И солнце добралось до крыши соседнего дома.

– Кот! Вернулся, мелкий трус, с подоконника спрыгнул… ладно, покормим.

И молоко льется в железную миску.

– Дядя Додо, мы обязательно встретимся, корабль вернется с новыми книгами, вы только его позовите!

И запах кофе и пряностей сливается с запахом жасмина из сада.

– Ладно, не болтай, уже темнеет, тебе пора бежать.

Идо бежит по саду мимо кактусов – вот еще один зацвел ярко-оранжевым – с горячим пирогом и книгой в рюкзаке. Идо бежит к морю через весь город. У шлюпки собираются моряки, одни возвращаются из трактиров, другие – от возлюбленных, которые ждут матросов в каждом порту, и каждый раз слышат: Поедем со мной, поплывем! Что твой домишко ветхий, что сад? – но моряки всегда возвращаются на корабль в одиночестве.

– Привет, ты Идо? Прыгай в шлюпку, мы отплываем.

Прошло несколько лет с тех пор, как Идо уплыл на корабле. Корабль не раз возвращался в наш город, Идо приходил к Додо с новыми книгами. На корабле сменилась чуть ли не половина команды: матросы тоже иногда просят новую книгу и другую судьбу у Идо. Сам Идо никогда не читает книги – кроме одной, той самой, которую он принес с собой в рюкзаке.

Эта книга называется «Вавилонский голландец».

До определенного момента я считал, что попал на идеальный корабль.

Действительно, такого спокойствия, как на борту «Морской птицы», мне доселе встречать не приходилось. В тесной, да еще и оторванной от мира компании неизбежны хоть какие-то натянутости, недомолвки, случаи личной неприязни и настоящие ссоры – на борту нашего корабля ничего такого не случалось, может быть, потому, что мы сознавали: этот корабль не утонет. Раз я даже подумал, что уже умер и деление на дневную и ночную вахты чисто условно. Правда, я уже ездил домой в отпуск, и там все было как обычно: мама хлопочет, папа паяет что-то в мастерской, сестра молчит, – но ведь мирная домашняя жизнь вполне может быть моей посмертной фантазией.

Но однажды я проснулся утром от ощущения, что жив – ох, и еще как жив! Корабль взбрыкнул и вышвырнул меня в узкий проход между койкой и переборкой, куда я уже успел поставить добытый в Норвегии живописный матросский сундучок. Грани его и углы были обиты чеканной медью, и я, не успев спросонья ничего сообразить, с маху врезался в него голой щиколоткой.

Стоило мне проснуться от удара окончательно и попытаться сесть, как выяснилось, что я не знаю, где, собственно, вертикаль. Корабль валяло, как бочку в водопаде. На моей памяти это был первый шторм. Конечно, на борту «Шарлотты-Анны» штормиться мне приходилось, но там я был к этому морально готов, а теперь чувствовал, что меня предали. Рай, видимо, оказался прелюдией к аду; с другой стороны, это ведь привычный матросский ад, а не какая-нибудь там геенна огненная, так что выпить кофе не помешает.

На ушибленную ногу я едва мог ступить, но, к счастью моему, ходить по этому кораблю не смог бы и абсолютно неповрежденный человек. Корабль, все еще послушный моей фантазии (надо же, это умение не пропало даже тогда, когда я наконец поддался уговорам Сандры и поверил в себя), выставлял мне под руки какие-то резные детальки даже в коридоре нижней палубы, до сих пор резьбою не украшенном. Практически на руках я добрался до камбуза.

– О, Йозек! – услышал я голос Сандры: вися в распор между камбузным столом и продуктовой тумбой, она варила кофе, держа на подносе кофеварку, воткнутую в сеть. – Ты никак тоже кофе захотел? А вот Джонсон не может уже, никогда бы не подумала.

– Что случилось? – хрипло спросил я, цепляясь к резному пиллерсу у барной стойки.

– А, у капитана дурное настроение. Там, наверху, тьма кромешная, так что кэп ведет, – объяснила она, тщательно удерживая кофеварку в горизонтали, – с нами это уже бывало, еще до тебя.

– А где ребята?

– Когда все это началось, кэп объявил – всем спать до дальнейших распоряжений. Спят в гамаках без задних ног. Уж если капитан сказал спать, все спать и будут. О, сейчас зашевелится… Есть! Подставляй чашку.

