Они смотрели друг на друга так, как будто виделись впервые в жизни.

— Как ты поживаешь? — спросил Майкл.

Марсель пожала плечами.

— А как ты думаешь?

Дейзи сбежала вниз по лестнице. Они вышли во двор, Майкл усадил детей в машину и, выезжая со двора заметил, что входная дверь захлопнулась только сейчас.

Когда они свернули на дорогу, Дейзи спросила:

— Ну, и какие же у нас планы на сегодня?

— Я ничего не придумывал заранее. А чего хотелось бы вам?

— Ну, папа! — в голосе Дейзи звучал протест, но больше никто ничего не сказал по этому поводу. В наступившей тишине Майкл взглянул в зеркало заднего вида и увидел бледные личики детишек, которые сидели, глядя в разные стороны на однообразный пейзаж за окнами машины, который явно не мог заинтересовать всерьез детей их возраста. Он не знал, что говорить и что делать, и прекрасно понимал, что они предпочли бы провести это воскресенье дома с матерью.

Марсель поднялась наверх с воскресной газетой в руках. Она нашла магнитофон Джонатана в его комнате и выбрала кассету с поздними квартетами Бетховена. Засунув кассету в магнитофон, Марсель взяла его с собой в ванную. Она сделала погромче, чтобы слышать музыку, несмотря на шум воды. Затем разделась и стала внимательно и беспристрастно изучать свое тело в зеркале. Она даже повернулась спиной и посмотрела через плечо, как выглядит сзади. Ей видны были ребра и позвонки, проступающие сквозь кожу. Марсель удовлетворенно кивнула. Ничего не обвисло, вены на ногах пока не были заметны.

— Не так плохо, — произнесла она вслух. — Есть еще на что посмотреть.

Затем она опустилась в ванную и растянулась в горячей воде, наслаждаясь теплом и покоем. Музыка и пар очищали голову. Марсель закрыла глаза и позволила себе забыться.

Марсель не могла вспомнить, когда она в последний раз делала то, что ей хочется. Воскресное утро всегда означало семейный завтрак, после которого Майкл обычно отправлялся играть в гольф. А после этого, придя домой, он любил съесть довольно обильный ланч. А сегодня Марсель ни для кого ничего не надо было готовить. Ей не надо никуда везти детей, разбирать их споры, плавать, играть в теннис, сидеть допоздна над домашним заданием, о котором не вспомнила вовремя. Ей вообще ничего не надо было делать.

Подумав так, Марсель вся внутренне сжалась, на секунду ей стало страшно. Но это тут же прошло.

Это уже второе воскресенье, которое она проведет абсолютно одна, и одиночество казалось ей желанным, почти благословенным. Прошлое воскресенье, пока дети были с Майклом, она провела в хозяйственных хлопотах. Вечером Марсель добралась до постели вся разбитая и, лежа одна, спрашивала себя, потому ли она надрывалась целый день, что хотела доказать себе, что она хорошая мать, или просто потому, что больше ничего не могла придумать.

Ответ пришел к ней совершенно неожиданно. Она не позволяла себе отдыхать, потому что ей казалось, что она этого не заслужила. «А почему собственно, — спрашивала себя Марсель, лежа под чистыми накрахмаленными простынями. — Потому что мой муж завел интрижку с одной из моих подруг? Потому что ты — мать, жена, учительница, а не женщина, достойная внимания? Кто, если не ты, заслуживает отдых от этого всего»?

Она злилась на себя, и злость эта разбередила незаживающую рану, которая отозвалась жгучей болью. Но, несмотря на это, Марсель почувствовала, что силы возвращаются к ней.

Всю неделю Марсель пестовала в себе это чувство. Она не скучала по Майклу, хотя и ощущала какую-то пустоту вокруг себя. Она не особенно беспокоилась о детях. Марсель видела, что дети ведут себя беспокойно, что им постоянно что-то надо от матери, но ведь их потребности могут возрастать вот так день за днем, пока не превысят ее возможностей, не захлестнут ее с головой. Она вполне хладнокровно решила, что не даст потопить себя во всем этом. Так лучше для нее, а в конечном счете, и для детей. Марсель нравился этот новый для нее образ мыслей.

