Действия же британского правительства, напротив, никак нельзя было счесть удачными. Великое продвижение на юг, имевшее целью упорядочение, просвещение и ассимиляцию, выродилось в какое-то мелкое вредительство. Когда патаны совершали вылазку на равнину, их не только выдворяли назад (что, в общем, было только справедливо), но и вторгались затем к ним, а еще время от времени снаряжали экспедиции, которые, с трудом переваливая из долины в долину, всячески отчитывали дикарей и штрафовали за причиненный ущерб. Никого бы эти пришельцы не раздражали, если бы они просто явились, подрались и убрались восвояси. Так, собственно, и делалось раньше, в соответствии со стратегией «бей и беги», к которой тяготело индийское правительство. Но к концу девятнадцатого века захватчики начали прокладывать в долинах дороги, в частности великую дорогу в Читрал. Обезопасить эти дороги они пытались угрозами, строительством фортов и выделением субсидий. Последнее, разумеется, встречалось без возражений. Однако в целом строительство дорог патаны совершенно не одобряли. На дороге предписывалось вести себя тихо-смирно, не затевать перестрелок и тем более не метить из укрытия в следующих по ней путешественников. А уж подобные требования никуда не годились. Множество стычек имели своим источником данное расхождение во взглядах.

Наш путь в край момандов лежал мимо входа в долину мамундов. Долина эта, имеющая в поперечнике почти десять миль, формой своей напоминает сковородку. С мамундами мы не конфликтовали. Их убийственная репутация заставляла нас держаться от них в отдалении. Но вид нашего лагеря с его идеально ровными рядами солнцезащитных навесов, с группой госпитальных палаток, со скоплением лошадей, верблюдов, мулов и ослов раззадорил мамундов. Свет наших костров по периметру, поблескивающий в ночи, так и манил стрелков — искушение, которому не могла противиться душа обитателя индийского пограничья. Одиночные выстрелы были неизбежны и начались сразу же, как только темнота укрыла стан нашей передовой бригады. Большого вреда выстрелы не причинили. Только ранили нескольких человек. Сэр Биндон Блад невозмутимо продолжал ужинать, хотя в какой-то момент и вынужден был загасить свечи. Утром, не ответив на эту наглую выходку, мы двинулись на Навагаи. Но мамунды уже возбудились, и, когда двумя днями позже к их долине подошла следовавшая за нами вторая бригада, сотни туземцев, вооруженных чем ни попадя — от допотопных кремневых ружей до винтовок последнего образца, — три часа вели оживленный обстрел сгрудившихся людей и животных. Большая часть наших бойцов успела окопаться в неглубоких ямах, и весь лагерь был окружен траншеей. Тем не менее эта ночная стычка стоила нам примерно сорока солдат и офицеров, не считая множества лошадей и вьючной скотины. Получив донесение, сэр Биндон Блад дал приказ отомстить неприятелю. Командовавшему второй бригадой генералу Джеффрису было велено на следующий день войти в долину и наказать необузданных дикарей за их наглость. Отмщению предстояло принять форму марша через всю долину, до самого края этого cul de sac[20], с попутным уничтожением всех посевов, разрушением водных резервуаров, подрывом стольких крепостей, сколько время даст подорвать, и расстрелом любого, кто осмелится помешать данному процессу. «Если хотите увидеть настоящий бой, — сказал мне сэр Биндон, — то отправляйтесь с Джеффрисом». И вот в сопровождении бенгальских уланов, возвращавшихся после доклада во вторую бригаду, я с большой осмотрительностью преодолел десять миль пересеченной местности, разделявшей оба лагеря, и еще засветло прибыл в штаб к Джеффрису.

Всю ночь над лагерем свистели пули, но к тому времени уже были вырыты надежные окопы, а большинство лошадей и мулов тоже получили сносное укрытие. На рассвете 16 сентября вся бригада с эскадроном бенгальских улан во главе в боевом порядке вступила в долину мамундов и вскоре развернулась широким фронтом, разделившись на три части, каждая из которых имела свою карательную задачу. Поскольку мы рассредоточивались веером, а общая численность бригады не превышала тысячи двухсот бойцов, вскоре все разбились на небольшие отряды. Я примкнул к центральной колонне, направлявшейся к дальнему краю долины. Ехал я с кавалеристами.

