– А что им нужно? Хотя да, понятно – иди на любой свет. Хочешь мороженого?

– Это в такую-то погоду? С ума сошел! Может, пойдем погуляем?

– А ты хочешь еще куда-нибудь сходить? Навестить кого-то?

– Кого? У меня теперь мало друзей на берегу. Меня теперь почему-то боятся.

– Вот дураки. А к деду тоже не пойдешь?

– Пойду. Я в обед к нему зайду, угощу супом. Жалко его, зачем ему одному оставаться. Ребекка плохо заботится о нем. А я знаю одного прелестного чудака в Старом Крыму. К нему-то я деда и отвезу.

Позже ночью, на пирсе, Анна и Петер подпрыгивали от холода, хлопали ладонями, толкались, смеялись, но все время посматривали в ту сторону, откуда мог подъехать автомобиль. Анна всегда была нетерпелива и сейчас тоже беспокоилась. Петер, как и прежде, уверял ее, что все произойдет правильно, в нужное время и в нужном месте.

Наконец подъехало такси. Из него вышел господин Александер. Он выглядел менее изможденным, как будто происходящее прибавило ему сил. Он сам вытащил портплед. Еще один чемодан достал шофер.

– Приехал, приехал, – радостно закричала Анна.

Петер тоже выкрикнул какое-то приветствие. На трапе появился угрюмого вида молодой человек, и еще несколько голов появилось наверху.

Анна суетилась около Александера, улыбалась во весь рот:

– Идемте же, идемте. Слишком много багажа, вам столько не нужно. Но если так хочется, берите. Потом сами выкинете лишнее. Йозеф вам поможет. Ну, идемте скорее, – и Анна за руку потащила Александера на трап.

Тот обернулся:

– Петер, а ты не поднимешься с нами?

– Ему нельзя, – нетерпеливо сказала Анна.

Петер молча улыбнулся и покачал головой.

– Почему?

– Он не читает книг, – сказала девочка. – Но, возможно, он станет хорошим переплетчиком. Подожди меня, Петер.

Она поднялась с пожилым господином на борт и вскоре вернулась.

Они тихо встали рядом.

– Я буду тебя навещать, – сказала Анна. – При всякой возможности.

– Я буду ждать. Ведь мы же настоящие друзья. Нам нельзя друг без друга. Ты забрала свою лодку?

– Конечно.

– Может, от нее будет какая-нибудь польза, а не только удовольствие.

– Посмотрим. Должна быть.

– У деда была?

– Да. Все в порядке. Ты мне пиши. И отправляй бутылочной почтой.

– Ты тоже.

– Все, мне пора. Не грусти.

– Вот еще. Теперь-то я знаю – мы вместе.

Анна улыбнулась заговорщицкой улыбкой и убежала.

Петер, ничего не дожидаясь, пошел прочь. Ему очень хотелось посмотреть, смотрит ли ему вслед подружка, но гордость не позволила.

У поворота на площадь, под фонарем, сидела Катерина. По ночам она, страдая бессонницей, шла продавать глинтвейн, чай и кофе. Три укутанных бидона стояли возле нее на ящике. С другой стороны ящика примостился старый Герц.

Петер подошел к ним.

– Что ты загрустил, мальчик? – спросил старик. – Раны ноют к непогоде?

– Ну, чего разнюнился? Подружку свою повидал, дело хорошее сделал. Не зря день прошел! – подбодрила старуха.

– Что там, на борту? – спросил Петер.

– Там? Там книги, одни только книги. И больше ничего. Не о чем там расстраиваться, – резко сказала старуха.

Они с Герцем переглянулись.

– Теперь о вас легенды будут рассказывать. Неровен час, войдете в историю со всякими небылицами, – подначила старуха.

– Ты ведь понял, что случилось? Кто наблюдал за происходящим весь день? Кто сделал эту историю? Вот прямо сейчас, сию минуту делает? – подхватил старик.

– Какую еще историю?

– Историю про крепкий, холодный день и прозрачную, морозную ночь. Историю о том, как утром у поворота на площадь сидели торговка орехами, газетчик и один паренек со своими поделками, а ночью на том же месте говорили… Да не ерзай ты так, к тому же при бортовой качке. Того и гляди свалишься.

