«Пора», – подумал я и потянул сети.

Они оказались очень тяжелыми. Я едва справился с ними и чуть было не перевернул лодку. Добыча моя топорщилась острыми углами, и подпрыгивала, и билась, и пахла кровью рыб. Здесь были длинные серебристые рыбки, похожие на детские ножи, и дохлая чайка с обнаженным скелетом шеи и грязными, переломанными перьями, и четыре толстые книги в обложках, покрытых плесенью.

Я вытащил книги, а все остальное не разбирая кинул за борт. Затем сверился со списком, который вручил мне библиотекарь; два романа оказались из числа заказанных, а два – бесполезными; впрочем, их я сохранил тоже.

Затем я снова забросил сети, и на небе появилась луна.

Она сияла, высокомерная, как богатая женщина, и многообещающе тянула ко мне белую, совершенно ровную дорожку; но Филипп Модезипп не раз уже ступал на эту дорожку и всегда тонул. «Нет, – думал я, – меня не проведешь! Я знаю женщин и не поведусь на их зазывающие взгляды. Одна только Маргарита была со мной честна и искренна, но я предпочел взять лодку – и теперь расплачиваюсь за это».

Если солнце пожирало время дня, то луна вообще не обращала на время никакого внимания. И скоро она ушла.

В полной темноте я потащил сети, и что-то большое, живое и осклизлое бухнулось на дно лодки. Я так перепугался, что пырнул это, не разбираясь, ножом. Оно испустило булькающий звук и обмякло, а я засунул руку поглубже в рану морской твари и выволок еще несколько книг.

Затем я избавился от трупа, лег на дно лодки и заснул.

Когда я проснулся, корабль уже стоял совсем близко. Он возник возле «Маргариты» из ночной пустоты, и рассвет медленно обнажал его. Рассвет был неспешным, туманным; мне такие нравятся.

Меня вместе со шлюпкой подняли на борт, и библиотекарь сразу бросился разбирать мой улов. На меня никто не обращал внимания. Возвращаться в духоту камбуза, к Константину Абэ, мне совершенно не хотелось, поэтому я улегся отдыхать прямо на палубе.

Скоро, однако же, мой отдых был нарушен: библиотекарь приблизился ко мне и разбудил. Он держал в руках книги, вытащенные мною из моря.

– Добыча вполне удовлетворительная, – сообщил Анадион Банакер, пробегая пальцами по корешкам книг, как по клавишам. – Можно сказать, я доволен вами.

– Ответьте мне в таком случае, – сказал я, – как вышло, что все эти книги очутились в море?

Библиотекарь посмотрел на меня удивленно:

– Разве вы не знаете?

– Нет, иначе не стал бы спрашивать…

– Те, кто пишут книги, – проговорил библиотекарь, – по большей части сами и бросают их в море. Они не ждут ответа, не надеются, что книги эти когда-либо будут прочитаны. Они просто записывают слова, которые приходят на ум, а потом расстаются с ними.

– Позвольте, – запротестовал я, – но это ведь невозможно!

– Почему? – Анадион Банакер с любопытством посмотрел на меня. Наверное, так смотрит преподаватель на двоечника, внезапно – скорее всего по чистой случайности – задавшего интересный вопрос.

– Потому что всякий, кто пишет, рассчитывает быть прочитанным…

– Ошибаетесь! – возразил Банакер с торжеством человека, заранее знавшего ответ. – Полный вздор изволите нести! Таким образом пишутся только письма. Все остальное отдается на волю случая. Многие книги остаются непрочитанными вовсе. Мы выходим в море и забрасываем сети, и все, что удается выловить, возвращается к людям – в библиотеки. А потом лукавый кок Константин Абэ вырывает из книги листы и варит из них суп… Вдумайтесь только, какими лабиринтами случайностей прошла книга, прежде чем очутиться на полке, – и вам никогда в жизни не захочется выдирать эти страницы, как бы голодны вы ни были.

– Но я ведь исправил дело, – напомнил я. – Я вписал утраченные страницы заново.

– Вы изменили книги, – сказал Банакер. – Возможно, они только выиграли от этого, но они стали другими.

– Проклятье! – воскликнул я. – Да я и сам стал другим!

– Не смею возражать, – кивнул библиотекарь. – Завтра, когда выйдете на лов, постарайтесь брать поменьше поэзии. Поэты чаще других кидают свои книги в море, и среди них регулярно встречаются совершенно невыносимые!

