреста метров, с плоской и широкой, как Трафальгарская площадь, вершиной. На этом ограниченном участке сгрудились две тысячи британских пехотинцев. Укрыться там было почти негде, а обстрел начался прежде, чем им удалось по-настоящему окопаться. В ружейной дуэли буры очень быстро взяли главенство. Полукружие вражеских зениток стегало шрапнелью по скоплению людей. Британцам было бы легче атаковать, чем обороняться. Рывок вниз по склону Спайон-Копа с одновременным ударом корпусом всей армии прямо в Лоб неприятелю, несомненно, принес бы успех. Вместо этого бригада была оставлена на вершине, где подвергалась истреблению в течение долгого летнего африканского дня. Генерала убило в самом начале сражения, и потери, в соотношении с общим числом задействованных бойцов, оказались чудовищными. Высота с огромным трудом и не меньшим упорством удерживалась до наступления темноты; при этом, по крайней мере, тысяча офицеров и солдат, то есть половина тех, кто скучился на пятачке под огнем, была убита или покалечена. В отчаянной попытке спасти положение Литлтон выслал через Потджитерский брод два батальона подкрепления. Великолепные 60-й стрелковый и Камеронцы взобрались на гору с тыла и овладели двумя буграми, так называемыми Близнецами, захват которых мог переломить ситуацию, прояви главнокомандующий больше решительности. Остальная армия наблюдала за происходящим, и когда сгустилась тьма, британцы, хоть и понесшие горестные потери, все же занимали все стратегически важные позиции.

Я вышел к Тугеле вместе с кавалерией, провел тревожную неделю в ожидании атаки на нашу жидкую линию аванпостов и рано утром 17-го переправился через реку у Тричардского брода, после чего вечером участвовал в стычке у Эктон-Хоумс. Противоборство было увлекательным. Буры намеревались обойти нашу бригаду с фланга и устроить нам засаду, в то время как два наших эскадрона, незаметно проскакавшие по низине вдоль реки, подложили им такую же свинью. Враги, ни о чем не подозревая, попарно въехали в длинную котловину, и тут мы открыли по ним пальбу с трех сторон, сразу же выведя из строя половину с учетом тридцати пленных и сами потеряв всего человек пять. Обеим нашим кавалерийским бригадам надлежало бы на следующий день продолжить свой марш, дразня неприятеля и отвлекая его от нашей пехоты. Однако кавалерии было строго-настрого приказано отступить и воссоединиться с левым флангом армии. С этой позиции мы тремя днями позже (10-го) атаковали ряд высот за Вентерс-Спруит — притоком Тугелы. Под орудийным огнем мы рысью прошли к речушке и, спрятав лошадей в ее русле, полезли на крутой склон, обращая в бегство аванпосты буров. Строго следуя правилам военной науки, мы вскарабкались по выступам, взяли Чайлдс-Копье и добрались до гребня почти без потерь. Но вершина у этой гряды холмов плоская, как стол, и буры, чей военный инстинкт превосходил все учебники по тактике ведения боя, нарыли окопов и стрелковых ячеек примерно в трехстах ярдах от ребра «столешницы». Они встречали градом пуль каждого, кто осмеливался поднять голову над гребнем, делая невозможным продвижение по гладкой, поросшей травой площадке. Поэтому мы до темноты сидели скрючившись под ее краем, пока нас не выручила пехота.

Следующий день мы отдыхали, однако утром 24-го, едва продрав глаза, мы устремили взгляды на Спайон-Коп, хмуро маячившую справа от нас. Нам сказали, что ночью высоту захватили наши части, но что буры контратакуют, в чем убеждал нас сплошной ореол шрапнельных разрывов вокруг вершины. После завтрака мы с приятелем поскакали верхом к Холму Трех Деревьев, чтобы поглядеть, что происходит. Там стояли шесть полевых батарей и гаубичная батарея — силища для такой войны немереная, — но они не понимали, куда стрелять. Рассредоточенные орудия буров, ведшие огонь по Спайон-Копу, обнаружить никак не удавалось, других же целей видно не было. Мы решили подняться на гору. Спешившись, мы взобрались, прыгая с валуна на валун, по тыльному склону. Жестокость противостояния была очевидной. Раненые, кто на руках, кто при поддержке четырех-пяти товарищей, стекали ручьем и даже потоком вниз к подножию, где уже выросли и быстро разрастались два полевых лазарета с палатками и повозками. За бровкой гребня укрывался целехонький резервный батальон с запасным командиром бригады, похоже изнывавшим от безделья. Здесь нам сообщили, что после гибели генерала Вудгейта его полномочия были переданы полковнику Торникрофту, и тот отчаянно отбивается. Командир бригады получил приказ не сменять его. Однажды ввысь уже взвивался белый флаг, и буры приблизились, чтобы забрать в плен несколько сдавшихся рот, но взбешенный Торникрофт, поспешив к флагу, сбил его, и яростная перестрелка, теперь уже нос к носу, возобновилась. Справа были видны Близнецы, по которым то и дело пробегали крохотные фигурки. Все думали, что это противник. Если так, то у него явное позиционное преимущество и путь к отступлению нам скоро будет закрыт. На самом деле там были наши друзья Камеронцы с Потджитерского брода. Мы вылезли на плоскую вершину и проползли немного вперед, но вокруг так шарахало, что нам пришлось наш наблюдательный пункт покинуть. Мы решили отправиться в штаб и доложить о ситуации.

Уже на закате мы добрались до штаба 2-й дивизии. Пятидесятидевятилетний начальник штаба сэр Чарльз Уоррен выглядел старше своих лет. Со времени экспедиции в Бечуаналенд, которую он возглавлял, прошло шестнадцать лет. Он был откомандирован из армии в полицию метрополии на должность главного ее комиссара. Теперь же его вернули к активной деятельности, назначив на крайне ответственный пост. Сэр Чарльз казался обеспокоенным. Уже несколько часов он не имел со Спайон-Копом связи. Принесенные нами известия были неутешительны. Один из его штабных сказал:

— Мы весь день провели в тревоге, но худшее, надеюсь, позади. Мы пошлем туда свежие силы, окопаемся за ночь, и завтра будет намного легче. Отправляйтесь и сообщите это полковнику Торникрофту.

Я попросил письменного распоряжения, и офицер выполнил мою просьбу.

И вот я опять полез на гору, на этот раз в полной темноте. Миновав резервный батальон, все еще невредимый, я ступил на площадку вершины. Обстрел прекратился, лишь изредка слышался свист пуль. Повсюду валялись убитые и раненые, и я долго бродил среди них, прежде чем нашел полковника Торникрофта. Отдав ему честь, я поздравил его с назначением командиром бригады и передал письменное распоряжение штаба.

— Завтра от этого командира бригады останется один пшик! — воскликнул он. — Час назад я отдал приказ об отступлении. — Он прочел записку. — Ничего конкретного, — нетерпеливо заключил он. — Какое еще подкрепление? Здесь и так людей невпроворот! Где план операции?

— Может, мне стоит предупредить сэра Чарльза Уоррена о том, что вы покидаете высоту? — спросил я. — Он, без сомнения, желает сохранить позицию.

— Нет, — сказал Торникрофт. — Я принял решение. Отступление уже началось. Нас теснят. В любую минуту мы можем оказаться отрезанными. — И с большой убежденностью он произнес: — Лучше ночью снять с горы шесть боеспособных батальонов, чем утром получить здесь кровавое месиво.