За пятнадцать минут до подъема, за полчаса до моей вахты разбудили меня голоса за переборкой. Я поворочался, пытаясь не обращать внимания, убедился в бесплодности попыток и прислонился головой к переборке, подслушивать так подслушивать.

Я узнал оба голоса, хотя и не сразу: говорили доктор Эмма и капитан. Не сразу – потому что таких эмоциональных интонаций у них обоих не слышал я никогда.

– Может быть, вы подзабыли за давностью лет, – угрожающе наступала Эмма, – каково бывает живым людям на севере! Четверо заболели! И Лазовски до сих пор лежит с жесточайшей ангиной. Ангина, к вашему сведению, сэр, дает осложнения на сердце. Вам не хватает матросов в ночной вахте?

– Эмма…

– Так вы их таким способом и не получите. Этого нужно захотеть, а я сомневаюсь, что бедным мальчикам захочется здесь оставаться. Кто вас знает, куда в следующий раз взбредет вам в голову везти книжки!

– Эмма, дорогая! Любой матрос, нанимаясь на корабль, отдает себе отчет в том, что ему придется столкнуться с некоторыми тяготами службы. По сравнению с военными кораблями у нас еще цветочки…

– А вы бы хотели ягодок?! – ядовито возражала доктор. – Большая часть вашей команды – молодежь, они еще сами не понимают, что такое осложнения. Они, конечно, со всей энергией юности бросаются в ваши авантюры, но кто как не вы должен их сдержать? Ну что за блажь соваться на паруснике в Северо-Западный проход? Неужели без этого нельзя? У ребят и так у каждого в прошлом какая-то смерть, ну надо же их, в конце концов, поберечь…

– Ладно, – я услышал хлопок, словно капитан с размаху впечатал ладонь в столешницу, – вы меня убедили. Когда Франклину в следующий раз приспичит почитать, я пойду туда с одной ночной командой. Зимой. Чтобы не отвлекаться на дневные стоянки. Ну, возможно, найму себе с десяток матросов где-нибудь в Петербурге или в Антверпене. Вы довольны?

– Вы неисправимы… – Хлопнула дверь каюты, и больше я голосов не слышал.

Видимо, долгая зимняя стоянка в Уитби была следствием этого ночного разговора. Конечно, капитан не торопился с отдыхом для команды, потому что расписание стоянок, переходов, фестивалей, лекций и визитов было расписано на год вперед; и все-таки в середине декабря мы оказались в знакомом уже английском городке, и стоять нам здесь предстояло едва ли не всю зиму.

Мы были не единственным парусником. Здесь был австралийский «Эндевор», два грека, один бразилец и изрядное количество местных шхун. Первое время мы ходили друг к другу в гости, но ближе к Рождеству все занялись праздничными приготовлениями, бегали в поисках новомодных светящихся гирлянд, обматывали ими корабли, закупали в промышленных количествах спиртное и провизию.

Первый напор истосковавшегося без нас местного населения схлынул, и «Морскую птицу» уже стали считать чем-то вроде одной из местных книжных лавок, только на воде. У меня появилось свободное время, и я проводил его, бесцельно болтаясь по крутым улочкам города и заглядывая в украшенные мишурой магазинчики.

В одной из лавок я столкнулся с девушкой в бразильской матросской форме. Столкнулся в буквальном смысле: выходил из книжного магазина, придерживая тяжелую дубовую дверь, и прямо лбом в лоб мне воткнулась рыжая девица в берете, которая неслась вниз по улице и, видимо, хотела войти в магазин с разбегу.

– Nejezdete tak rychle!.. – рефлекторно выдохнул я, снова наваливаясь на дверь и потирая лоб.

– Ой, так вы чех?! – завопила девица на чистом чешском и вскочила с гладких чистых булыжников с такой прытью, словно не свалилась туда только что, а просто там сидела. – Вот везение! Яна Новак, – представилась она, протянув руку, и мне чуть не пришлось в третий раз начинать сражение с дверью с нуля, потому что я автоматически попытался предложенную руку пожать.

Оказалось, Яна служит на том самом бразильце, что пришвартовался невдалеке от нас; мы вернулись в магазин и, болтая на родном языке, битый час бродили между полок, пока я не выяснил наконец, что ей хотелось бы почитать что-нибудь отечественное, а в английской книжной лавке, конечно, ничего такого не было. Я рассмеялся и пригласил ее на «Морскую птицу».