Постепенно я привык к своему новому занятию, смирился с ним и даже полюбил его. Это случилось на второй день, когда я греб по лунной дорожке, а тяжелая сеть тянулась за мной, вся набитая романами про убийц, монстров, красавиц и карточных шулеров. И мне так хорошо, так покойно грезилось о том, как сочинители этих книг некогда жили на земле, и ели маслины, выдавливая из них косточки и нанизывая их себе на пальцы, словно перстни, и пили вино, и мечтали докричаться до морских глубин и услышать гулкое эхо земного чрева. Но что вышло из всей их жизни и что сталось со всеми их книгами? И такая уж ли это несчастливая участь – послать безымянное утешение морякам и всем тем, кто высажен на необитаемый остров?

На третий день моей ловитвы я извлек из моря несколько коротких книг об одиночестве, одну – о войне, пять – о любви и еще какой-то нелепый алхимический трактат с совершенно непристойными картинками. Роман о войне показался мне чересчур претенциозным (чтобы не сказать – слезливым), и я, в ожидании, пока корабль вернется и заберет меня, переписал финал и несколько глав в середине.

Анадион Банакер спросил меня:

– Как, по-вашему, существует ли на свете такая книга, за которую можно и убить, и умереть, и отдаться нелюбимому человеку?

Я долго раздумывал, прежде чем ответить:

– Нет.

– Почему? – тотчас задал он второй вопрос.

– А вы как считаете? – Я посмотрел на него в упор.

– Я не знаю. – Он пожал плечами. – Одно время я думал, что, быть может, существует некая книга тайн… книга с ключами от мироздания…

– Мир сам по себе есть книга, – возразил я. – Было бы странно, если бы в книгу кто-то поместил ключи от мироздания. Однако мириады крошечных ключиков разбросаны по мириадам книг, и это самое правильное из всего, что могли придумать писатели, и поэты, и все постигающие мироздание, – иначе в библиотеках не было бы вообще никакого смысла.

Мой ответ так понравился библиотекарю, что он позволил мне взять с собой в лодку помощника, чтобы тот сидел на веслах, пока я забрасываю сети и потрошу добычу.

– Кроме того, – прибавил Анадион Банакер, – вы сможете прямо в лодке переработать некоторые из наиболее вопиющих произведений. Вот, посмотрите…

И он подчеркнул жирной линией несколько названий в моем списке.

Я потратил пару минут, обдумывая, кого из моих товарищей пригласить в это плавание. Конечно, разумнее было бы взять кого-нибудь из матросов с крепкими руками; но я быстро отказался от этой идеи. Матросы продолжали меня ненавидеть, теперь уже за то, что я «развлекаюсь рыбалкой» (они это так называли) и не выполняю тяжелых работ, а веду себя как пассажир. Выходить в море с человеком, который спит и видит тебя погибшим от несчастного случая, – последнее дело; так что в конце концов я остановил свой выбор на Константине Абэ.

Анадиона Банакера ничуть не удивило это предпочтение. Он даже плечами не пожал, когда я сообщил ему о своем решении.

Теперь берег был явственно виден невооруженным глазом, и не с мачты, а прямо с палубы. Библиотекарь учитывал это обстоятельство.

– Что ж, завтра вся команда будет уже в порту, – сказал он. – И бурда, которой пичкал их Абэ, покажется ребятам еще одним дурным сном. Так что, думаю, я могу отпустить в плавание кока. Он больше не нужен.

Константин Абэ вообще не проронил ни слова. Молча забрался он в лодку, молча занял то место, которое некогда, на острове животоглавцев, считалось моим… Я вдруг понял, что моя судьба изменилась окончательно, и сердце мое взыграло в животе и весело стукнуло о желудок.

Абэ взял весло и оттолкнулся от борта корабля. Мы отплыли на значительное расстояние, и мне вдруг почудилось, что солнце приблизилось и намерено нас поглотить. Я поскорее стал смотреть в другую сторону.

Абэ греб параллельно берегу. Хорошо можно было уже разглядеть скалы, мнящие себя неприступными, а там дальше – бухточку с песчаным пляжем, где так странно было мне не видеть Маргариты… Но Маргарита осталась на другом берегу, и я никогда там больше не окажусь.