Мы пересекли долину без единого выстрела. Ни в деревнях, ни в полях — ни души. Приближаясь к горной гряде, мы различили в бинокли группки крохотных фигурок на конусообразном холме. Время от времени можно было видеть, как поблескивает на солнце сталь сабель, которыми туземцы взмахивали в воздухе. Зрелище воодушевило нас, и рысью и галопом мы припустили к рощице, находившейся на расстоянии ружейного выстрела от конусообразного холма. Здесь мы спешились и открыли огонь с семисот ярдов из не более чем пятнадцати карабинов. Моментально весь холм испещрили белые облачка дыма, и рощу со свистом стали прорезать пули. Увлекательное противостояние оживляло атмосферу чуть ли не час, а между тем к нам все ближе по долине подвигались пехотные части. Когда они подошли, было решено, что передовой отряд из тридцати пяти сикхов атакует холм, а другие два отряда поднимутся по длинному пологому отрогу к деревне, крыши и маисовые поля которой можно различить на склоне. Все это время кавалерия будет контролировать долину, поддерживая связь с нашим, находящимся под началом командира бригады, резервом, состоявшим в основном из Кентцев[21].

Я решил присоединиться ко второму отряду, поднимавшемуся к деревне. Отдав свою лошадь сикху, я стал карабкаться на холм вместе с пехотинцами. Стоял пугающий зной. Палящие лучи солнца, приближавшегося к зениту, буквально въедались в плечи. Через силу, спотыкаясь, мы лезли в гору примерно час — то через заросли кукурузы, то по камням, то по скалистым тропам или голым склонам, но неизменно по восходящей. Сверху раздалось несколько одиночных выстрелов, но, если не считать их, царила полная тишина. Оглянувшись назад с высоты, можно было увидеть весь овал долины. Я приостановился и, отирая пот со лба, присел на валун, озирая открывшуюся картину. Было почти одиннадцать, и первое, что меня поразило, — это отсутствие наших частей в пределах видимости. Примерно в полумиле от подножия отрога стояли рядом со своими лошадьми несколько уланов. Вдалеке, под скалой, клубился дымок — это горела крепость. Куда подевалась наша армия? Всего несколько часов назад в поход вышли двенадцать сотен сплоченных бойцов, сейчас же долина словно поглотила их. Вытащив бинокль, я стал изучать раскинувшуюся внизу равнину. Глинобитные деревенские хижины, редкие крепости, ущелистые русла рек, поблескивающая гладь водоемов, разбросанные там и сям полоски пашен, отдельные купы деревьев — и все это в ослепительной яркости на фоне зубчатых скал, — но ни следа англо-индийской бригады.

Тут меня впервые пронзило понимание того, как нас мало: пять британских офицеров, считая меня, и около восьмидесяти пяти сикхов. И это все, а против нас — грозная долина, и мы взбираемся вверх, чтобы разорить самое дальнее из ее поселений. Свежеиспеченный выпускник Сандхерста, я четко помнил предупреждения касательно «распыления сил» и был поражен контрастом между предосторожностями, с которыми наше мощное подразделение покидало утром лагерь, и отчаянностью положения жалкой горстки, которую мы составляли. Но как это и свойственно юным дурням, я с готовностью лез на рожон и только и надеялся, что на захватывающее приключение. Оно не заставило себя ждать!

Мы наконец добрались до нескольких глинобитных хижин деревни. Как и все прочие, она была покинута жителями. Деревня стояла на самом гребне отрога, и ее соединял с горным массивом широкий перешеек. Вместе с еще одним офицером и восемью сикхами я залег у деревенской околицы со стороны гор, в то время как остальные обыскивали хижины или отдыхали, укрывшись за ними. Следующая четверть часа не принесла с собой никаких событий. Затем подошел командир отряда.