Я вынул из кармана любимую деревянную чашечку, принюхался. Действительно, меня не мутило ни капельки, хороший вестибулярный аппарат – страшная сила.

– Джонсона укачало?! – До меня дошло только тогда, когда горький и густой вкус Сандриного кофе пробрал мою голову до дна. – Ничего себе.

– Да, его укачивает, – подтвердила Сандра. – Он, когда начинается болтанка, вообще не может в трюме сидеть. Где-нибудь наверху за что-нибудь уцепился, должно быть… – Сандра вдруг замерла, не донеся до рта чашку. – А ведь точно, если он тот самый Джонсон, то вот так он и спасался каждый раз! Всегда был наверху. Эх, жалко, мало шансов донести кофе до бака… Курить хочется. Третий-то наверняка уже там.

– Погоди, – сказал я, вспомнив, что у меня в каюте есть хорошая фляга-термос, но ступил на пораненную ногу и взвыл.

Пришлось обрабатывать мою ногу, идти за термосом, варить новый кофе, – любое человеческое действие в сердцевине шторма превращается в акробатический этюд. В частности, нам пришлось упереться спиной в большой стол кают-компании и ногами – в опрокинутую такелажную лавку, чтобы Сандра могла дотянуться до моей ноги, не рискуя пожертвовать своей головой.

На палубу мы собирались как следует. Непромоканцы, зюйдвестки и хорошие резиновые сапоги – чтобы с палубы не ускользнуть. Джонсон действительно был на баке, хоть его и заливало. Сидел он на два метра выше палубы, там, где грота-штаг раздваивался, чтобы обойти фок-мачту. С неба лупила стена воды, с моря налетала порывами белая пена, борт дрожал от ударов волн, – и во всей этой темноте тягающие веревки ночные матросы выглядели настолько материальными, что я застыл на месте, разглядывая их архаические костюмы, и забыл даже, что шел курить. Сандра дернула меня за рукав.

– Джонсон, ты хорошо устроился! – проорала она, заглушая рев ветра, когда мы взобрались на мокрый бак. – А как же мы?

– Капитан разрешил курить на юте, – донесся сверху ответ. – Но я тут уже пригрелся.

Я с трудом представил себе, как человек может «пригреться» на толстом мокром штаге посреди свихнувшихся волн.

– Слезай, – крикнула Сандра, – пошли на ют! Побеседуем. У нас есть кофе.

Джонсон, похожий на мокрый черный куль в своем плаще, нехотя повис на штаге и уселся, обвив ногами кофельнагельную планку.

– Сандра, – спокойно осведомился он, – ты уверена, что хочешь идти мимо капитана? Ты на него посмотри.

Мы посмотрели. Капитан, мокрый, как вода, и грозный, как туча, лично стоял за штурвалом и вел корабль неведомо куда. С его треуголки перед его лицом текла поблескивающая струйка. Время от времени до нас доносились его приглушенные расстоянием и ветром команды, каждая из которых порождала лихорадочную беготню его вахты. Надеть хотя бы зюйдвестку он и не подумал.

– Сандра, – сказал я тихо, – мне что-то не хочется.

Я перепрыгнул через планку, уперся спиной в скрипящую мачту, ногами – в толстый дубовый брус.

– Давай сюда, места тут как раз для троих.

Коллеги последовали моему примеру, и мы дружно принялись набивать свои трубки, не вынимая их из карманов. Прикуривать пришлось, опустив и лицо, и трубку внутрь непромоканца; наученный горьким опытом, я теперь носил зажигалку на цепочке.

– Джентльмены, – объявила Сандра, когда у каждого в ладонях затеплился огонек, – я собрала вас, чтобы спросить: вас не наводит на размышления, что капитан не уложил спать именно нас троих?

– А что мы натворили? – спросил я.

– Вот! Вот это правильная постановка вопроса. Похоже, мы что-то натворили. Осталось только сообразить что, и быстренько исправить положение. Джонсон, хочешь кофе?

В этот момент нос корабля взлетел в небо и с размаху грянулся о воду. Нас окатило с ног до головы – но каждый успел прикрыть ладонью самое главное – огонек в трубке.