Всю неделю Марсель думала большей частью о себе. Сначала у нее получалось довольно плохо, в голову лезли самые странные, почти бредовые идеи. Но потом стало получаться лучше, мысли эти стали доставлять ей удовольствие, почти что вызывали возбуждение. Однажды, уложив детей спать, Марсель приготовила себе ужин. Обычно она доедала остатки за детьми или вообще обходилась вечером без пищи. Но в тот вечер она потратила не меньше часа, возясь с кастрюльками и нарезая салат, и все это только для себя. Она накрыла на стол, достала бутылку вина и села, чтобы насладиться собственным обществом. Ощущение было странным. Было немного грустно, что после стольких лет супружества приходится ужинать вот так, одной. Но было во всем этом что-то удивительное и даже бодрящее, вселяющее уверенность в себе. Она доела ужин, выпила вина, причем довольно много, потому что позволила себе, не заходя в ванную, улечься сразу в постель.

Марсель лежала на казавшейся теперь, после ухода Майкла, огромной кровати, чувствуя внутри какую-то довольно приятную пустоту, и медленно погружалась в сон.

Дженис и Вики названивали так регулярно и зазывали ее к себе так настойчиво, что было ясно: они уже успели обсудить между собой ее новое положение. Марсель была благодарна подругам за заботу, ее радовала порой их компания, но в то же время приятно было сознавать, что и от них она не зависит и прекрасно может справиться одна.

Особенно рвалась поговорить Вики. Она сидела в кухне с чашкой кофе в руках, смотрела, как Хелен крутится в своем детском стульчике и вспоминала, что почувствовала, когда Гордон сообщил ей о своей измене. Она описывала, как убивала время, пока они жили врозь. Марсель слушала и кивала.

— Я обнаружила в себе такие черты, о которых и не догадывалась раньше, — говорила Вики. — Например, что я не так уж зависима от Гордона. Что я использовала детей, материнские заботы, чтобы оградиться от всего остального мира. Я обнаружила, что я, черт возьми, все еще женщина и могу вызывать желание.

Огонек, сверкнувший в глазах Вики при этих словах, не укрылся от Марсель, но она не стала требовать подробностей.

— В конце концов, даже хорошо, что все это случилось с нами. Теперь мы оба сильнее, и еще более счастливы вместе, — спокойно сказала Вики. — И не забывай, что у вас с Майклом может получиться так же.

— Хорошо, я не буду ныть, — пообещала Марсель.

Она ничего никому не рассказывала о Ханне и Майкле. И гордость, о которой подумал Майкл, была лишь отчасти причиной ее молчания. В основном же дело было в том, что Марсель теперь сконцентрировалась на своих чувствах и переживаниях, ее гораздо больше волновало то, что происходит с ней самой. Поэтому она позволяла себе по несколько дней не вспоминать о Майкле, а следовательно, и о Ханне, и с интересом обнаружила, что чувствует себя при этом гораздо спокойней и уютней.

Забота Дженис проявлялась в постоянном беспокойстве по поводу одиночества подруги.

— Тебе не скучно? — спрашивала она. — Ты в любой момент можешь приходить к нам. Или звонить. А как насчет выходных? Может, съездим куда-нибудь все вместе, с детьми? Мы с Эндрю были бы очень рады.

Но это было именно то, чего не хотелось сейчас Марсель. Она бормотала Дженис что-то невнятное о том, что по воскресеньям дети должны видеться с отцом. Упоминания о детях вызывали у Дженис новый поток красноречия.

— С ними все в порядке? — спрашивала она.

— Вроде бы, — отвечала Марсель. Ведут себя немного беспокойно, но в общем, неплохо переносят всю эту историю.

— Самое ужасное во всем этом то, что страдают дети, правда?

Вспоминая, как носится Дженис со своими мальчиками, Марсель думала, что для нее, пожалуй, в такой ситуации, действительно главным горем были бы страдания ее детей. Но сегодняшняя Марсель с ее новым образом мыслей тут же говорила себе, что дети в Сараево и в голодной Африке страдают гораздо сильнее. Джонатан и Дейзи в конце концов перенесут разрыв родителей, которые очень любят сына и дочь, но давно уже не уверены в том, что любят друг друга. Дженис она, конечно же, не высказывала подобных мыслей.